Читать книгу Обручник. Книга третья. Изгой - Евгений Кулькин - Страница 45

Эту смерть Сталин ждал.

Как ждут непредсказанную прогнозом бурю.

У которой есть склонность все же случаться.

И когда ему сообщили, что буквально на следующую ночь после его дня рождения Бехтерев скончался, он произнес:

– Ну вот еще одна мечта Ленинграда.

И тогда не все бы, наверно, поняли, что имел он в виду такую же внезапную смерть Есенина.

Правда, поэт наложил на себя руки.

А этот – что?

Наверно, этот вопрос он задал вслух, потому как находившаяся рядом Аллилуева сказала:

– Ну что ты казнишься? Ему же – семьдесят.

И это, если честно, резануло. Ибо прозвучало намеком, что она-то едва осилила четверть века. А он-то, ого-го!

– О таких говорят, – продолжила Надежда, – «пожил».

И вдруг Сталин, как бы только сейчас для себя открыл, что у Ленина и у него жены-то – Надежды.

Только одна Константиновна, а другая – Сергеевна. Оправдали ли они их надежду?

Эта мысль, как бы загорила сознание, и он не сразу догадался, что родилась она в результате того, что жизнь вторглась в сферу, в которую Сталин ее не допускал.

Видимо, считая, что не бабское это дело – обсуждать проблемы, которые ее никоим образом не касаются.

Сталин подошел к телефону и позвонил.

– Что там случилось? – спросил.

И на той стороне провода не уточнили, о чем идет речь. А ответили:

– Предположительно, пища вся отравлена.

И Сталин делает указание:

– Исследуйте самым тщательным образом.

Он обернулся и увидел Надежду.

Ее глаза были полны ужаса.

– Неужели ты думаешь?..

Вопрос был не столько произнесен, сколько предположен.

Да ничего он не думает.

Он знает, что после кончины Ленина каждый шаг его чуть-ли не рассматривается под микроскопом.

Зачем?

Этот вопрос так и останется без вразумительного ответа.

Вспомнил стихи, когда-то ему прочитанные Дмитрием Донским.

Точнее, Лжедмитрием.

Вот их суть:

Действительно, он долго молчал.

И вот теперь заговорил.

И, видимо, не очень впопад.

Сталин оставил Надежду додумывать то, что она считала нужным и, главное, – как, а сам направился в свой кремлевский кабинет.

На дворе вьюжило. Где только могло завывало.

Старый дворник говорил, что это новая власть старой жалуется.

Крамольник, гад. Но пусть тешится. Смелым себя воображает.

А вот Владимир Михайлович, даже если бы он и был таковым, вряд ли бы – при всех – назвал бы его параноиком.

Это уже фольклор. Политический. Ради интриги.

Кремль всегда к этому предрасполагал.

Перекликнулись часовые.

Придушенно спала Москва.

Пока до конца не понятная.

Лукавая.

Бандитская.

Но и советская тоже.

Часы отчеканили двенадцать.

Шинель почему-то жала. Будто дома тело его набухло.

Усмехнулся над этими своими размышлениями.

Сказал через плечо кому-то, кто прохрустел снегом.

– Машину мне.

Ответа не последовало.

Обернулся – никого.

Однако автомобиль подали.

– На Ближнюю, – сказал Сталин.

В салоне машины было зябковато. Но почему-то пахло чесноком.

И видимо, поняв, что это стало достоянием вождя, шофер сказал:

– Я малость подсопливился, потому…

– Конечно, – ответил Сталин и, кажется, вобрал себя внутрь шинели.

На даче его ждали. Чай уже стоял на столе. Но – не стыл. Ибо не имел права быть холодным. Да и теплым тоже. Потому и сохранял огненность.

Сталин достал те бумаги, ради которых сюда приехал. На папке значилось: «Психология управления».

И – стоял эпиграф: «Управлять – это значит влиять на ситуацию раньше, чем она возникла».

Авторство высказывания не было обозначено.

И поэтому Сталин написал: «В. М. Бехтерев».

А мозг Ленина действительно был обыкновенным. И для науки, оказалось, не представлял интереса. И опять вспомнил стихи Дмитрия Донского:

Сталин уже не помнит, по какому поводу написаны эти строки. Но они были, и потому вспомнились. А того что не было, так и останется в небытии.