Читать книгу Гора ветров - Анна Таволгина - Страница 16

Любовь просыпалась с первым светом. Очнувшись ото сна, она поворотилась и подумала первую за сегодня мысль: «С девкой что-то неладно». От всех грустей назначалось одно лекарство – пристроиться к делу. Так решилось и на этот раз: а побелить-ка дом! С Верой они на определенный день не договаривались. Однако купить извести, да кисть новую… Сказано – сделано. Да и базарный день сегодня. Вера придет – а у них уже все готово. Плохо ли? Вера… Любовь вздохнула и спустила свои сухие в тонких извитых венах ноги в старые тапки.

Через полчаса на тарелке румянилась первая партия драников.

– Вставай-поднимайся! На рынок поедем. Давай, вставай, лицо умывай, – поддавала она преувеличенного энтузиазма.

Танечка потянулась.

– На рынок? Чего это ты, баб?

– Давай, давай. Время идет, нас не ждет.

Таня приподнялась на кровати, с любопытством поймала мимолетный бабушкин взгляд.

Нехитрый завтрак, сборы, дверь на замок – и вот они уж идут по пыльной дороге.

– Старый да малый, – приговаривает бабушка.

Таня подхватила ее под руку и прижалась, вдыхая родной запах. Улыбнулась, заглянула в лицо. И старое сердце Любови дрогнуло, потеплело. Она на мгновение ослабла и оступилась.

– Шемела. Вот и хорошо. Вот и ладно.

Грохочет трамвай, мелькают освещенные ярким утренним солнцем зеленые ветви. Бабушка сидит, степенно опустив сумку на колени. Танечка держится за поручень ее сиденья. Ветер, врываясь в открытые окна, шевелит их платья. Они вместе едут на рынок. Только это, то, что сейчас. И оно прекрасно.

Задолго до ворот выстроились рядами торговцы всякой всячиной – бабки с семечками, цыганки в платках, с цветастыми платьями на раскинутых руках. За воротами в овощных рядах – тетки с ведрами отборной прошлогодней картошки, пучками пузатой редиски и первыми огурчиками. У кооперативного магазинчика грузчик бу́хает на прилавок весы, а потом вытаскивает первую партию ящиков с привозными помидорами. В считанные минуты к весам выстраивается очередь: «Почем помидорчики?»

– Может, постоишь пока? – нерешительно спрашивает бабушка.

– Давай! – отзывается Таня, и бабушка тянет из сумки измятые два рубля и аккуратно свернутую авоську. А сама неспешно отправляется к дальнему краю, за территорию рынка, где прямо на земле стоят ящики из-под стеклотары с разнокалиберными плошками поверх. В плошках – кусочки негашеной извести, а рядом – длинные, зеленовато-желтые кисти для побелки.

Танина очередь бойко продвигается, и вот твердые красные помидоры перекатываются в подставленную авоську, а сдача стукает в блюдечко на прилавке. Таня поспешно отходит, раздумывая где лучше подождать бабушку. Фруктовые ряды наполнены черешней и абрикосами. Нездешняя одежда южных людей проглядывает из-под привычных глазу, изрядно пропыленных пиджаков. А приспособленный к торговле русский словно надет поверх непонятной беглой и гортанной речи…

Таня глядит на базарную суету вокруг и вдруг видит его, всемогущего и неотступного держателя своих счастливых и мучительных дум.

А он уж давно смотрит, изводится и удивляется откровению, что показало вдруг бездонную глубину его привычной, затертой годами жизни.

Что она могла знать об этом? Что могла видеть кроме бесконечной нежности его взгляда? И она рванулась к нему, как к солнцу, изо всех сил желая скорее, скорее…

– Папа, папа!

Голос, бег, раскинутые руки. И руки, раскрытые в ответ…

Как же! Что же! Таня застыла. Алка с разбегу наскочила, Инка подошла следом. Они показывали ему что-то, смеялись. Он обнимал, улыбался, кивал. И поворачивал их прочь, прочь.

– Ну что ты встала-то! Уже или туда или сюда! – толстая потная тетка с сумками задела плечом, переваливаясь дальше.

Таня продолжает стоять. Яркий свет, потрескавшийся асфальт. Жизнь колыхается и раскачивается. И ничего, ничего нет верного в ней.

Подошла бабушка, сказала что-то. Таня покивала, что-то ответила. Покачала головой. Взяла бабушку под руку, и они пошли на остановку.

А потом – мотание трамвая, ветки хлещут в окна. Листьям же больно, больно. Снова и снова. Их нужно убрать, отвести. Как?

Любовь смотрела на Таню, качала головой. Болели ноги, она устала. Хотела спросить, сказать что-то, но слова подбирались все словно не те… И привычно подумалось: «Ох, грехи наши тяжкие».