Читать книгу Техническая ошибка. Корпоративная повесть, лишенная какого-либо мелодраматизма - Александр Степаненко - Страница 24

*****

В конце февраля 200* года Президент, наблюдавший, по своему обыкновению, «сверху» за новым витком затихшей было после аукциона, а теперь с новой силой возобновившейся остервенелой возни близких и верных ему людей, после долгих уговоров Премьер-министра, согласился лично вмешаться в ситуацию. 1 марта, вызвав к себе Штегнера и Ковыляева, выслушав их аргументы и, понимающе покивав обоим, он велел им на следующий день сделать совместное заявление для центральных телеканалов о том, как дружно и согласованно будет и дальше происходить сделка по увеличению контролируемого государством пакета акций Газовой компании…

Собственно, внял Президент даже не уговорам Премьера. И сама сделка, и возня, вокруг нее, и бесконечные дрязги между близкими и верными людьми не слишком его беспокоили, и лезть во все это без серьезной необходимости ему вовсе не хотелось. Однако, увы, следствием этих дрязг было то, чего, собственно, Президент в этой ситуации с самого начала больше всего и боялся: и явно буксующее слияние, и невразумительный антураж вокруг аукциона, и неожиданное возникновение после него на авансцене Топливной компании – все это не могло не стать поводом для появления нежелательного, а если быть точнее – крайне задевающего всенародно избранного руководителя страны, насмешливо-уничижительного тона в средствах массовой информации (преимущественно, конечно, в зарубежных, но и в некоторых отечественных, чего греха таить, порой скользнет что-нибудь такое гадкое…). Да, увы, сбывались худшие его опасения: от глупости ли, от трусости, или от излишней жадности, или еще от чего-нибудь, но близкие и верные ему люди никак не хотели учиться (или – не могли научиться) обтяпывать свои частные делишки в достаточной тишине и при внешнем благолепии. Вечно они все выплескивали наружу. Вот и это всё, с этими невыносимыми компаниями, настолько запутали, довели до такой бессмысленности и абсурда, что никак уже не получалось выставлять дело так, что все идет прекрасно и в согласии: и последние пару недель практически каждодневно эта тема полоскалась на страницах каких-нибудь газетёнок и сайтиков, и всеми, кому не лень, обсуждался какой-то высосанный из пальца конфликт в высшем руководстве страны. О, нет, конечно, никто не позволял себе (и не мог позволить! и не было причин!) выпадов в его собственный адрес; никто также и не пытался делать из происходящего каких-либо далеко идущих выводов (да и вряд ли вообще были среди журналистов те, кто это бы сделать мог); однако даже сухое изложение фактов (собирались сливаться – не слились, собирались покупать одни – купили другие… ах, будь он неладен, этот информационный век!) кричало, вскрывало страшную и позорную тайну, о которой никто, никто не должен был знать: открывало то, что в некогда великой и могучей стране теперь, под его, мудрым и искусным президентским началом, под его жестким и властным, как старательно вырисовывали это любимые телеканалы, руководством, государство окончательно и бесповоротно превращено в фикцию, его – нет как нет, а все то, что, по внешним признакам, о нем тут еще напоминает, делает это только и исключительно для того, чтобы как раз отсутствие и скрыть; а что еще хуже – не деградация промышленности, науки, медицины, образования, да и вообще всего и вся, не позорная коррупция и повсеместное жлобство, не пьянство и вырождение народа, не безвластие и беззаконие на дикарских окраинах, не превращение даже, в общем, всей уже страны в одну большую дикарскую окраину, а именно эти вот, выплывающие на свет Божий, дрязги и возня самых близких и верных ему людей со всей очевидностью свидетельствовали и о его личной, персональной недееспособности, о его никчемности, о том, что он вовсе не мудрый и искусный, мужественный и сильный национальный лидер, как это без устали твердили ему все близкие и верные, а всего лишь, хоть и превозносимая, но оттого не менее жалкая марионетка, кукла, которую его близкие и верные люди не без успеха используют исключительно для собственного, причем, преимущественно сугубо материального, блага.

Да-а-а… вот как-то так непонятным образом получается, просто удивительно: каждый в отдельности, кажется, они его неподдельно боятся, и перед ним всячески пресмыкаются, и в его адрес без удержу славословят, а вот все вместе, между тем, они как-то вот умудряются постоянно затягивать его в эти свои мелочные, эгоистично-мещанские игры и, вместо его собственных, мудрых и дальновидных, идей, продуманных и своевременных решений во благо всей страны, в жизнь воплощаются все какие-то частно-выгодные бестолковости; куда не сунешься, везде, везде так и светится какой-нибудь мелочный, жидковатый интерес; и ни у кого, ни у кого душа не болит за большое, за общее, за что-то благородное, не стыдное.

Да еще и проворят ведь это все свое так глупо, так неумело, так топорно, что всем вокруг всё становится видно и понятно…

Нет, нет, пусть что угодно, в конце концов, будет на деле; не так уж это, в общем, и важно. Важно – как это выглядит. Важно – как выглядит он. Пусть в действительности ничего у него не получается, пусть даже и не особенно он пытается, чтоб получалось, а предпочитает вовсе ни во что не лезть, – важно, чтобы об этом никто (ну… почти никто) не знал, чтобы выглядело все как раз наоборот: так, что все очень даже получается, так, что все контролируется и управляется, причем, конечно, повсеместно им лично, и что он – знает, куда и как двигаться, где бежать, а где – остановиться…

Именно это, именно нежелание усугублять публичную огласку очевидных противоречий и несогласованности в действиях высших государственных чинов, а, вернее даже, нежелание самому видеть, что эта огласка есть, и подвигло, в конечном счете, Президента попытаться взять ситуацию под свой личный контроль и потребовать от Штегнера и Ковыляева публичной демонстрации благих намерений.