Читать книгу Полоса отчуждения - Евгений Кулькин - Страница 26

Книга была скучной, как день, который то и дело вытрушивал из туч дождинки.

Ни ливня или еще там какого-то потопного явления, предсказанных синоптиками, не наблюдалось.

Тучи, можно сказать, сорили дождем, и не более этого.

Так вот, в книге говорилось об американских писателях.

Остановился на Марке Твене.

Что-то из его творений он читал.

Вот только упомнить никак не может, что именно.

Хотя «Тома Сойера», кажется, написал он.

Но о чем там повествуется, как обухом отшибло.

Зато какие рулады наворочены о том, как Марк велик.

– Ну что же, – сказал Максим, закрывая книгу об американских писателях. – Читателем тоже надо родиться.

Эта фраза понравилась.

И он стал к ней присовокуплять другие.

– Ученье – свет, а неученье – тьма.

Сказано верно, но уж больно на обязаловку тянет, как ленинский причит «Учиться, учиться и учиться…».

Тут с ума сойти можно!

Да они, наверно, все чокнутые, эти ученые.

Так их и тянет перещеголять друг друга.

В умности, конечно.

А книгу об американских писателях Максим подхватил у изголовья жены.

Вера даже делала в ней какие-то закладки.

Сложная жизнь у нее.

Она даже как-то сказала своей той подруге, которую он возил:

– Душа у меня – это кокон страданий. Но все равно требует впечатлений.

– Новых? – уточнила подруга.

– Всяких.

Она чуть подумала и призналась:

– Хотя тут я бессовестно лукавлю.

Максим действительно не знал имени Подруги Жены.

Потому как та звала ее как-то больно примитивно – Она.

Так и говорила: «Она звонила. Завтра обещала приехать».

Про себя Максим в этом слове поменял ударение и стал звать ее Она.

И именно с О́ной у Веры беседа, хоть и с заковырками, но шла все же гладко.

Например, Она спросит:

– Ну, не расширилась у тебя география мученичества?

И Максим уже стал понимать, что О́на поинтересовалась: не ездила ли Вера куда по своим делам?

А тем временем вереница событий увлекла Максима в зону более свободного общения, чем собственная семья.

Стал он захаживать в забегаловку, что открылась неподалеку от их дома.

И совершенно там не пил, тем более не куролесил: слушал, вернее, прислушивался ко всему, о чем вели речь, и присматривался к тому, что было в новинку.

Один, например, старик через пипетку поил пивом канарейку, которую – в клетке – постоянно носил с собой.

И всем говорил:

– Это моя единственная движимость.

Общий доступ позволял заглядывать сюда и бабам.

– Тут свободная зона общения, – кивнул как-то на двух особ один усач с разбойно-громобойным голосом.

И именно о нем одна из тех, на кого он уповал, сказала:

– В церкве я его раньше слышала. На крылосе. Ну, скажу тебе, бас!

Среди завсегдателей питейки Максиму бросился в глаза и еще один индивид. Это он как-то сказал, что превратил душу в собственную стену плача. А другой раз принадлежала ему такая фраза:

– Политочарованные события и телеграфный столб понуждают выглядеть либералом.

И вот именно в той питейной он неожиданно встретил Подругу Жены. И не одну.

Рядом с ней пивствовал, как говорил о таких людях хозяин канарейки, какой-то мужик с ухватистыми манерами.

Так вот пивствовать, как понял Максим, это значит коротать тут время с полупустой кружкой.

Она, видимо, заметила его сразу.

И – фразой – явно сыграла на него.

Так во всяком случае ему показалось.

А фраза была такой:

– Сейчас капитализм донашивает свою историю.

– Значит, вы знаете, что такое структурообразующие банки? – с бутылкой наперевес ринулся к ней некто с заведенными на стрельчатость глазами. – И от этого совсем не весело, – дополнил он. – Ибо экономические зоны ведут к пустоте решений.

– И к очевидной угрозе, – подтвердила О́на, – ибо лишают международного лидерства.

– Да, – сказал явно финансист, – стройная цепь взаимных отношений бездарно рвется.

И вдруг голос подал канареечник.

– Спасаешь тело, спасешь душу. – Он глянул на всех, как машинист Вселенной, и добавил: – Русские казаки изобрели стройность часовых поясов.

Говорившие от него демонстративно отвернулись.

А финансист продолжил:

– Человека порядка очень трудно вывести из состояния былого. Вернее, из логики праведности.

– О знаниях не надо говорить, – произнесла О́на. – Их надо постигать. Только это позволит увидеть глаза Бога.

Финансист – гримасой – переполовинил свое лицо.

Но только собрался что-то сказать, как О́на, как бы только что заметив Максима, сперва помахала ему салфеткой, а потом – более значительным жестом – пригласила к их столу.

– Познакомься, – кивнула она в сторону мужика, что был рядом с ней, – моя прежняя мужа.

– А почему женского рода? – нашелся как поддержать веселый стиль общения Максим.

– У меня есть мистический дар, – ответила Она, – чтобы все хорошее оставлять в прошлом.

– Чтобы потом сожалеть? – опять в кон вопросил Максим.

– Нет, – ответила Она, – развод – это форма сопротивления скуке. Ибо мнимость, в которой мы живем, позволяет продолжать эту логику вечно.

О́на покатала на ладони катышек от хлеба и заключила:

– В русском сознании, да и в целом в реальной русской жизни, столько зигзагов и вывихов, что невольно понимаешь, что это по ним когда-то был создан лабиринт. А заряженный пророчеством народ, чтобы получить большее удовлетворение, старался еще и чувства заточить в чулан.

– Потому и надо, – подхватил финансист, – похоронить историю, уничтожить традицию.

– Меня всегда изумляет, – вдруг подал голос муж Подруги Жены, – как я от твоей умности реально не свихнулся?

Кажется, он сразил ее незнакомой ей фразеологией, потому она ответила:

– В некоторых случаях это повышает интеллект. – И уточнила: – Другая сторона, надолго ли.

И разом обернувшись к Максиму и одновременно кивнув в сторону прежнего мужа, объявила:

– И это татарское иго я терпела целых шесть лет. И знаешь, под какой фамилией? – И, не дожидаясь реакции, поведала: – Бесшабашнова.

Бывший муж дернулся, словно произнесли не его фамилию, а какие-то ругательные слова, и, схватив со стола свою барсетку, зафитилил к выходу. А она вдруг обратилась к Максиму:

– Ну и какие взгляды на будущий оптимизм?