Читать книгу Обручник. Книга третья. Изгой - Евгений Кулькин - Страница 47

Этот вопрос не давал покоя Сталину с самого своего возникновения. И звучал он так: «Кому все это нужно?»

Конечно, по большому счету можно накопать мелочей у каждого, чтобы дискредитировать его. Но – ради чего?

Что нужно оппозиции, которая дружно срослась в тесные ряды?

Он – памятью – блукал по биографиям каждого из тех, кто теперь злокачественно восстал против его правления.

Взять того же Троцкого. Кем он был даже десять лет назад?

В лихорадочном экстазе неокрепшая власть раздавала должности часто тем, кто им не соответствовал.

Думала, люди наберутся опыта. А главное, мудрости, что их сделали кем-то за неимением других.

Но, став хоть у какого-то руля или власти, почти все тут же поверили в свою исключительность.

И, как следствие, в непогрешимость.

И зародился еще один вид революционной болезни: любой ценой попасть в историю. Пусть даже со знаком минус.

Появился еще и дьявольский термин «убойник».

Ну это особый такой вид бесшабашника, говорящего не только то, что ему вздумается, но и подражающего – по самым гнусным образцам, – как настоящему, так и прошлому.

Поэтому вскоре многим стало понятно, что новая власть – это не очень качественный отпечаток старой, изношенной, как вышедший из моды макентош.

Товарищи от господ отличались только тем, что господа спасали свою шкуру, не выставляя ее напоказ, и товарищи все больше и больше обряжались в кожу, и этим давали понять, что шкурно-кожный вопрос станет их постоянной заботой и головной болью.

Как-то в Царицыне подошел к нему молодой красноармеец и спросил:

– Товарищ Сталин! Что нужно сделать, чтобы ум потерять?

И Сталин тогда пошутил:

– Оказаться на моем месте.

Красноармеец на него пристально посмотрел и произнес:

– Нет, при этом потеряешь только совесть.

Безграмотный деревенский парень мог правильно квалифицировать то, что возможно, но – зачем?

В Гори был у них один сапожник, который все время стремился чем-то отличиться.

И однажды, когда ему особенно ничего не удавалось, он и спросил пришлого мудреца:

– Что нужно, чтобы тебя не покидал успех?

– Забыть, что он есть, – ответил старец.

– И что я от этого получу?

– Стремление сшить такие чувяки, в которых можно взойти на небо.

Те, кто сейчас находятся к нему в оппозиции, напоминают того незадачливого сапожника.

Одно время Сталину казалось, что Каменев менее оголтел, чем Троцкий с Зиновьевым.

Но это было заблуждением.

Вся троица была наполнена таким уничтожаемым здравый смысл снобизмом, что порой становилось жутко. За них.

Один раз Сталину подсунули стихотворную «Памятку троцкизма»:

Сталин не помнит, где он вычитал, а может, услышал, что любая война дана народу в наказание, а потомкам в назидание.

Но вот это противостояние. Зачем оно и кем дано?

И почему так болезненно выгодно оппозиции.

Может, оттого, что он часто наступает на их гордыню?

Кажется, Второй особый человек говорил:

«Если хочешь проверить истинных своих друзей, перед тем как сойти в долину, попроси не трогать камень, какой вызовет лавину. Если люди удержатся от соблазна наслать беду на твою голову, они истинные друзья».

Как-то Мардас рассказывал, что в юности страдал абсолютизмом.

Хотел, чтобы у него все было не таким как у других.

И однажды затеял такую игру.

Раздал самым верным своим товарищам список и сказал:

– Здесь двенадцать фамилий. Оставьте из них половину. По вашему усмотрению.

Вскоре список сократился до шестерых.

– Теперь, – вновь озадачил он друзей, – тайно друг от друга, вычеркните одного, кто вам более ненавистен.

И все вычеркнули его.

– Мораль из этого проста, – заключил уже хорошо взошедший в возраст Мардас. – Друзей моих, если их, конечно, можно назвать таковыми, съела зависть.

– И чему же они позавидовали? – понаивничал Сосо.

– Тому, что эта идея пришла мне, а не им.

Отринув от себя воспоминания, равно как и размышления на будоражущую душу тему, Сталин стал вымарывать все, что – в свое время – Ленин говорил о нем.

В том числе и о той пресловутой грубости, которую сейчас вменяют ему не меньше, чем как измену Родине.

И начертал то, что он непременно скажет при случае. Может, даже на Пленуме, где он готовит доклад «Троцкистская оппозиция прежде и теперь». И именно там или в другом месте, но он скажет: «Да, я груб, товарищи, но только в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю. А «остальное» как сложится. Жизнь слишком груба, чтобы рисовать кому-либо ласковую перспективу».

А последний тезис из «Памятки троцкизма» звучал так: