Читать книгу Обручник. Книга третья. Изгой - Евгений Кулькин - Страница 57

– Больше по смешному делу получалось, – забавлял пассажиров зубоскал. – Над одним горе-поваром пошутили: «Ты дыню-то сварил». И он ответил: «Оно поварино уже». Так станцию и назвали – Поворино.

В душу пахнуло чем-то таким, что она зашлась полуслезьем.

И Горький припал к вагонному окну.

– Бузулук, – сами собой прошептали губы.

– Скоро, – за его спиной вновь возник говорливец, – будет станция Филоново….

В Филоново выходило чуть ли не полвагона, потому трепач на время остановил свой словесный поток. И только когда тронулись ехать дальше, продолжил:

– Тут на станции в свое время Горький весовщиком работал.

– Занятно, – на всякий случай буркнул Алексей Максимович.

– И вот придут люди вещи или товар какой из весовой камеры хранения брать, а Горького нет и нет.

– И где же он бывал? – спросил Горький.

– Вы знаете, в России модно становиться из никого. Ну тот же Ломоносов. Пришел из Холмогоров. Заметьте, не как-нибудь, а пешком. Кстати, писатель есть Пешков…

Горький слушал говоруна с вяловатым интересом. И не собирался признаваться, что именно он и есть Пешков.

– Правда, тут другой козырь в масть, – продолжает краснобай, – Горький, как он себя назвал, совсем не мужичок-беднячок. А…

Гудок паровоза смял то, что он сказал о его происхождении, и Горький расслабленно вздохнул.

– Кстати, один мне железнодорожный строитель рассказывал, как названия станциям придумывали.

Горький чуть прикрыл ладонью глаза.

Кажется, сам голос этого неуёмника искрил и выжигал зрение. А увидеть хотелось многое. Как и вспомнить тоже. Ведь за этим, собственно, поехал. Или, как сам сказал: «Двинулся в путь». Двинулся… Что-то связано с Двиной. Наверно, все же с Северной. По телу пробежал ознобец.

Только через много станций и полустанков, Горький – памятью – вернулся сюда на Придонье и Приволжье, на предвкушение, что увидит станцию Крутую, откуда круто вверх пошла взбираться его судьба, пока…

– А что, собственно, пока?

Это он произнес почти вслух.

И вдруг опять нарвался на голос своего попутчика, о котором чуть было не забыл.

– А знаете, – начал тот, – почему назвали Качалино?

Горький не ответил.

– Тут история еще смешнее, чем в Филоново.

– Чем же? – вяловато поинтересовался Алексей Максимович, так и не выйдя до конца из воспоминаний.

– Говорят, сломался на станции локомотив у поезда, который вез в Царицын какой-то знатный зверинец.

Горький заметил, что к их разговору пристроилось несколько любопытных глаз. Не ушей, а именно глаз. Потому как все смотрели на говорильца так, словно собирались на всю жизнь запечатлеть его образ.

– Ну всех, какие были помельче, зверей в бычьи и лошадиные фургоны попосадили, – продолжил рассказчик, – а для слона не нашлось надежного ездева.

Горький про себя отметил это слово – «ездево». Надо в дальнейшем его использовать.

Конечно же в прямой речи.

– И только звери укатили не на вороных, так на тощих, – повел свой сказ дальше попутчик, – как слон, оставшись в одиночестве, взбунтовался. Стал все вокруг себя бить и уничтожать. А дрессировщики-то все уехали.

Первой охнула какая-то баба из слушателей-глядельцев:

– Беда-то какая!

– Из всей обслуги только пьяный сторож остался, – продолжил рассказчик. – Разбудили сторожа. «Как сладить со слоном? – спрашивают. Он им отвечает: «Бутылку поставите, скажу». Ну, сбегали за поллитровкой. «Вы кругляши ему покачайте», – сказал сторож и, выпив, тут же уснул.

Кто-то громко чихнул. И мужичок-говоряшка на минуту умолк.

– Ну что у слона за кругляши? – спросила баба.

– Таким вопросом задались тогда многие, – подхватил рассказчик, – и кроме тех, что между задних ног болтались, других не углядели.

– Ну и что? – спросил старичок с золотушным ухом.

– С опаской, но начали качать.

– А-а! – это опять баба.

– Успокоился слон.

– Страх-то какой! – сказала все время молчащая старуха.

– Больше срам, – подвторил ей дед.

– Но смешнее было другое, – заключил рассказчик. – Когда вернулись за слоном дрессировщики, то объяснили, что перед мордой слона надо было вертеть такими специальными цветными кругляшами.

– И сколько они ему эту самую малину качали? – спросил все тот же золотушный дедок.

– Трое суток. На переменках вся станция работала. Вот тогда и пошло – Качалино.

Вроде смешно, но ни одной улыбки с собой никто не унес.

И тогда рассказчик сказал:

– А про Горького говорят, что бабник он несусветный.

Алексей Максимович хмыкнул.

– Прямо на ходу их всех к грешному лику причислят.

– Это как же? – спросил Горький.

– По-интеллигентному так говорит: «Вы хотите в узком кругу запечатлеть ваш широкий профиль?»

– И – что?

– Многие соглашаются. Хотя порой бывает он беспардонен до крайности. Вот это на вопрос: «Вы – Горький!», какой-то даже сказал: «Попробуйте, узнаете!»

Алексей Максимович крякнул.

Вот уж впрямь: на чужой роток не накинешь платок. Точно! Рот у рассказчика действительно маленький. Настоящий – роток.