Читать книгу БЕЛОЕ и КРАСНОЕ. Отпрыски - Юрий Киселев - Страница 4

1

Оглавление

*

Холод вконец доконал его. Он безостановочно чихал, глаза слезились, из носа лило. Хотел закурить, но одеревенелый палец не смог повернуть колесико зажигалки.

– Все! – буркнул он, в очередной раз промакнув рукавом нос. – К едрене фене.

Наступив на «лапу» стенда, чтобы тот не опрокинуло, он освободил руку и попытался дотянуться до тележки, на чем возил картины. Не получилось. Тогда он в акробатической позе подтянул тележку носком кроссовки и, придерживая стенд, начал снимать развеску.

Хозяйка магазинчика «Сувениры» с нечастым именем Римма, длинная и тощая даже в дутой куртке, видела через стекло витрины, как Игорек мучается. Они были на «ты», и она звала его «Игорек», хотя годилась ему в дочери. Покупателей не было, она повернула табличку стороной «закрыто» и вышла на улицу.

– Сматываешься? Давай подержу, – предложила она, берясь обеими руками за стенд.

Познакомились они на одной из распродаж лет десять назад. Это было время, когда производство встало, работникам месяцами задерживали зарплату, а то и не платили, и многие, со всеми своими знаниями, званиями, степенями, двинули в торговлю.

Щербинин уволился с самолетной фирмы, где проработал с окончания института, оформил пенсию, на которую все равно не проживешь, и занялся «индивидуальной трудовой деятельностью». Специализировался он на товарах для домашних животных и средствах от бытовых насекомых, «А, тараканы приехали!» – встречали его, едва он появлялся с коробками на распродаже. Его ждали. Он продавал дешево и не ленился консультировать, напирая на нюансы. С ним советовались, у него покупали.

Распродажи для сотрудников устраивались там, где зарплату платили – в основном в министерствах и банках. Предприимчивые хозяйственники ставили в вестибюлях столы и взимали с продавцов плату. Если стол был большой, он сдавался как два места.

С кем только Щербинин ни поработал за одним столом! Как-то с бывшим главным геодезистом Советского Союза, тоже бывшего. Тот торговал колготками, «челночными» турецкими кофточками и медом, который ему поставлял родственник с Урала. Однажды соседкой Щербинина оказалась Римма. Она захотела купить у него «блошиный» ошейник для своего бульдога, и Щербинин, как «коллеге», уступил ей по оптовой цене.

С этого дня они стали записываться на распродажи вместе. Это было удобно хотя бы тем, что можно отлучиться не опасаясь за товар. Как-то Римма отвезла Щербинина на своей машине к нему домой и познакомилась с Аленой и Ольгой. Женщины подружились.

В прежней жизни Римма была физиком-теоретиком и работала в академическом институте, где зарплату тоже не платили. Она сменила фотоны на семена и саженцы и открыла в себе коммерческий талант. Года три назад, поменяв тематику, она пробилась на Старый Арбат и стала перетягивать Игорька. Тот упирался:

– И кому я буду впаривать «тараканов», иностранцам?

Тут подключилась дочь, у которой сердце кровью обливалось глядя, как отец мотается в разные концы города, втискивается с тяжелыми коробками в набитый транспорт, вверх-вниз по лестницам переходов – летом в жару, зимой в снег, и она предложила продавать на Арбате ее работы. Близко от дома, еще ближе от ее мастерской. Отец упирался, она зашла с другой стороны, заявив, что он эгоист, думает только о себе и не хочет дочери помочь!

На деле нужды в том не было. Работы ее хорошо уходили с выставок, и отец мог бы вообще не работать. Но она слишком хорошо его знала: помрет с голоду, но жить на чей-то счет, даже дочери – не станет. Как Щербинин ни упирался, бабы таки его дожали.

…Картины Щербинин укладывал в специальный ящик с ячейками, на тележке своей конструкции. Обычно это занимало не больше пяти минут, но сейчас руки не слушались, он тыкался-тыкался рамкой и не мог попасть в ячейку.

– Слушай, – не выдержала Римма, – подержи свое устройство, а я буду засовывать.

Щербинин мотнул головой и снял следующую. В это время подошли двое: мужчина его возраста и второй лет сорока. Ничего особенного в них не было, но в Римме мигом сработала заложенная в нас система опознавания «свой-чужой». Неслучайно в толпе туристов, глазеющих на караул у Букингемского дворца или на Тадж-Махал в Индии, вы без ошибки узнаете соотечественника. Эти были иностранцы. На миг пожилой и Игорь Александрович зацепились взглядами, и Щербинин бузотчетно отвел глаза.

Иностранцы разглядывали единственную, еще не снятую со стенда картинку. На ней уголок Арбата с церквушкой в Филипповском переулке. Мартовское небо, в церковных маковках отсвечивает солнце; осевший сугроб, ручей выбегает из-под него. И женщина, в крестном знамении касающаяся рукой лба. Каким-то чудом вы чувствовали, что крестится она не мимоходом, а вышла из храма и кладет на себя последний крест. Эта схваченная художником динамика и наполняющий картину воздух притягивали.

– What do you think? – спросил пожилой у спутника.

– Not bad, – обронил тот и глянул на Римму. – How much?

– Игорек, сколько за церквуху? – спросила Римма.

– Пятьсот, – делая вид, что возится в ящике, буркнул тот.

– Сколько?! – округлила глаза Римма.

– Пятьсот! – рявкнул Щербинин.

– Five hundred, – перевела Римма, в то время как пожилой уже отсчитывал доллары.

– What? – изумился спутник, хватая его за руку. – What are you doing, Dad! For what? You’re crazy? – И обратился к Римме: – One hundred.

По этому «dad» Римма поняла, что подошедшие отец и сын.

– I’m doing what I’m doing, – отрезал отец, высвобождая руку.

– Они предлагают сто, – перевела Щербинину Римма.

Тот поднял голову от телеги, на миг опять встретился взглядом с пожилым, буркнул:

– Пошли они в жопу. – И снял картину, намереваясь уложить.

– Вот, вот! – поспешно протянул деньги пожилой, к немалому удивлению Риммы перейдя на русский. – То, что вы запросили, голубчик.

Щербинин стоял как истукан, застыв с картиной на полуфазе движения. В душе у него царила паника, в то время как покупатель тянул руку с долларами. Щербинин помотал головой и непроизвольно спрятал картину за спину.

– Позвольте, голубчик, вы сказали пятьсот? – недоумевал покупатель, вглядами призывая Римму в свидетели. – Однако ж… Извольте, я готов дать больше!

– Я сказал, назвал в долларах, – смешался Щербинин, – а принимаю в рублях. По курсу.

– Слушай, какая тебе… – вмешалась Римма и осеклась под его взглядом.

– Такой порядок. Голуб-чик, – с любезным видом пояснил Щербинин, отвернулся к ящику, и «Церквушка» сама влетела в ячейку.

– Как же быть, уважаемый? У меня нет столько рублей, – пробормотал покупатель. – Но если вы сделаете милость и обождете, я схожу обменяю. Где здесь…

– Нет, не могу, – отрезал Щербинин и захлопнул ящик. – Завтра!

Римма была довольна, что не ошиблась: это был все-таки иностранец или давно уехавший из России, что проскальзывало в лексике и в едва уловимом акценте.

– Послезавтра мой сын и я улетаем, – попробовал разжалобить пожилой, – а я хочу увезти память о Москве. – И подождав, сдался. – Ну завтра так завтра. В котором часу?

– С десяти до шести.

– Но пожалуйста, не продавайте никому, обещаете?

– Уж это я гарантирую, – с готовностью заверил Щербинин, отсоединяя от стенда «лапы» и укладывая на тележку.

– Я непременно куплю, можете быть покойны!

Щербинин разбирал стенд с видом, будто делает главное дело своей жизни.

– Стало быть до завтра, да? – попрощался пожилой со спиной Щербинина, улыбнулся Римме и направился с сыном в сторону Смоленской.

– Ой, – спохватилась Римма, кинулась в магазинчик, выскочила, вынося на плечиках генеральский мундир цвета морской волны, бросила: – Игорек, я не заперла, пригляди, – и с мундиром наперевес ринулась за иностранцами. – Эй, эй? Минутку! – Поравнявшись с ними, она встряхнла на плечиках мундир. – Это вас не заинтересует? Exclusive! К нему еще парадный кушак. Уступлю за двести. Доллары я беру, нет проблем.

Пожилой на ходу покачал головой и вежливо улыбнулся:

– У нас много багажа, сожалею.

– Вы хоть представляете, что это? Генеральский мундир, участник парада Победы в сорок пятом. Лично видел вашего Рузвельта. Вы из Америки?

– Позвольте, где ж он видел нашего Рузвельта? – улыбнулся пожилой.

– Здесь, в Москве! На Красной площади, рядом со Сталиным. А по другую сторону – Черчиль, все участники коалиции. Не видели хронику? Парад Победы 24 июня 1945 года. Хотя да, у вас считают, что войну выиграла Америка. Я с одним говорила, так он вообще думал, что Советский Союз воевал на стороне Гитлера!

– Говорите, Рузвельт со Сталиным стоял?

– Да, по правую руку. А Черчиль – по левую. Там еще генерал Де Голь с ними…

– В кресле?

– Де Голь?

– Рузвельт!

– Естественно. На мавзолее сделали помост, кресло стояло на помосте – чтобы все были на равных. И Рузвельт делал рукой вот так… – Римма покачала ладонью. – Историю надо знать. Сколько вам было, когда вас увезли в Америку?

– Я там родился, – улыбнулся пожилой.

– Серьезно? А вы не из Нью-Йорка, случайно?

– Из Лос-Анджелеса.

– К Голливуду не имеете отношения?

– Некоторое.

– О, для съемок! – воскликнула Римма, вскидывая мундир. – Не вам, так кому-то еще, заработаете на этом. А где вы русский так освоили?

– В вашей тюрьме.

– Вы сидели у нас?! – округлила она глаза. – За что?

– Я Френсис Пауэрс, пилот самолета U-2. Меня сбили над Красной площадью в годовшину вашей революции – вас еще на свете не было. Я катапультировал – и прямо в ваше КейДжиБи. Потом меня обменяли на вашего шпиона, давай бог память…

– На Абеля, – подсказала Римма. – Хотите совет? Вернетесь – проверьте холестерин.

– Холестерол? Высокий? Вот те раз!

– Сбили вас над Свердловском, теперь Екатеринбург, и не на ноябрьские, а Первого мая, в День международной солидарности трудящихся – теперь праздник весны и труда.

Пожилой приостановился, встретился с ней глазами – и расхохотался:

– Поймала, поймала меня! Молодцом!

– What’s up, Dad? – недовольно спросил сын.

– A smart ass! – смеясь кивнул отец на Римму.

– Your son doesn’t speak Russian? – удивилась Римма и насколько могла кокетливо поглядела на сына. – Why? Your father speaks Russian almost like a Russian!

– I don’t like it, – отрезал тот.

– Russian or the Russians?

– I don’t know Russians.

– Bullshit! – цыкнул на него отец и повернулся к Римме. – Не слушайте его.

– Dad! We gotta go, – не вытерпел сын.

– Мне тоже надо идти, – сказала Римма. – А то я на Игорька все бросила…

– Это не тот, у кого картины? – оживился пожилой. – Вы его хорошо знаете?

– Более чем. А меня зовут Римма, – сунула она руку.

– Майкл, – назвался пожилой. – А моего сына – Дино.

Римма потянула было руку, но Дино лишь холодно кивнул.

– Приятно познакомиться, – поспешил исправить неловкость Майкл.

Римма смерила Дино насмешливым взглядом и улыбнулась Майклу:

– See you tomorrow! Вы же придете за картиной? Заодно, может, надумаете… – Она вскинула мундира и его рукавом прощально помахала: – Bye-bye Michael!

Думая, что Римма вот-вот вернется, Щербинин не стал затаскивать телегу в ее «Сувениры», истратил полученное в сражении за «Церквушку» тепло и снова расчихался. Наконец она появилась, отмахивая на ходу мундиром, как кадилом.

– Ну ты даешь! – опередила она укоры. – Пятьсот баксов за раскрашенную картонку!

– Но-но! За «раскрашенную картонку» я и обидеться могу.

– Мне самой нравится – я с позиции покупателя. Кто разбирается – у того нет денег. Для кабака – не та тематика. Для офиса – не тот размер. Для иностранцев… Я Ольке говорила: «Пиши авангард!» Давно б в «зелени» купались. А ты ходишь вхолостую! Хоть что-то сегодня ушло? Вчера?… Нашелся придурок – полтыщи баксов отваливает! Это ж… «Я доллары не беру». А завтра не придет. Что на тебя наехало?

Щербинин заулыбался, и Римма махнула рукой:

– Вот-вот, что еще остается. Сколько ты ее возишь, церквуху? И все не уходит.

– А почему? – с лукавинкой спросил он.

– Заломил!

– Для того и заломил. Я ее для себя вожу, поняла? Для настроения.

– Хм… Ну и объясни людям, а то… Завтра придут – что будешь говорить?

 Завтра – я не приду.

– А я за тебя краснеть должна?

– Ты тут при чем – заболел! – Щербинин хотел изобразить чих – и правда чихнул. – Вот, видишь. Все, пошел лечиться. – И покатил тележку.

– Игорек, они из Лос-Анджелеса, – закричала она вслед, – можешь Алене подарочек…

Щербинин быстро удалялся своей, как выражалась Римма, «эксклюзивной» походкой: в то время как его левая нога ступала нормально, правая, прежде чем опуститься, делала молнионосный финт наподобие знака интеграла. Сейчас он буквально летел, и тележка, казалось, летит вместе с ним. «Сюжет в духе Шагала, – улыбнулась Римма. – Игорек в обнимку с тележкой летит над Старым Арбатом».

Щербинин летел, подгоняемый одним желанием: поскорей водочки, закусить, лечь под верблюжий плед и отрубиться. Сейчас он был зол на весь мир: на холод, на этих америкосов, но больше на себя. Какого черта он стал выкладывать ей, почему возит эту работу и не продает. Чушь, конечно, но ощущение, что предал что-то сугубо личное, не оставляло, досада перекинулась на Римму. Порой он ее просто не переваривал. «Сколько ты ее возишь», блин. Какое твое собачье дело! Нет, надо подначить! Баба-то неглупая, не так уж и жизнью обижена. Нет мужа – кто ж ее вытерпит? Слова в простоте не скажет. Недостаток юмора, конечно, беда, но избыток… Бедствие.

В эту минуту он увидел тех самых американцев. Они стояли разглядывали «Принцессу Турандот» у театра Вахтангова. Матерясь, он обежал их по дуге, пробежал мимо театра, свернул в Николопесковский, добежал до воротной арки, пересек двор и вошел в Ольгину мастерскую. Сегодня он решил ночевать здесь.

БЕЛОЕ и КРАСНОЕ. Отпрыски

Подняться наверх