Читать книгу С утра до вечера - Вячеслав Пайзанский - Страница 13

С утра до вечера
(роман в 8 частях)
Часть третья
Жизнь кусает
4. Военные действия и прекрасная Клод

Оглавление

Перед самыми пасхальными (теперь весенними) каникулами с Вячкой опять беседовал директор Некрасов, но на этот раз совсем в другом тоне. Он сказал, что очень удовлетворен поведением и успехами Койранского, зарекомендовавшего себя только с хорошей стороны, как воспитанный и вполне интеллигентный юноша.

Он прямо сказал:

«Прошу забыть все, что я говорил вам в январе. Я надеюсь, что таким же вы останетесь в будущем».

Вячке было очень радостно. Он тогда не знал, что обязан был этим неслыханным поощрением директора главным образом Бельской, которая на педагогическом совете дала характеристику Койранскому, как единственно достойному и воспитанному юноше.

После каникул Вячка продолжил свою линию незамечания девушки-учительницы.

Как-то в польском театре шла французская пьеса, которую играли учащиеся французской гимназии.

Бельская предложила всем классом, вместе с ней, пойти в театр.

Класс криками изъявил согласие. Кому-то было предложено записать желающих. Бельская получила список и обратила внимание, что в списке нет одного Койранского. Она спросила его:

«Койранский, а вы, что же, не пойдете?»

«Нет!», ответил он без пояснения причин.

На другой день Бельская принесла билеты, раздала их и, проходя мимо Вячки, спросила его:

«А может быть, пойдете?.. У меня есть билет для вас».

Койранский досадливо сказал:

«Не заботьтесь обо мне, Евгения Николаевна!»

Но в театре он был, сам купил билет в кассе и сидел не в амфитеатре где сидели все, а в партере. Он пошел в театр, так как подумал, что его демонстративное отсутствие может отразиться на оценке его в четверти.

В антракте Бельская увидела Вячку в коридоре. Она нахмурилась, а на его поклон не ответила, отвернулась в сторону стены.

Эта война обострилась еще больше через несколько дней.

На уроке французского языка, во время письменной работы, сидевший сзади Койранского толстый и очень противный Фридман вдруг издал очень неприличный звук. Бельская крикнула:

«Койранский, немедленно уйдите из класса!»

«Почему?» – спросил он, хотя понял, что учительница заподозрила его в этом неблаговидном поступке. Койранский оглянулся на Фридмана, покрасневшего как после бани, но тот не пожелал признаться.

И Койранский, пожав плечами, вышел из класса.

Товарищи рассказали, что Фридман был тут же пересажен на свободную заднюю скамью.

Это дало Койранскому повод через несколько дней подойти к Бельской, когда она, по окончании урока, выходила из класса, и спросить ее:

«Может быть вы все-таки извинитесь?»

«Вы – нахал!» – получил Койранский ответ.

За недописанную письменную работу Койранский получил двойку и его ни разу не спросили, не пригласили к устному ответу. За 4-ю четверть и за год была поставлена также двойка. На осень был назначен экзамен по французскому языку.

Ох, как досадно было Вячке!.. Было испорчено лето, а он так надеялся посвятить его своей поэзией. И не было уверенности, что в результате войны с разгневанной девушкой он перейдет в следующий класс. Во всяком случае, надо было здорово заниматься.

По совету брата Койранский первый месяц каникул отдыхал в К., у сестер, а два месяца, вернувшись в Варшаву, нафранцузивался.

Эти каникулы памятны были одним происшествием.

В Островы, к Чумакову, приехали две сестры, девушки, не очень молодые, в пределах 26–30 лет, родственницы жены Чумакова. Хотя девушки изображали ходячую скромность в доме дядюшки, вне дома они вели себя, можно сказать распущенно. Старшая сестра, более интересная, по имени Берта, познакомившись с Койранским, предложила ему себя в качестве компаньонки, гуляла с ним, сопровождала его в К., если он уезжал домой, давала ему понять всякими способами, что он ей нравиться и готова разрешить ему всякие вольности. Койранский делал вид, что не понимает и оставался глух и слеп к прелестям пани Берты.

Однажды, во время прогулки в лесу, Берта поспорила с Койранским, что для него она готова на все и даже предстать перед ним голой. Она утверждала, что может в таком виде бвть с ним, сколько он захочет времени. Койранский, смеясь, выразил недоверие к такой смелости ее. Тогда она предложила пари: в случае выигрыша, она приобретает право поцеловать Койранского в губы десять раз, а в случае проигрыша, он получит право целовать ее, сколько хочет и куда хочет, каждый день, пока она не уедет в Варшаву.

Вячка не отказался от такого пари, боялся показаться смешным мальчишкой. Пари для нее было беспроигрышным, и она выиграла его, а Койранский проиграл свою чистоту.

В июле Вячка приехал в Варшаву. Сначала он занимался дома, а потом, соблазнившись летней погодой, забирал книги, тетради и отправлялся куда-либо в сад, чаще всего в Лазенковский парк. Там, на скамейке под деревом он и занимался своим французским языком.

Дело подвигалось успешно, так как днем в парке никого не было, и никто не мешал.

Как-то на его скамью села девушка, хотя рядом стояло несколько пустых скамеек. Вячка, как ни в чем не бывало, продолжал заниматься. Она сидела на одном конце скамьи, Вячка – на другом. Как-то случилось, что Вячка произнес вслух французское слово. Девушка по-французски спросила что-то непонятое им. Он переспросил. Она, тоже не поняв по-русски, спросила по-французски, что он делает. При этом она придвинулась к нему и увидела французские книги. Он, с помощью польского языка, сдобренного немного французскими словами, объяснил, что готовится к французскому экзамену. Тогда она предложила ему свою помощь, как француженка-парижанка.

Они проболтали весь положенный Койранским для занятий срок, сумели познакомиться и кое-что узнать друг о друге.

Ее звали Клод Гренье. Она уже три месяца в Варшаве, работает гувернанткой детей в богатой еврейской семье Лямперт.

Ей хорошо платят, у нее хорошая комната и хорошее питание. До трех часов дня дети занимаются с разными учителями, а с 4-х до 10 часов и по воскресеньям с 10 часов утра до 6 часов вечера занимается с детьми она. Поэтому она свободна по будням с утра до обеда, т. е. до 2-х часов, а в воскресенье – по вечерам.

В Париже у нее брат и сестра. Родителей нет у нее уже давно.

Они уговорились, что будут встречаться на этой скамейке ежедневно. Клод на вид было 20–22 года. Лицо, обрамленное хорошо и по-модному зачесанными каштановыми волосами, освещаемое красивыми серыми глазами, было изящно, как и вся ее небольшая фигурка, как ее платье, открытое по-летнему, но скромное, как ее маленькие ножки, обутые в сандалеты, которых в Варшаве тогда еще не носили. Можно с уверенностью сказать, что Койранский заинтересовался своей новой знакомой настолько, что с какой-то затаенной радостью ожидал ее на другой день.

Она пришла. Занимались они усердно, почти не отвлекаясь посторонними разговорами. Перевод книги «Маленький Мук» с русского на французский язык, при помощи вспомогательных польских слов, быстро подвигался вперед, причем запись в тетради французского текста пожелала вести Клод. Так продолжалось ежедневно.

За час до установленного срока они прекращали занятья и оставшееся время использовали на болтовню по-французски. Было условлено, что она будет учить его французскому разговору, а он ее – русскому.

Клод оказалось веселой и интересной собеседницей, очень остроумной, умеющей хорошо рассказывать, метко характеризовать, доброжелательно смеяться.

При этом в разговоре все время менялись ее интонации речи от шепота до громкого речитатива. И лицо ее менялось соответственно речи. Оно то было смешливым, то грустным, то добрым, то сердитым.

Ее глаза то пылали, то потухали, то грозно блестели, то прикрывались длинными красивыми изогнутыми ресницами.

Она была неподражаема!

Уже на третий день знакомства Клод чувствовала себя с Койранским, как со старым добрым другом, называя его «мон шер энсюипортабль лесэкт» (мое дорогое несносное насекомое), гладила его рукой по лицу, как ребенка, и, смеясь, при этом добавляла:

«О, целоваться пока не будем, это опасно!»

По воскресеньям Койранский гулял с Клод очень подолгу, до 12 часов ночи, а иногда и позднее. Она научила его ходить под руку по-парижски, крепко прижимая к себе руку дамы и, разговаривая, касаться губами ее уха.

Она изобретала разные игры, в которых всегда обставляла Вячку и называла его «неуклюжим раком».

Она грациозно показывала Вячке ножку, сидя с ним рядом на скамейке, и, пока он не замечал ее и не шептал ей на ухо «каль шарман» (какая прелестная), смеялась и громко кричала «ленсенсибль!» (бесчувственный!).

Словом, и дело делалось, т. е. успешно проходила подготовка к экзамену и весело, приятно, как никогда раньше, текли Вячкины дни, и он так преуспел в разговорной французской речи, что уже через полтора месяца почти свободно говорил и грамотно писал по-французски.

Клод тоже оказалась способной ученицей. Она узнала много русских слов, верно их произносила, только не совсем правильно объединяла их в предложениях. Писала она по-русски плохо, все путала русские буквы с французскими.

В конце лета, в одно из воскресений, вечером, в Иерусалимской аллее, Клод неожиданно расплакалась. Она прижалась к Койранскому и шептала: «Мой любимый мальчик, скоро ты меня забудешь, а я так люблю, так люблю!»

Койранский закрыл ей рот своими губами, он целовал ее глаза, шею, открытую грудь, а она не переставала плакать.

В эту ночь только под утро он проводил ее домой.

На другой день в Варшаву приехала Соня с сестрой. Они письмом с посыльными вызвали Вячку на вокзал и он вместе с ними целый день искал для них комнату. Только в шестом часу вечера Соня и Галя были устроены на квартире.

В этот день Вячка не был в Лазенках. Клод напрасно ждала его.

А на следующее утро Вячка приехал в Лазенки вместе с Соней, отрекомендовав ее Клод, как своего друга. Соня свободно говорила по-французски. Она хотела поговорить с Клод о Франции, о Париже, но Клод отвечала односложно, неохотно. Она внимательно слушала, о чем говорили Койранский с Соней, потом сославшись на головную боль, ушла, холодно попрощавшись.

Больше на условленное место Клод не приходила. Койранский потерял свою учительницу Клод Гренье и никогда больше ему не пришлось встретить ее, но память сохранила в его душе ее образ.

С утра до вечера

Подняться наверх