Читать книгу Казачья Молодость - Владимир Молодых - Страница 33

Итак, я приобрел много товарищей, посещая кружок, но настоящего друга – о чем я мечтал – не было. И он однажды появился…

Помню, в тот день, как всегда раскрывая широко двери, вошла АБ, а следом за ней уверенно выдвинулся крепкий с вида юноша. Мы встали для встречи учителя. Лица наши вытянулись в сторону незнакомца – какую шутку разыграет с ним Денис? Тем временем юноша спокойно оглядел класс – похоже, ему здесь все было знакомо – и даже присмотрел свободное место. А оно было одно – за моей партой. Судя по выправке и потому, как ладно сидит на нем мундир, я предположил, что он из семьи военных. Анна Борисовна тем временем оценила состояние в классе сквозь толстые окуляры очков.

– В вашем классе один казак и, я думаю, атмосфера в классе стала чище. Этот казак не только успокоил класс, но и ловит за известные «подвиги» лучших пиявок, – проговорила она хрипловатым от курения голосом.– А вот Денис самоизолировался, не помогает Якову, хотя он был заводилой той заварушки. Но за это Денис на свою голову сейчас получит второго казака. Вот он, Петр Плесовских. Прошу жаловать. – Она по-матерински взяла ее за плечи.

По классу пробежал короткий смешок. Все обратились в сторону Дениса. От него по классу расползлась тут же информация, что это сын казачьего полковника при жандармерии. Денис только подсвистнул.

– Так что, Денис, будет тебе и дудка, будет и свисток. С одним казаком ты не справился, а теперь их двое. Ну, вот собственно и все. Мир вашему классу.

Появление крепкого сложения и на голову всех выше остудило анархистов, которые мне не давали прохода, предлагая войти в их партию. Кстати, к анархистам примыкал и Денис.

– Может, им и шашки выдадут, а потом еще и коней? – не удержался Денис.

– Нет, судьба не сразу решит – кому что дать. А вот позднее мы увидим: кому из вас судьба вручит шашки, а кому придется чистить авгиевы конюшни…

Теперь на моей парте нас стало двое. Правда, одно время со мной сидел Денис, когда мы с ним сдружились в пору походов за пиявками. А потом он ушел на свою «Камчатку» задней парты. А сейчас я стал под защитой казака с крепкой осанкой. Вот он больше походил на казака, чем худенький я. А меня всерьез казаком не признавали. Не было неожиданностей, когда надзиратель объявил, что старостой класса будет Плесовских. Раньше негласным старостой был Денис. Так с приходом Петра был Денис низвергнут с пьедестала старосты. Для умеренных партий появление Петра было ожидаемым, а вот левые, высказали неудовольствие жандармскому казаку. Я же, наконец, обрел хотя бы близкого по духу товарища. Просто надежного по парте соседа – и то хорошо! Мы много лет потом будем знакомы – еще по военному училищу – но близким другом Петр так и не стал. И на то будут еще причины. Хоть мы и зовемся казаками, но общего у нас мало. У нас исторически разные корни. Мы станичные казаки пошли от Запорожских казаков. Мы казаки от земли. А городовые казаки пошли от служивых людей, от опричников и стрельцов. Мы казаки от земли, а они казаки – от власти. Нас кормит земля, а их – власть. У нас и обычаи, и нравы разные. Из городовых пошли казачьи чиновники. В лучшем случае – наказные атаманы.

Петр держался со мною покровительственно, прямо по-отечески. Но его монументальная фигура и холодная осанка, – то, что более всего я не мог в нем признать, – не добавляли теплоты в наши отношения. Но, как говорится, не было ни гроша – и вдруг алтын. Не было никого, а сейчас со мной грозная защита. Это я сразу оценил, как положительный факт. В целом мы жили дружно, хотя разногласия наши порою выпирали из нас.

– Ты, Яков, гордишься своим станичным происхождением. А ведь мы держим имперскую твердь изнутри России, а вы – снаружи. Ведь наше с тобою одно дело – справно нести службу царскую.

– А вдруг царя не будет?

Петр глянул на меня, как будто я с неба свалился.

– Такого не было – и быть не должно. Без царя не будет России. Ты, что хочешь, чтобы погибла Россия? – глянув с высоты своего роста, сказал Петр.

– А если недолжно и неможно без царя? – спросил я, вспомнив недавний спор в кружке.

– Не должно и не можно без царя. Рухнет царь – рухнет и орел двуглавый, испустив имперский дух. Исчезнет Российская Империя.

– А как исчезла римская империя?

– Знаешь, что пути господни – неисповедимы. Реальное – действительное, говорят философы. А весь этот сброд: социал-демократы, эсеры – это мусор городской… Его мы постепенно сметем с мостовых города.

Однажды в руки Петра попала наша газета «Демократ». В ней была заметка из работы Писарева «Реалисты».

– Это что – листовка? Спросил он у меня.

– Нет, это литература всего лишь…

– … запрещенная, – твердо вставил Петр.

Я никогда ничего ему не говорил о кружке, но он, думаю, все знал и без меня. Потом я узнал, что у него были дружки в классе, знакомые по городу, и они доносили ему все обо мне. А по поводу того листка нашей газеты «Демократ» он таки заметил:

– Я бы не советовал тебе читать подобное. Ведь они повторяют чужие мысли. Я думаю, наши казачьи – нам ближе. А что бы сказал твой отец, узнав, что его сын читает другую, а точнее запрещенную литературу? А что бы сказала твоя мать? Ты подумал? Ты же говорил мне, что она больна. А вот этим – ты ее убьешь окончательно. Ведь за чтение подобных листков тебя просто – в лучшем случае – исключат из гимназии. А я знаю, что говорю.

На этом наши общения обычно и заканчивались. Хотя учился Петр легко, так что вскоре он стал предметом обожания учителей. Его всем ставили в пример. Но уважение класса он, я думаю, так и не завоевал, хотя он сам в этом вовсе не нуждался. Это был человек «сам в себе». Как-то у АБ, читая ей вслух Чехова, я сказал учительнице, что Петр наш похож на человека в футляре. Мундир у него всегда застегнут на все пуговицы. И сам он, зная, что я бываю в кружке, предупреждал меня: смотри, как- бы, что не случилось. В классе только за мною закрепилось прозвище «казак». Тогда как в адрес Петра с Камчатки глухо порою доносилось: «Петруха, покажи плетку». Его побаивались, но Денис мог крикнуть ему эти слова вслед. Петр на них не реагировал – будто это вовсе и не касается его.

Я не оставил кружок. Более того считал его местом святым в гимназии. Станичный мальчик, я не знал, какую угрозу хранит для меня этот кружок. Я хорошо помню, что вхождение мое в кружок оговаривалось клятвенными заверениями: не разглашать членов кружка и всего того, о чем здесь говорилось. Этот ореол таинственности еще больше притягивал меня к кружку, как бабочку к пламени свечи. Я не искал здесь друзей, хотя поначалу такая мысль была. Меня привлекала возможность смело говорить о попранной в стране справедливости, рассуждать о свободе и свободомыслии. Здесь каждый высказывал свое мнение, и никто рот тебе не закрывал. Правда, я был без «голоса» и не мог высказать свое мнение. Да его собственно у меня никто и не спрашивал. Я, как говорится, все услышанное мотал на ус…

Я многое рассказывал Петру о жизни в станице. Как-то завел с ним разговор о развалинах монастыря, тайну которого я бы хотел понять. Это не вызвало в нем никакого отклика. Он смотрел на меня с иронией: мол, откуда тебе в голову взбрела эта бредовая мысль? Это только отдалила нас еще больше. Даже тогда, когда он вдруг спросил – куда я думаю пойти после гимназии? – я сразу не ответил ему. Но он, оказывается, был настоль упрям, что я был вынужден сказать ему. Мне, мол, надоело мотаться по чужим квартирам – и я был бы рад вернуться в родной город. И если ничто не помешает, буду поступать в наше кавалерийское училище.

– А почему бы не в казачье? В Оренбург хотя бы…

Я ему на это ничего не ответил. Однако он не отставал, так что я вскоре понял, что Петр это данность судьбы и ее надо принимать таким, каков он есть. А мысль об училище была для меня столь трепетной, что далеко не сразу сказал о ней Петру. И все равно сказал не всю правду – мы не были еще так близки для этого.

Вскоре я уже знал – для чего он все выпытывает у меня? Я открыл ему свои тайны и этим я еще не раз поплачусь.

– Ты учти – твои общения с кружком тебе там даром не пройдут. Все твои мечты рухнут под тяжестью твоих связей с вольнодумцами. Ведь ваш кружок политический. Пусть он не такой, как кружок Петращевцев, но попасть в списки политически неблагонадежных – ваш кружок вполне тянет. Те читали социалистов – утопистов, а Радищев и вовсе написал утопию. Но и те, и другие загремели сюда в кандалах.

– А ты, что решил меня шантажировать? А потом какое тебе дело, что скажут, что подумают обо мне, – впервые я резко отрезал Петру. – Моей жизни касаться не надо. Она моя, а не твоя. Меня здесь уже пытались перекрасить в другой цвет – не вышло. Если ты хочешь дружить со мною, то запомни, что я не пятак, чтобы нравится всем Я человек. А вообще ты смотри сам, как бы тебе не пришлось пожалеть за связи со мною. После этого разговора мы перестали на какое-то время встречаться вне гимназии.