Читать книгу Полоса отчуждения - Евгений Кулькин - Страница 34

Федор Малых – а фамилия друга Максима была именно такая – был человеком вечного порыва. Все ему хотелось не только знать, но и испытать на самом себе.

Он так и говорил: «Любые опыты на других для меня неубедительны».

В начале не очень длинной своей жизни он был военным вертолетчиком.

Где и как он служил, Федор особенно не распространялся.

Только как-то сообщил, что после авиационной практики стал панически бояться высоты.

И Максим, с кем он по этому поводу пооткровенничал, рассудил, что тот, видимо, или когда-то был сбит, или просто потерпел не имеющую с военными действиями общего катастрофу.

Федор на тот час не был женат, хотя, по летучему признанию, имел где-то дочь, которая уже приняла на себя статус невесты.

Малых писал стихи и музыку и, что вполне естественно, пел, сопровождая все это не очень умелой игрой на гитаре.

В его обществе Максим себя чувствовал, как рыба при делении ее на ту, что пойдет на жареху, и на ту, что стоит выбросить в воду, чтобы подросла, ибо к искусству, даже самому примитивному не имел ни малейшего отношения.

Окружение же Малых, как Максим вскоре понял, весьма фальшивое, пело Федору дифирамбы, пило за его здоровье и счет, а отвалив от общего бражного стола, говорило о нем разные гадости.

И, что удивительно, он об этом знал.

И не то, что безоглядно прощал, а говорил так:

– Зато как их ботинки были искренними!

– В каком смысле? – первый раз это услышав, поинтересовался Максим.

– Но ведь они их ко мне привели.

Его любили женщины.

По большей части, безоглядно.

А он отвечал им почти рассеянным, но вниманием.

И вот что было удивительным.

Во время совместных застолий и других связанных с какой-либо обоюдностью вещей, женщины, которые в ту пору составляли большинство компании, на Максима не обращали никакого внимания. Если, правда, полукапризно просили: «Макс! Открой мне банку пива!»

Было и еще одно, что не очень роднило Максима с остальными.

Он совершенно не пил.

А Федор позволял себе возлияния, даже находясь за рулем.

Но гаишники его сроду не останавливали, и у Максима было подозрение, что он их всех когда-то, как это делал покойный Вадим, щедро одарил.

Водку или что-то там другое, тиражирующие запах, Федор заедал каким-то импортным орехом, потому создавалось впечатление, что в его машине постоянно пахнет ладаном.

И, как бы в подтверждение своей причастности к вере, на панели перед глазами он положил целый иконостас.

Зато с изножницы зеркала обратного вида свисала цепочка, на которой во время езды вирюхлялся – весь синий – чертик.

Нынче Федор был поразительно трезв и задумчив.

Он подъехал на железнодорожный вокзал, где в ту пору обретался друг, и не вышел на площадь, как это делал всегда, зазывая прокатиться с ветерком. Забавно у него это получалось.

Например, он кричал такое: «Доставка и экскурсия по городу за плату. Бесплатно только риск».

Возле него постоянно толпились желающие уехать.

«Везем, – говорил он в иной раз, – в Краснооктябрьский район через Красноармейский».

Максим – при этом – стоял в стороне и постоянно бубнил одно и то же: «Подвезу недорого…»

Но ему доставались, можно сказать, объедки от пиршества, в котором роскошествовал Федор.

И вот сегодня он был хмур и неразговорчив.

– У тебя что-нибудь случилось? – участливо поинтересовался Максим.

И вдруг того прорвало:

– Как живу! И – ради чего? У тебя вон хоть есть Маруха, – Веру он почему-то упорно звал Марухой, – а у меня…

– Так женись, – посоветовал Максим.

– А на ком? На тех трещотках, которые кроме звука откупорки бутылок другой музыки не знают.

Максим задумался.

Действительно, в окружении Федора не было сколько-то стоящих девок. И тогда Федор сказал:

– Разве вырастить?

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовался Максим.

– Взять какую-нибудь юную детдомовку вроде бы для удочерения, а потом сделать из нее жену по образцу, который мне заблагорассудится.

– Но ведь на удочеренных девушках, я где-то читал, тому, кто их блюдет, жениться запрещено.

– Это до достижения совершеннолетия. А потом принцип опекунства теряет смысл.

– Ну смотри, тебе виднее, – обозначил свою капитуляцию такой банальностью Максим.

И, когда он уже подумал, что от своей идеи Федор отказался, тот ему сообщил, что завтра же едет на первые смотрины.