Читать книгу Житие святого Глеба - Виталий Смирнов - Страница 15

Глава II. Бяшечка
2

Оглавление

Роман же с Александрой Васильевной, ставшей верной хранительницей очага Успенских, оказался гораздо продолжительнее и серьезнее. Глеб познакомился с нею летом 1868 года в Стрельне, где поселился на даче рядом с фабрикантом Василием Бараевым, отцом Александры Васильевны. Здесь же нашли пристанище Николай Курочкин, Николай Демерт и Иван Кущевский. Курочкин уже сотрудничал в «Отечественных записках», остальных через некоторое время Некрасов приютил тоже.

Компашка образовалась развеселая. Она не давала покоя даже соседним дачникам, которые удивлялись, когда же эти гулеваны работают. Они представлялись литераторами и с верою в собственный талант прожигали жизнь, не задумываясь о последствиях своего вольного существования. Дневал и ночевал у них и Николай Успенский.

Глеб в это время наблюдался у врача, тоже литератора, Фомина, и компания была к нему снисходительна, позволяя уединяться в саду с книгой. Когда все, что привез Успенский на дачу, было прочитано, свою библиотеку предложила дачница-соседка Александра Васильевна Бараева. Они стали общаться, называя друг друга и тогда, и впоследствии, когда поженились, по имени и отчеству. Возможно, потому, что им редко удавалось оставаться наедине.

Девушка была миловидной, с правильными чертами лица, на котором несколько подкачал носик – он был чуть-чуть крупноват. Несмотря на молодость отличалась серьезностью. Воспитание она получила в Мариинском институте и сейчас готовилась в народные учительницы. Любила театр, литературу предпочитала серьезную, заставляющую думать. Но веселиться тоже умела и при всей строгости могла открыть человеку, к которому относилась с симпатией, душу.

В домашней среде она чувствовала свое одиночество и испытывала потребность постоянно о ком-то заботиться.

– Человек совсем один на земле, Глеб Иванович, – сказала она как-то своему новому другу, к которому с первых встреч у нее возникло доверие и то, что называется духовной близостью. – Совсем один. И люди все – такие несчастные. Они должны сами помогать друг другу – ведь это правда? Бога не существует для меня, я не хочу себя обманывать. Я верю только в хороших людей.

Себя – свой характер, свою судьбу – Александра Васильевна сделала сама. Уже в молодые годы ее удручали тоска и скука, царившие в так называемых обеспеченных семьях, которые и в новую эпоху продолжали жить по старинке, с дворянской предрасположенностью к ничегонеделанью. Возможно, потому, что и делать-то они ничего не умели. В особенности – слабая половина.

Александра Бараева не хотела, да по своему темпераменту и не могла быть слабой половиной. Она видела, как быстро угорают в домашнем чаду ее подруги, имевшие возможность держать прислугу. Как-то она решила навестить довольно близкую ей Соню Кошкину, которая жила в одном из переулков на Лиговке. И не раз говорила о своей райской жизни.

Старый Петербург не любил просыпаться рано. Александра Васильевна приехала к подруге ближе к полудню. Дверь долго не открывали. Потом послышался хруст ключа в замке, и на пороге появилась, по всей вероятности, кухарка с распаренным лицом, откидывая с глаз седоватые пряди волос.

– Мне бы Соню. Она дома?

– А куцы ей деться! Кабы дело какое было… А у ей никакой заботы нету, ровно царица…

Вслед за кухаркой гостья тихо прошла вдоль длинного коридора, захламленного продавленными стульями, этажерками с покрытыми пылью журналами, какими-то корытцами и тазиками. Шаги ее сделались еще тише, даже боязливее, когда тяжелая дверь, обитая войлоком, ввела ее в переднюю, в которой со всех сторон пахнул на нее спертый, тяжелый воздух с запахом сырой гнили. Ей захотелось кашлянуть, но гнетущая тишина позволила ей только слабо покхекать в кулачок.

Та же тишина и тот же дух преследовали гостью в двух-трех комнатах, через которые она проходила. Раем пока не пахло. Но запах пыли и налет ее на всем, что попадало на глаза: на зеркалах с каким-то рисунком поверх рамы; на пошатнувшихся столах с непременно толстыми, будто пораженными какой-то неизлечимой болезнью ножками; на картинах, с которых удивленно взирали непременно полногрудые блондинки; на зеленых шторах, пожелтевших сверху, куда попадали солнечные лучи, – создавали впечатление, что это обиталище было древнее рая.

После солнечного света этот Кошкин дом, как сразу окрестила квартиру подруги гостья, казался подземельем. Она даже вздрогнула, когда кухарка громогласно объявила:

– Вот они… Пожалуйте… Почивать изволят!

То, что Александра увидела далее, было не менее впечатляющим.

На широкой кровати с измятой периной и множеством толстых, будто накачанных подушек восседало какое-то растрепанное существо с развязавшейся косой, спутанными на лбу волосами и удивленно-испуганными, как у блондинок на картинах, глазами. Из-под желтой, с распахнутым у горла разрезом, покрытой пятнами блузы высовывались ноги. На одной – чулок спускался почти до полу, на другой – его не было совсем. «Царица», обитательница земного рая, упиравшаяся руками в перину, всем своим видом напоминала человека, в которого только что стреляли.

При виде подруги испуг мадам Кошкиной сменился потоком рыданий и слез, которые лились как из прорвавшейся плотины. Как ни странно, этот поток не вызывал у Александры Васильевны ни малейшего сочувствия. Оно появилось только тогда, когда на пороге комнаты возник длинный дряблый чиновник, который кричал старческим дребезжащим голосом:

– Что это такое? Акулина! Соня! Господи, куда вы запропали? Я болен.

«Супруг» – поняла гостья.

Появившаяся Акулина, которая ввела Александру Васильевну в ворота рая, усовещивала господина Кошкина:

– Дайте вы ей с барышней повидаться…

Но Кошкин был непреклонен и взывал к соблюдению семейного порядка:

– Что за барышня? Какая барышня? Зачем мне барышня?.. Я болен… Меня баба сглазила… Господи! Все растворено… В доме посторонние люди шастают… Да сделайте милость… Софья! Спрысни!.. Спрысни, ради Христа!

Гостья осмелилась незаметно войти в другую комнату, а из нее бегом бросилась к выходу, роняя в темном коридоре корытца и тазики и тем усиливая шум и гвалт, охвативший рай мадам Кошкиной.

Десятиминутное пребывание в этом раю осталось в памяти Александры Васильевны на всю жизнь. И, пожалуй, определило ее дальнейшую судьбу. «И это любовь? – думала она, возвращаясь домой. – И это удел женщины? И в чем смысл всей этой бессмыслицы? Неужели нет выхода из этой духовной окаменелости? Акулина-то, наверное, права: «Кабы дело какое было…»

Нет, «райская жизнь» не по мне, решила она, сидя с книжкой в саду возле дома. Мысль о необходимости для человека, для женщины в том числе, дела прочно засела в ее голове. Грош цена всем велеречивым разговорам о женской эмансипации, если женщина не имеет возможности приносить людям пользу своим трудом. И только теперь в Александре Васильевне пробудилась жалость к своей подруге, которую, считала она, необходимо вернуть в дорайское существование, в то время, когда она была розовощекой, с осмысленным взглядом, с интересом к жизни девушкой.

Это стало ее первым делом. Она вновь съездила в Кошкин дом и, невзирая на все трудности, увела Соню с собой. Но самым трудным в деле мадам Кошкиной было не формально увести ее из семейного гнезда, а вызволить «царицу» из плена внутреннего рабства, пятилетнее пребывание в котором убило в ней малейшие попытки самостоятельно мыслить, принимать решения. Да, оказывается, «царицы» тоже бывают рабынями.

На каждое предложение Александры Кошкина твердила одно и то же: «А что скажет муж? А как к этому отнесется Павел Иванович? Я не могу сделать это без разрешения Павлика».

Александру Васильевну смешило это «Павлик», которое никак, на ее взгляд, не подходило к человеку с визгливо-дребезжащим голосом и бабьей суетливостью. Он менее всего был похож на владыку, но вот стал же им, превратив за пять лет полное жизненной энергии существо в безмолвную рептилию.

Кухарка долговязого чиновника на второй день после исчезновения «царицы» каким-то образом нашла беглянку. В том же самом наряде, в котором была в Кошкином доме, она появилась на пороге жилища Александры Васильевны.

– Велено вернуться! – коротко заявила Акулина.

Соня молчала.

– Она никуда не пойдет! – решительно заявила Сонина подруга.

– Супруг желает возвращения, – настаивала кухарка. – Он хочет с законной женой пить чай…

– А она никуда не пойдет! Она будет жить здесь, – еще решительнее заявила подруга потерявшей дар речи Сони.

Однако перелом в баталию внес тоже нежданно появившийся на пороге законный супруг Сони. Его визгливый голос сразу же привлек любопытствующую публику, которая оказалась отнюдь не на Сониной стороне. Александра Васильевна принуждена была сдать позицию, зарезервировав у Павла Ивановича право на встречи с подругой. Наперекор брюзжанию «Павлика» подруги стали встречаться чаще. Пользуясь его отлучками в должность, послеобеденными снами, они пестовали собственную самостоятельность и последовательно укрощали Павла Ивановича. Не проходило дня, чтобы Соня не ночевала у Бараевых. Возвращаться домой ей стало так же противно, как школьнику выполнять домашнее задание.

Но, увы, чуда не произошло. Кошкин в конце концов все-таки одержал победу, а Александра Васильевна приняла окончательное решение, что надо непременно учиться, знать жизнь и добывать хлеб насущный собственным трудом. Тогда-то и созрело у нее желание стать учительницей.

Житие святого Глеба

Подняться наверх