Читать книгу С утра до вечера - Вячеслав Пайзанский - Страница 16

Наружно Койранский успокоился. Он стал учиться, вошел в обычную колею. Чтобы заполнить время, взял урок: подготовить мальчика к экзамену в первый класс гимназии.

Нужно сказать, что уроками Койранский стал заниматься давно, еще в Б., так как ему не хватало тех денег, которые перепадали ему на личные расходы.

А мысль о мщении грызла его. И он решился, благо в Варшаве на каждом шагу можно было встретить «этих милых женщин».

Начался какой-то невероятный вихрь: случайные встречи, милые, но падшие, продающиеся и ищущие приключений.

Койранский понимал, что то, сто он делает – позор, но остановиться не мог.

В это время он узнал, что в Варшаве живет и Пашка Важаев, товарищ по К-й гимназии, отчим которого перевелся инспектором 2-й Варшавской гимназии. Встреча с ним подлила масло в огонь: Пашка уже пристрастился к варшавским удовольствиям, и бесшабашный разгул Койранского получил новый разгон. Совесть бунтовала в нем против лжи, против обмана, которому не было оправданий, подстегивала его месть. Петрашев, Галин обожатель, несколько раз приносил Вячке письма от Сони, посылавшиеся ею через Галю, но ни одного письма Вячка не читал. Он рвал их в присутствии подателя. И в этом уничтожении писем обманщицы Вячка чувствовал большее удовлетворение, чем от своего разгула. Разврат не приносил уже удовлетворения. Почему? – старался понять Койранский. И, наконец, мысль, что мстить всему женскому сословию через падших и продажных смешно. Только чистым девушкам надо делать зло, только их боль, их страдания могут окупить боль и страдания его.

И Вячка решил перенести свою месть на действительно чистых созданий. Он ожидал, в этом случае, наверняка получить желаемое удовлетворение: это будет настоящая его месть всем за обман одной.

В один из зимних еще дней, в конце января, возвращаясь с урока, на улице святого креста или Свентокшистской, как ее называли поляки, Койранский встретил девушку, лицо которой приглянулось ему своей миловидностью. Ей было не больше 17 лет. Она была маленькая, худенькая.

Вячка сразу подумал: «Вот она, моя жертва!»

Он вернулся, пошел за нею и у самого дома прошептал ей на ухо по-польски: «не уходи!..Пойдем посидим где-нибудь!»

Она пыталась освободить руку, но ее крепко держали. Тогда она сказала: «Завтра в пять часов приходи сюда и спроси у дворничихи Казю. Мы и погуляем и посидим. Только условие: вести себя не по-мужицки. Обещаешь?»

«Обещаю», ответил Койранский. И они расстались.

Вячка обнаружил, что у Кази зеленые-зеленые глаза и ужасно большие, а ручка маленькая, как у ребенка.

На другой день в назначенное время Койранский уже был у дома № 10 по Свентокшистской улице. Он никого не увидел вблизи дома, вошел под свод ворот. Направо дверь, над которой написано «дворник». Вячка открыл дверь. Довольно большая комната, освещенная электрической лампочкой. У противоположной от стены двери – стол, приставленный к ней меньшей своей стороной. За столом девушка, почти девочка. Только по глазам можно определить, что это та, вчерашняя.

Сегодня она другая: щупленькая, тоненькая, стриженая, прямой маленький нос и малюсенькие ушки. Оказывается, светлая шатенка, лицо очень белое, чистое, чуть продолговатое, Брови изогнутые, темные. Губы тонкие с красивым изгибом.

«Прямо девчонка!» – подумал Койранский. «С таким ребенком смешно связываться» и хотел уже уходить.

Вдруг Казя рассмеялась таким искренним красивым смехом, будто, рассыпаясь, звенело серебро, и, подойдя близко, спросила:

«Не узнал?.. Не ту вчера затронул?.. Эх, ты, кавалер!»

Тогда Вячка заявил, что узнал ее и, конечно пойдет с ней гулять!»

Девушка, видно, обрадовалась. Она сняла со стены пальто, повязалась платком, так как на дворе было изрядно холодно, надела калоши, перчатки и, взяв за руку Вячку, потянула его за собой. Она привела его в Саксонский сад, усадила на скамейку и сама села близко-близко. Вячка обнял ее, а немного погодя, стал целовать. Она не сопротивлялась.

Из разговоров с ней он узнал, что она дочь дворничихи, отца у ней нет, что она работает уборщицей-курьером в писчебумажном магазине по улице графа Верга и получает жалованье сорок злотых (злотый – 15 коп.). она рассказала, что кавалеры у нее уже были, но она еще никого не любила, так себе – дурачилась.

Так завязалось знакомство Койранского с девчонкой Казей.

Она была очень правдива, любила по-детски бегать по аллеям сада, при этом смеялась своим замечательным рассыпчатым смехом.

Она нередко ухарски на ходу соскакивала с трамвая или вскакивала в трамвай и, конечно, смеялась.

Свиданья их стали ежедневными. Но вместо сада они заходили в кино, в здание филармонии и здесь, в огромном полупустом зале просиживали несколько сеансов подряд за одни и те же билеты. Здесь было удобно в темноте обниматься и целоваться.

Вячка привязался к этой девушке. Он понял, что на таком ребенке вымещать свою обиду нельзя. И вообще у него пропала жажда мести. Вячка стал забывать нанесенную ему обиду, редко вспоминал об этом и вспоминал без прежней злобы, хотя письма обманщицы по-прежнему рвал, но механически, без прежнего удовлетворения.

Казя тоже привязалась к своему кавалеру. Она ласкалась к нему, часто затаскивала в свою комнату, когда там не было матери, или выпроваживала мать посидеть у ворот.

Мать Кази, пани Пикульска, боготворила свою цурку (дочку), исполняла малейшие ее желания.

Дружба с русским нисколько не смущала ни дочь, ни мать. Напртив, Казя говорила, что русские – сильные люди и таких приятно любить. Она требовала от Койранского завершить их отношения более серъезными узами, но Вячка уклонялся, понимая ответственность свою перед этим ребенком-женщиной.

Однажды Казя пропала, не вернулась с работы.

Ее искала мать, искала полиция, но больше десяти дней ее не было, не могли напасть на ее след.

Вячка горевал, но все-таки надеялся, что она вернется, считая, что эта девчонка выкинула что-нибудь чрезвычайное.

И Казя вернулась. Она вернулась вечером и тут же послала мать за Вячкой. Пани Пикульска просила, чтобы Койранский пришел к ним в дворницкую, но не раньше 11–12 часов ночи, так как Казе не разрешают видеться с ним. Больше ничего пани Пикульска сообщить Вячке не могла.

В 11 часов Вячка отправился к Казе. Она выслала мать и повисла на шее друга. Пересыпая свой рассказ поцелуями, Казя поведала, что была где-то за городом, ее увезли молодые парни, которых она не знала и держали в доме «за полисадом», хорошо с ней обращались, кормили хорошо только требовали, чтобы дала слово «матке боске» (божьей матери), что никогда не будет гулять с «москалем», бросит его, иначе ей будет худо. Казя долго не соглашалась дать слово, говоря «я кохам не москаля, а человека». Наконец, все-таки пришлось дать требуемое слово. И ее привезли на Зельную улицу и отпустили.

«Значит конец нашей любви?» – спросил Койранский.

«Разве я могу отказаться любить?» – вопросом же ответила Казя.

И дружба их продолжалась. Сначала они виделись только в дворницкой, потом на полчасика-часик стали выходить вечером подышать воздухом. Потом как-то прокрались в свою любимую филармонию, чтобы и кино посмотреть, и понежничать в темном зале.

А потом забыли о запрете, об угрозах, не вспоминали об этом, гуляли открыто под руку, громко смеялись, не боясь ничего.

Это продолжалось не особенно долго. В одно воскресенье, после прогулки с Вячкой на Веляны, Казя была выведена из дома неизвестной женщиной и не вернулась домой. Пани Пикульска в полицию не заявила, решила дождаться утра. А утром у ворот дома она нашла уже окоченевший и обескровленный труп своей дочки. К платью на груди гвоздем была приколота бумажка: «За блуд с москалем».

Койранскому пани Пикульска сказала рано утром, идя из полицейского участка, куда ходила заявлять о несчастной своей дочке.

Когда Вячка пришел, около трупа уже стоял полицейский и много народа. Вячка протиснулся сквозь толпу и долго смотрел на Казю. Глаза ее были закрыты, руки и ноги связаны канатом. На груди большая ножевая рана, как будто ее убили не ножом, а колотушку в грудь вбивали. Губы плотно сжаты, как при молчаливом страдании. Крови не было ни на платье, ни около трупа. Значит, ее убили где-то в другом месте.

Через полчаса, когда был составлен протокол осмотра, Казю увезли полицейские, и Вячка больше уж никогда не видел полюбившуюся ему девушку.

Пани Пикульска ему говорила, что Казя была похоронена в тот же день, после вскрытия.

«Первую мою любовь отнял у меня лютый мой враг Морж, вторую – изуверы-дикари… Что это?.. Божественный промысел?.. Нет, это торжество зла над богом! А есть ли бог?.. Если есть, как же он допустил, чтобы зло дважды покарало его верного сына?..»

Так думал Койранский, переживая свое новое несчастье.

На страстной неделе поста Вячка исповедывался, и на исповеди так сказал священнику:

«Бог не посмотрел на то, что я чтил его, он ни за что дважды наказал меня, отняв любимых людей… Как же, батюшка, мне почитать его?..»

А тот ответил:

«Бог знал, что делал… Значит, так надо было…»

«Так я не хочу его знать, пусть наказывает меня!» – закричал Вячка.

Священник не допустил его до причастия.

Вячка остался равнодушным к этому. Бога в нем уже не было.