Читать книгу Гора ветров - Анна Таволгина - Страница 10

Солнце собиралось закатиться, когда Таня вернулась с улицы.

– Ты поливала? – спросила она бабушку.

– А то ж.

Значит, теплой воды не осталось… Таня посмотрела на свои ноги, которые были такими грязными, что, даже разувшись, войти в дом было немыслимо. Поставила таз на крылечко. Зачерпнула из бочки ледяной воды. Вздохнула. Раз, два, три, ноги в воду, быстро намылить, снова в воду, промокнуть. Слегка ломило кости. Грязная вода летит через тропинку. Таз ополоснуть? Да ну его! Завтра, завтра.

А утром солнышко заглядывало в окна, обещая длинный, длинный день. Таня открыла глаза. Обвела взглядом комнату, а воспоминанием – вчера. Еще три дня – и они идут в театр! А потом мамин отпуск, и она целыми днями будет с ними… А сегодня опять хорошая погода! Таня выбежала босиком в ночнушке на крылечко. Бабушка мыла в том самом не сполоснутом вчера тазу мелкую прошлогоднюю картошку.

– Бабуля, я не…

– Свиристелка, – бабушка улыбалась.

– Готова трудом…

– Три картошку, – бабушка кивнула на старую терку на ступеньке, – будет крахмал.

– И как ты его делаешь?

– Много будешь знать – скоро состаришься. Три, а там видно будет. Поня́л?

Бабушкина проверка связи. Мужской род, ударение на последний слог.

– Поня́л!

Выпрыгнуть из ночнушки, волосы в хвост, бутерброд с чаем, жмурясь на крылечке.

Вымытая на три раза и все еще пахнущая подполом картошка подсыхала. Таня пристроила терку в старой кастрюльке. Пелась песня, дело шло, ветер перебирал листочки на яблоне, соседский кот тайно крался через их огород. Жизнь прекрасна!

Два дня тянулось предвкушение. Дела мешались с играми.

В воскресенье после обеда Инка уболтала Таню сходить к Ленке, что жила за логом. «Когда вернемся, мама уже будет дома!» – подумала Таня, и они отправились. Алка увязалась следом. Девчонки думали посмотреть кроликов.

Ленка сидела на пороге бани, кое-как пристроив зеркало на колени. В приоткрытую дверь тянулся провод от плойки: она наводила кудри. О кроликах никто и не вспомнил. Непредсказуемость эксперимента завораживала. Время растворилось в поисках Ленкиного образа. И не было ничего увлекательней. Между тем солнышко скрылось, из лога потянуло сыростью. Девчонки заторопились назад. Алка начала ныть.

– Прекрати, а то тушь потечет, – отрезала Инка, и Алка мигом заткнулась.

Помахав девчонкам на повороте, Таня припустила в сторону дома.

Бабушка возилась в кухне.

– И где тебя носит!

– А мама?

– Не приехала, – и загремела кастрюлями.

Таня остановилась и отвернулась. Бабушка взглянула на нее, неслышно вздохнула.

– Ну завтра, завтра приедет. Делов-то.

Завтра. Правда? Да. Завтра. Таня вышла на улицу. Таз, мыло, полотенце. Холодная вода, чистые ноги. Все прибрать.

Когда было все хорошо, она беззаботно скользила по жизни. Все равно, что ехать на велосипеде. Движешься – порядок. Остановишься – упадешь.

Множество вещей почти не трогали Таню: еда, одежда, школьные оценки. Заставить ее жизнь сбиться могло очень немногое. Эта зыбкая область лежала вокруг ее матери. Взгляд, слово, поступок обладали магической и неодолимой силой. По сравнению с этим рухнуть с велосипеда на полном ходу было ничем: дальше земли, как известно, не упадешь. А здесь она проваливалась глубже и глубже в бездны беспокойства, безнадежности, тоски, отчаяния. Испытав все это однажды, ее чуткая и жизнелюбивая душа стала немедленно искать выхода. Не думать, отвлекаться. Чем-нибудь заняться. Иногда это помогало.

Но как защитить себя наперед? Быть хорошей. Делать все правильно. Не допускать промахов. Быть начеку.

Таня свернулась под одеялом. «С мамой ничего не случилось. Она приедет завтра. Все будет хорошо».

Прошел понедельник, Вера не возвращалась. Любовь забеспокоилась. Телефона позвонить не было. Она мучительно раздумывала, не съездить ли? Но виду не подавала: случись что, уж дали бы знать… Однако видеть, как мучается девчонка, не было сил. Что тут скажешь? И она молчала.

Наступил вторник, вечером они должны были идти на спектакль… Поутру, как ни в чем не бывало, светило солнце. Таня вышла на крылечко. Бабушка стояла в тени яблони, калоши блестели росой, в руках розовела редиска, тонкие круглые стрелки лука подернуты поволокой.

– Где же мама?

– Задержалась. Ну мало ли? Одевайся, завтракать будем.

– Что же мне делать?

– Что делать? Делов вагон. Рви траву.

Чего-то поев, Таня подошла к грядкам. Лук, чеснок, морковь. Тонкие стебельки, забитые сорной травой. Сходила, набрала воды в лейку, полила грядки и присела на корточки. Из влажной земли сорняки вырывались легче. Распластанные стебельки мокрицы, податливая лебеда, пахучая ромашка, жесткий вьюнок летят в борозду. Один, другой, третий ряд… Из грязного – чистое. Из хаоса – порядок. Солнце припекло. Ноги затекли. Таня поднялась, собрала вырванную траву. Освобожденные обитатели грядок благодарно зеленели цивилизованными рядами.

Утро прошло.

После обеда бабушка засобиралась к приятельнице. Вопросительно посмотрела на Таню. Вообще-то та любила ходить с бабушкой в гости.

Любовь умела дружить. С тех пор как гонка на выживание отпустила ее, обнаружилось множество интересных и приятных занятий. Сад, заготовки, чтение. И дружба. В положенный срок ей вышла пенсия. Производственного стажа было немного, но для самой маленькой пенсии оказалось достаточно. И снова Любовь была благодарна и счастлива.

Друзья образовались из старой клиентуры. Не отдавая себе в том отчета, она оказалась очень избирательна. «Своих» людей чувствовала нутром. Они находились не только в разных концах их разбросанного городка, но и за его пределами. И редко кто обитал в квартирах. Подобно Любови, они жили в своих домах, домиках и домишках, куда переселились из землянок и бараков. Это не только выпало им на долю, но и явилось их собственным выбором. «Не одалживаться» – так, наверное, можно было бы назвать одну из их основных жизненных установок, что, однако, никогда не служило предметом разговоров.

Таню интересовали бабушкины друзья. Но не сегодня.

– Как хочешь, – и Любовь ушла.

Таня села на крылечко с книжкой. Но мысль не цеплялась за рассказ: она все прислушивалась, не хлопнет ли калитка. Вопреки воле, воображение рисовало самые ужасные картины, и большого труда стоило унимать эти страхи. Она не шла на улицу, не желала развеяться. Это было как болезнь. Постелила старое одеяло на кровать под яблоней. Легла, почитала еще и заснула.

Саша закрывал гараж, когда мимо прошла Танина бабушка. Он не видел Таню вот уже четыре дня и теперь сидел во дворе, мучительно раздумывая, пойти или нет… Родители на работе, Ванька умотал куда-то с пацанами. На улице ни души. Вышел со двора и, дойдя до ее калитки, заглянул внутрь. Сквозь кусты цветника он увидел ее на кровати под деревом. Край одеяла закрывал ноги. Ветер шевельнул прядь волос. Он почувствовал неловкость, но, прежде чем отступить, окинул взглядом безмолвный дом и подумал: «Дверь-то она хотя бы заперла?» Вернулся, открыл гараж. Дела там находились всегда. Зашел Ванькин одноклассник, потрепался. Саша слушал его вполуха, перебирая инструменты в ящике. Танин тупичок все время находился в его поле зрения. Простого факта ее присутствия Саше было вполне достаточно.

Хлопнула калитка, Таня вскочила с кровати и метнулась навстречу.

По тротуару деловито шагала Инка. Алка трусила следом. За калиткой маячила тощая фигура Макса.

– Танька, привет! Пошли в кино. Индия, две серии!

Макс переминался с ноги на ногу. Не улыбнуться было невозможно. Тащиться на индийское кино среди бела дня, да еще и с Алкой в придачу – на это был способен только он.

– Нет. Идите сами.

– Тогда пока. Приходи вечером! – Инка не расстроилась, хотя проспорила Максу. Он сразу сказал, что Танька не пойдет. Но та не оставляла попыток вовлечь подругу в этот кинематографический мейнстрим. Инка вообще была оптимисткой.

Таня улыбнулась им вслед. Крепенькая Инка, долговязый Макс и забегающая то с одной, то с другой стороны Алка. Таня любила театр. Ее друзьям нравилось индийское кино. Дружбе это ничуть не мешало.

Они скрылись за поворотам. Танина улыбка выцвела и потухла.

Где же мама? Что с ней? А вдруг она не вернется никогда? Никогда. Бабушка говорит – «взрослый человек». То есть может делать, что хочет. Жить, как хочет.

Только бы с ней ничего не случилось… Как же я буду жить без нее?

Она умрет от этих мыслей. Спастись, отвлечься. Срочно. Дорисовать. Самое поглощающее из занятий – рисование. Таня развернула неоконченный натюрморт. Убогие натурщики пылились на столе. Налила воды и развела плохонькие сухие краски. Бок глиняного горшка влажно закруглился. Три оттенка. Краска, как глина. Побег из «здесь и сейчас» удался. Овощи неправильной формы, отбитый край миски, складки скатерти. В классе Таня оказалась единственным человеком, кого злющей учительнице рисования удалось хоть чему-то научить.

Утомившись, оперлась локтем на стол, задев пионы в вазе. Бутон осыпался на рисунок. Цветы она не рисовала.

Бросив на столе все как было, Таня вышла на веранду. Кастрюлька, накрытая газетой. Заглянула: крахмал, на который она терла картошку. Бабушка долила ее водой, оставила, процедила, отжала. Получилась мутная взвесь. Теперь белый плотный осадок лежал внизу, погруженный в прозрачную воду. Таня окунула палец и провела по белой гуще. Та скрипнула.

Она терла картошку. Когда это было? Зачем это все?

Над столом тикают часы. Стрелки описывают круги. Мысли движутся по кругу. Время длит боль. Бабушка не возвращается. Одиночество невыносимо. Остановить. Не ждать. Уйти. Куда-нибудь. К кому-нибудь. Кто знает? Кто поймет?

Хоть кто-нибудь! Инка? Кино… Уже вернулись, наверное.

Где ключ? Просто пройтись. Какая же я идиотка. Вечно делаю из мухи слона.

На улице – никого. Налево и привычные шаги под горку. Поворот. В Инкином дворе – никого. Они должны бы уж вернуться. Конечно, они вернулись!

Таня зашла в ограду, обогнула угол дома. Под скамейкой валялась Алкина кукла. Из будки неловко вылез щенок и тяжелым галопом бросился к Тане. Она присела приласкать его. Он воодушевленно колотил по земле хвостом и лизал руки. Из двери рядом показался Инкин отец.

Таня посмотрела снизу вверх.

– Они еще не вернулись… Ты подожди, если хочешь, – он помедлил.

Таня кивнула и поднялась. Щенок, получив свою порцию любви, сунулся было к хозяину, но быстро почувствовал, что тому не до него, и убрался восвояси.

Таня смотрела сквозь дверной проем в мастерскую. Павел отступил внутрь, и она шагнула следом. Огляделась. Едкие запахи, показавшиеся ей приятными, банки, кисти, какие-то инструменты и пыльные листы на столе. Доски с резьбой по дереву каких-то однообразных орнаментов. Чеканки большеглазых женщин, стоящих вполоборота. Она недоуменно улыбнулась, вспомнив кипы репродукций из «Огонька», которые собирала бабушка. Как он не видит… Это же… избито, пошло… Ей даже стало как будто жалко его.

Обернулась, словно открыла себя. Павел замер, заново увидев эту ее ясность. Светло русые волосы, выбившиеся из косы, свешивались с одной стороны лица, излучающего какой-то тихий свет. «Откуда этот свет? Если бы я только мог…» – подумал он, глядя на очертания губ, словно вырезанных из чего-то теплого, нежного. Мимолетное желание похитить этот облик и оставить у себя навеки неожиданно пришло ему на ум. Но как?

До сих пор он занимал руки копированием каких-то понравившихся образцов.

И вдруг он понял, что мог бы. Никогда раньше не приходилось ему испытывать этого счастья, куража и смутного подозрения собственного всемогущества. Он глядел на нее с восхищением и радостью первооткрывателя. Не успев додумать эту мысль до конца, он заметил лишь, что она движется прямо на него.

Увидев этот взгляд, Таня озадачилась. Взрослые не смотрели на нее так. Никогда. Это было приятно. Она нравится ему. И, не подумав ни что этот взгляд значит, ни как ему верить, она вся потянулась на него, открыто и простодушно. Переступив два шага, остановилась и вдохнула запах. Пахло сигаретами и другим человеком. От клетчатой рубашки шло смутное тепло. И она прижалась к его груди головой.

До глубины души потрясенный этим доверчивым жестом, Павел не успел заметить, как его мысли и чувства вмиг качнулись в иную сторону. Словно против воли, он отодвинул косу и провел пальцем по ее шее.

Она удивилась и легко отстранилась, повернув к нему лицо. Не думая ни о чем, он быстро поцеловал ее в губы. Она замерла и прислушалась к ощущениям внутри… Но он смотрел на нее таким любящим взглядом. И она снова прижалась. Он не отстранился, а наоборот, обнял крепче и склонил голову.

«Он любит меня? Может ли такое быть?» – подумала она. Но ее сердце уже доверчиво открылось навстречу. Она догадывалась, что делает что-то неправильное, но было совершенно невозможно оторваться от этого ласкового тепла живого человека рядом. Он хотел отстраниться, но она не дала. Она прижалась как… «Как щенок», – мелькнуло в его голове. И новая волна нежности накрыла, и он понял, что пересек какие-то ужасные пределы, но был уже не в состоянии остановиться, обнимая ее откровеннее и целуя все сильнее и сильнее.

Его жену, стоящую с авоськами в дверях мастерской, Таня заметила первой. Павел отвел руки, Таня опустила глаза и в повисшей тишине подошла к женщине в дверях. Та посторонилась.