Читать книгу Обручник. Книга третья. Изгой - Евгений Кулькин - Страница 61

Проверка была классической.

– Милейший! – обратился некий бородатый старик к милиционеру, огинающемуся возле дома Горького. – Который сейчас час?

Блюститель порядка глянул сперва за обшлаг, потом на солнце и только после этого ответил:

– Половина одиннадцатого, – но потом более стеснительно уточнил, – примерно.

Так Горький, как он считал, неузнанным покинул свое обиталище.

Для начала решил посидеть на скамейке в скверике.

Пригляделся к двоим старичкам. Те, изогнувшись, потому как скамья была с грядушкой, играли в шашки.

– Слышал, – сказал тот, что играл белыми, видимо, ожидая, что рядом умостится именно он, Алексей Максимович, – Горький из Италии приехал.

– Опять учить как жить? – спросил тот, у кого были черные шашки, и вдруг зачастил: – Откуда он такой гнусноты в своих рассказах понахватал? Ни одного героя нет, чтобы он был на человека похож.

– А какова девка в рассказе «Двадцать шесть и одна»? А? Во! А ты говоришь…

К играющим подбежал какой-то малыш и поместил посередине доски четвертинку кирпича.

– Пойдем! – сказал тот, кто играл за черных. – Это уже теперь конец.

И – точно. Мальчишка сметал на доске все шашки.

– Ты вот его подергай за бороду, – озлел тот, у кого были белые шашки, и кивнул в сторону Горького.

Алексей Максимович стремительно поднялся. Подобное не входило в его планы.

Остальные скамейки были заняты, потому он тут же покинул сквер.

Зашел в столовую.

– У вас чайку можно попить?

– Отпускаем только комплексные обеды, – сказала здоровущая, так и просящаяся на рекламу обжорства, деваха.

– Значит, отдельно чаю нету?

Она повернулась к нему спиной.

И вдруг, откуда-то из открытой двери прополз на четвереньках сквозняк, нанесло тем самым запахом клозета, которым встретила его Москва.

И он побрел дальше.

– Вы хотели киш-миш промыть, – догнал его дедок в тюбетейке. И не дождавшись ответа, посоветовал: – Это вот за углом. Но не ходите через двор.

– Почему? – спросил Горький.

– Там – Поэт. Он вам жизни не даст.

Но он все же пошел через двор.

Некто протянул ему дырявую половую тряпку.

И мужик в пригоршни поднес к нему пяток яиц.

Поэта шуганула тетка с зембелем.

– Что, – спросила, – проходу не дает?

Горький в ответ что-то хрюкнул.

– С детства это у него. И некоторые на нем наживаются.

– Каким же образом? – поинтересовался Алексей Максимович.

– Записывают его белиберду, а потом выдают за свое.

– Неужели это возможно?

– Еще как. Ведь он же не помнит, чего говорит.

И ворчливо добавила явно ранее слышимое:

– Рифмогон.

Чайная действительно была за углом.

И не просто была, но и скучала.

В аналогичном состоянии пребывали и те, кто ее обслуживал.

На столах сонно паслись мухи.

– Фрося! – крикнула невидимая Горьким женщина. – Иди, кого-то черт принес.

Фрося оказалась белокурой девушкой в цветастом переднике.

– Кажется, вы у нас первый раз? – спросила она.

– Вы – наблюдательны, – буркнул он, зарядив себя на переживание очередной неприятности.

Но ничего этого не случилось. Чай был свежий и душистый. Фрося общительной и улыбчивой. И ниоткуда не тянуло клозетом.

– А что же у вас так мало народа? – спросил Горький.

– Лето, – ответила Фрося. – Зимой к нам даже очередь бывает.

Чайную он покинул с тем благодушием, с которым начинают новую жизнь.

Только каким-то послевкусным, что ли, стоял тот самый вульгарный голос неведомой бабы, что его в чайную принес не иначе, как черт.

А Фрося была, что называется, ангелом.

И книгу о России он, видимо, начнет с описания вот такой чайной.

Только, конечно, в мороз, когда сюда, чтобы попасть, надо вытоптать не один сугроб.

Больше в тот день ничего интересного не было.

Правда, за исключением случая, что произошел на Яузе.

Там, мужики, под руководством двух милиционеров, ныряли и перетягивали речку сетями.

– Что это они делают? – спросил он одну женщину.

– Утопыша вылавливают, – ответила она.

А зевак становилось все больше и больше.

И тогда Алексей Максимович, отошел несколько в сторону, где на скамейке одиноко сидел какой-то человек.

– Чего, – спросил незнакомец, – надоело смотреть на этот мартышкин труд?

– Теперь, если найдут, – уточнил Горький, – уже не откачать.

– Да там искать некого, – произнес незнакомец.

– Почему это?

– Да потому что я, – он тыкнул себя кулаком в грудь, – утопленник.

– Ничего не понимаю.

– Вон видишь бабу? – указал он на ту, у которой Алексей Максимович спрашивал, что тут делают. – Заметил на ее морде хоть извилину скорби?

Горький не ответил.

– Это моя жена.

Он закурил.

– Каждый божий день клянется, что, коли со мной что произойдет, и минуты жить не будет. А вишь, – он толкнул его под бок, – улыбается. Вот так-то их любовь проверяется.

– Ну а что, разве никто не видит, что вы здесь?

– А вон Никитич, смотри, за титьку норовит ее лапнуть. Тоже мне друг. Не-ет! Я еще поживу. Но только не с этой лахудрой.

И он начал отклеивать усы и бороду, которыми экипировался для неузнаваемости.

– Вот все и проверилось, – сказал он и шагнул к толпе.

А у Горького страшно засвербел подбородок под такой же накладной бородой.