Читать книгу Казачья Молодость - Владимир Молодых - Страница 30

В доме сестры Бутина я жил нахлебником. И был вынужден привыкнуть к чужой жизни и что особенно – не привычно подчиняться чужим людям. Но и это я сумел преодолеть. А вот к трапезе я долго не мог привыкнуть. Икон в доме учителей, конечно, не было. К столу разносолов не подавали. Пища была простая, но ее давали так мало, что я быстро съедал и теперь сидел с виноватым лицом. Помню, дома за столом мы ели быстро. Отец один раз сказал – и я запомнил на всю жизнь: кто быстро ест, сказал отец, тот и быстро работает. Хозяйка поначалу это заметила за мной и предложила добавку. Я же, видя, как девочки следят за мной, твердо сказал «нет». Да пришлось и к этому привыкать. Привык, так что вскоре показалось, что так всегда и было. А хозяйка, когда напряжение, как оно бывает поначалу в чужом доме, спало, как-то заметила: «Извини нас, Яша, за наши скромные обеды. Зато ты теперь будешь знать нашу городскую меру за столом». Нет, я не был в обиде на хозяйку. Зато после обеда дом погружался в полное безмолвие. Хотя бы где мышь заскреблась или сверчок, как у нас, бывало, за печкой. Тихо, как на дне океана. Это порою угнетало меня – после бурной станичной жизни, где сама жизнь не затихает ни на минуту, порою даже бывает шумной и бурной. И в этом мне казалось – и есть проявление жизни. Правда, девочки иногда успевали перекинуться за столом парой слов. Чаще они касались меня, как потом станет известно.

Жизнь моя в доме, и в гимназии станет обычной жизнью человека в чужом городе. Я быстро покорился судьбе той жизни в классе, какой даже ожидать не мог. Время шло, я рос телесно и духовно. Последнее я получал из кружка. А то, что я заметно подрос, я заметил, когда я гулял с Ниной по городу. Мы были с ней одногодки, хотя она и была на курс старше меня. Я не отстал от нее по росту – это я отмечал про себя. Да, был я худощав, строен, но на моем лице к сожалению, кроме румянца на щеках, не было и признаков усов. Так что рядом с полненькой и оформившейся девушкой я выглядел мальчиком. И это угнетало меня.

В тот день я встретил Нину у церкви после заутрени. В церковь нас водил строем надзиратель. Блинов перед тем, как вести нас, построил во дворе гимназии и осмотрел нас до самой последней пуговицы. Идя по улицам, мы с удовольствием отмечали, что на нас прохожие смотрят, как на что-то казенное, полувоенное. После службы наши частенько устраивали потасовку с певчими из церкви. Среди такой суматохи дерущихся, я увидел в стороне Нину. Пока Блин был занят разбором, я подошел к Нине. Она напомнила мне, чтобы я сегодня не опаздывал к ужину. Я было заколебался. Сегодня был у меня как раз тот день, когда я посещал АБ и что-то помогал ей по хозяйству. А потом, попив чаю, она проводила со мною дополнительные занятия по русскому языку. Он у меня заметно хромал. Вообще я учился легко. Любил все естественные предметы, но русский шел с трудом. И я каждый раз был рад встрече с АБ. Она мне многое рассказывала о литературе, о ее любимом поэте Лермонтове и о писателе Н. Гоголе.

Пока Нина говорила: что да почему, – я глянул на хозяйку. Та, отчего-то вдруг смутившись, глядела на меня и утвердительно кивала головой. Младшая сестра Наташа, кажется, ревновала меня к сестре.

Помню, как я потом долго извинялся перед АБ, краснел, но АБ быстро, как мне показалось, простила меня за тот вечер, зная, что я живу у учительницы из их же гимназии.

Но и тот вечер не пошел мне на пользу. Я весь вечер чувствовал себя виноватым, оттого выглядел чрезмерно застенчивым, зажатым, теряя дар речи – ведь в это время меня ждала моя спасительница в том деле с Денисом. У меня до сих пор ее платок и я все не решаюсь его отдать – он был в крови. А я так и не замыл его. Нина, глядя на мою растерянность, еще громче смеялась надо мною, а это только больше смущало меня. Я ругал себя за все и был себе противен. А ведь Нина тогда уже стала предметом моего обожания – и только ради этих первых чувств я остался. А она смеялась каким-то деланным смехом, поглядывая на меня. Но я так и не понял – зачем я должен был здесь быть? Думаю, это была ее прихоть, не больше. Как я ругал себя за «измену» Анне Борисовне. Я проклинал себя…

Но не все так было печально. По вечерам иногда в доме устраивались читки вслух. Все, кроме хозяина, устраивались вокруг большого стола в гостиной. Я как-то предложил свои услуги. С детства я учился сразу читать вслух, так что теперь мог отличиться – а у меня к этому все не было повода. Сестры любили тогда модного поэта Надсона. Я к поэзии был равнодушен, скажу мягко. Однажды, выбирая книгу для прочтения, я в их библиотеке обнаружил томик Гончарова «Фрегат Паллада». Никто спорить не стал – Гончаров так Гончаров – но каково было мое удивление, что именно он, Гончаров, вызовет споры. Наибольший разнобой вызвали слова Гончарова, что «дружба, как бы она не была сильна, едва ли удержит кого-нибудь от путешествия». Я был согласен с автором. Нина же резко возразила. Она почему-то – хотя я ей не давал повода – смотрела на меня как на несмышленыша или как учитель младших классов на ученика: «Что он может знать?».

– Неужели вас влекут так дикие странствия? – с недоумением глядя на меня, спросила Нина.

– Не странствия,… а путешествия. Вот о чем следует мечтать.

– Да… а! Но мир путешествий – это мир авантюристов, а то и просто флибустьеров. Им просто надоела жизнь на земле.

Мать, похоже, была не согласна с дочерью. Она оторвалась от тетрадок и теперь ждала, что отвечу я. Я, честно говоря, опешил после слов Нины и сразу не мог сообразить, что ответить ей. Говорить о казаках-землепроходцах я не хотел – она все равно не поймет всего.

– Путешественник – это не пират и уж совсем не авантюрист. Вот ты, – я ей по станичной привычке говорил на «ты», а она – по городской мне на «вы», – слышала что-нибудь о Хабарове, о Пржевальском или хотя бы – о Миклухо-Маклае? Вот то-то и оно, что не слышали, – осмелев, твердо заговорил я. – Не слышала. А ведь каждый из них – и был настоящим путешественником.

Я говорил быстро, боясь, что кто-то перебьет его и не даст договорить. После моих слов установилась тишина и на меня, может быть, смотрели, как на идиота. Я же успел перевести дух.

– Так какой смысл в этих скитаниях? – не унималась невнимательная Нина.

– …в путешествиях! – поправил я.

– Пусть в путешествиях, – глянув недовольно на меня, продолжала Нина, – но по жутким от зверья и дикарей землям? – она проговорила теперь уже не так уверенно, видно поток моих слов остудил ее пыл, как старшей по курсу гимназии.

– Но разве вам всем не интересно, где находится Камчатка и что это за земля?

– У нас «Камчатка» находится на задней парте. И у вас там же. Разве вы не знаете?

Почему-то все глянули на меня с удивлением.

– Нет, ее в Америке нет – там Аляска. Камчатка лежит на краю земли. Там даже, сказывают, есть селение под названием «Край Света». А дальше безбрежный океан. Надо знать географию вообще и географию России в частности

Я глянул на Нину с любопытством.

– Слушая вас, то окажется, что география наука. Но все там держится на названии морей и континентов. Иное дело литература! – сказав так, она глянула на свою мать.

– Ну, да! Как там в «Недоросле» – зачем она нужна география, коль есть кучер? Так выходит… – Девчонки несколько смутились под тяжестью моих несправедливых слов.

– А все ж вы, Яков, человек жестокий, – обиженно проговорила Нина, но она быстро собралась.

– Ладно, пусть будет так. Но тот же Печорин у Лермонтова бежит странствовать от пустоты жизни. Вы это тоже чувствуете, если мечтаете о путешествиях?

Таков поворот был для меня неожиданным и я, кажется, попал в тупик.

– Меня… Я пока этого еще не знаю – я только еще учусь… – Я лихорадочно пытался вспомнить все то, что говорила мне АБ о Лермонтове. Но тщетно… И тут мне на помощь пришла их мать, учитель его гимназии по немецкому.

– Ребята, – обратилась она к нам, как на уроке, – смысл всей жизни на нашей земле связан с природой. Мы должны понять, что мы окольцованы природой и нам не вырваться из ее объятий. Нам надо ее понять, понять ее устройство. Любое путешествие – это путь к познанию земли. Яков прав. Мы должны не просто странствовать по земле, а изучать ее, ее богатства и опасности, которые она нам уготовила. Люди отдавали жизни, исследуя океаны и воздушное пространство. А ведь природа – и есть предмет географии. Древние цивилизации знали только одну науку – географию. Она мать всех наук.

Я слушал с вниманием учителя, убеждаясь, что именно это я и хотел сказать, но не мог. Жаль. Нина, молча, выслушала мать, как ни в чем ни бывало

– Как земля вертится, так совместимы и дружба, и путешествия. Они не помеха друг другу.

– И, по-моему, то же – все так и происходит. Но казаку в этих походах, нужен верный друг – конь. Без коня и Сибирь бы казаки не открыли и нашей, кстати, встречи этой бы здесь не было.

– А вы не обиделись? – вдруг спросила Наташа.

– Я! Нет. Я лишний раз убедился, как прав был Гончаров.

Мне все нравилось в доме. А то, что не нравилось, я вскоре к этому привык. Сам дом стоял на чудесном высоком скалистом берегу. И какое было удовольствие глядеть из окна. Открывалась гладь реки, а в сильный ветер было слышно, как волны бились о скалистый берег. В окно бил упругий ветер со всеми запахами реки. Я, бывало, от грусти подолгу смотрел на все водное пространство. Слушал, как перекликаются пароходы, когда один из них с напругой тянет вверх по течению груженые баржи. Я любил, когда волновалась река под напором ветра. Я бродил вдоль высокого берега и слушал, как беснуются волны о скалы. Тропа шла вдоль берега и дали, отмытые осенними дождями, стояли широко распахнутыми. На противоположном низком берегу видны были поля убранного овса. Правее мост железнодорожный, а на той стороне вокзал. Однажды я увлекся – и ушел далеко по тропе вдоль берега. В одном месте я заметил полузаросшую тропу, сбегающую к реке. Среди колючих кустарников шиповника я спустился вниз. Тропа петляла среди каменных развалов – и вот здесь по журчанию воды я обнаружил родник. Я бывал у родника и летом, ибо оставался в городе на каникулы. Здесь в жаркий полдень можно было отдохнуть в прохладной тени. Здесь хорошо думается. Я часто стал здесь бывать, так что родник стал целью моего путешествия. Я рассказал о роднике Нине. Что, мол, путешествуя вдоль берега, я сделал для себя открытие.

– Это и есть ваши те самые путешествия, о которых вы говорили и которым вы хотите посвятить жизнь? – с заметной иронией сказала девушка.

– Все большое начинается с малого. Но ты для себя в этом малом – ты должен будешь сделать открытие

– Для себя открытие?! Кому оно нужно твое открытие? – небрежно бросила она.

– Кому открытие? А тебе…

– Невидаль какая – родник, – продолжала иронизировать девушка.

– Большего пока не могу, так как я еще учусь. А вот… Выучусь…

– …стану Пржевальским, – громко засмеялась Нина.

Я не любил, когда надо мною смеются, хотя я все говорил всерьез.

Я продолжал обследовать округу и однажды набрел на старое заброшенное кладбище. У меня как-то возникла мысль иметь перед собою череп человека. Не знаю – зачем? Я спустился в несколько склепов и в одном из них я обнаружил череп. Завернув в тряпицу, я отнес его к частному ветеринару, чтоб он продезинфицировал его. Тот сделал – и вот теперь я представлял себя настоящим натуралистом.

Летом было предостаточно времени, так что я отправлялся в читальный зал городской библиотеки. Я знал, что мне надо найти хоть что-то о старых монастырях и даже их развалинах. Ведь я дал дяди слово разыскать все о нашем монастыре, развалины которого сохранились до сих пор. Но нигде я не встретил упоминания о казачьих монастырях…

Пока было одно: передо мною стоял череп – это лицо смерти. Череп напомнил мне слова дяди: «Помни о смерти!» Помню, эти слова он сказал даже по латыни: «Momento more».