Читать книгу Твердь. Альтернативный взгляд на историю средних веков - Галина Колесник - Страница 14

Погожим июльским утром у городских ворот выстроилась длинная вереница телег, подвод и самоволокуш. Крестьяне из близлежащих деревень приехали на воскресную ярмарку и были немало удивлены, – прибыли в срок, а ворота на запоре.

Часы на городской башне пробили семь раз, створы ворот разъехались в разные стороны, но теперь опущенный шлагбаум полностью перекрывал въезд в город.

Люди возмущённо загалдели. Из таможенного домика, лязгая железом, выбежала охрана в полной боевой выкладке, встала частоколом перед шлагбаумом. И вослед ней спустился к приезжим могучий двухметровый страж, при усах и бороде, в начищенной до блеска амуниции, с копьём – под стать его росту.

– «Тихо!» – зычно гаркнул детина и убедительно так стукнул древком копья о землю, – «Всем молчать! Слушать сюда!»

Громовые раскаты необычайного по глубине и силе голоса докатились до самой последней подводы, и воцарилась тишина.

– «Я,» – снова загремел великан – «Пауль Зонненберг, – начальник особого отдела стражи города. Руководствуясь распоряжением магистратуса Балька, объявляю: Без предварительного досмотра въезд на территорию города запрещён!

Создающим неразбериху, внеочерёдность, пререкания и споры со стражей, въезд на территорию города запрещён!

Ввоз любого хмельного пития на территорию города запрещён!»

Особист замолчал, обвёл притихших крестьян суровым, проницательным взглядом, не без удовольствия отметив, что его речь никто не дерзнул прервать, усмехнулся в усы.

Обернулся к таможенному домику, крикнул нетерпеливо: «Вернер! Томас!»

Дважды хлопнула входная дверь, и безусый юнец Вернер, и кряжистый старик Томас, – оба полностью экипированные, уже стояли перед ним, вытянувшись в струнку. Зонненберг вполголоса инструктировал помощников: «Распределимся так, – первая, вторая, третья подводы, – следовательно: я, Вернер, и ты, Томас. Осмотрели, – пропустили. Далее, – четвёртая, пятая, шестая и в том же порядке, в том же составе, и так до конца».

Сам подошёл к первой подводе, обернулся через плечо, сказал великодушно -назидательно: «Запоминайте! Повторять не буду!» И тут же рявкнул над самым ухом возницы: «Рогожу долой!»

Мужик охнул, соскочил на землю и сдёрнул покрывало с телеги.

Начальник стражи прошёлся взглядом по клетке с курами, сунул нос в лукошко с яйцами, разбудил молочного поросёнка и остановился на румяной бабочке, испуганно прижимающей к аппетитной груди небольшой тюк, запеленатый в рядно.

– «Ну, что там у тебя?» – почти ласковый голос человека в латах располагал к общению.

– «Холсты…», – пролепетала бабочка и зарумянилась ещё больше.

– «Показываем, показываем,» – улыбнулся Зонненберг и сделал приглашающий жест.

И пошло – поехало…

– «В тряпице…»

– «Сало солёное с чесночком, очень вкусное…!»

– «Мне всё равно, какое оно у тебя, – вкусное или нет. Развернула, – показала. Вон в тех двух мешках?»

– «Мука и греча…»

– «Мужик, не стой столбом, – мешки развязывай. Скоренько! Скоренько! В кувшинах? Небось, бражка?»

– «Боже, упаси! Масло топлёное, молоко…»

– «Открываем, угощаем. Хе-хе! Шучу я! Показываем! Показываем!»

Начальник стражи обходит подводу кругом, подмигивает бабочке и отступает на шаг. Оборачивается к воротам: «Чисто! Первая проезжает!»

Охранная цепь размыкается, шлагбаум поднимается.

– «Но!» – хватая вожжи, кричит мужик, ошалевшим от счастья голосом, – «Но! Пошла, родимая!» «Родимая», напрягая старческие кости, сдвигает-таки подводу с места и, вместе с ней, заползает в городские ворота.

Вернер подводит лёгкую телегу; молодуха с гусиным царством и ласковый дедок в обнимку с пузатым горшком.

– «Что у деда?» – любопытствует Зонненберг.

– «Мёд», – Вернер сладко жмурится, – «вересковый, сам пробовал!»

– «Мёд! Ей богу, мёд!» – испуганно кричит дедок, и с готовностью ныряет черпаком в горшок.

– «Проезжай!»

На третьей подводе мужик яростно отстаивает два бочонка яблочного сидра.

– «Это же не эль! Не эль!» – возмущается он, – «Какой хмель в яблочном соке!?»

– «Нюхнул я твой сок!» – рычит Томас, – «Закусить не найдётся!?»

– «Я всегда проезжал! И сейчас проеду!» – распаляется мужик, – «И никто мне не указ!»

Но замолкают птицы, и великая тень закрывает солнце, и лошадь встаёт как вкопанная. Из рук возницы выпадают вожжи, и воцаряется тишина…

Железный Зонненберг грозно «парит» над оробевшим мужиком, интимно склоняясь к самому его уху, гудит задушевно-проникновенно, – «Вон из очереди!»

– «А то, что будет!?» – бледнея от собственной наглости, не унимается мужик.

– «На дороге весь твой сидр будет!» – Зонненберг берёт копьё наизготовку.

Мужичьи глаза наполняются горькими слезами, плечи поникают, голова падает на грудь, и он безропотно покидает очередь…

– «Ещё кому моя „помощь“ требуется!?» – гремит Зонненберг, – «Попротыкаю бочонки всем, кто привёз хмельное!»

Две, замыкающих вереницу, подводы, не сговариваясь, поворачивают обратно.

– «Вот это, – по мне!» – усмехается особист, хлопая себя по железному бедру, и довольный оборачивается к помощникам: «За работу!»

Стражники рассыпаются вдоль колонны.

– «Рогожу долой!» – это Зонненберг.

– «Открываем!» – певуче вторит ему юный Вернер.

– «Показываем!» – басит старый Томас. Работа спорится. Проверенные подводы, по две в ряд, въезжают на территорию города. Последнюю заводит сам Зонненберг, опускает шлагбаум, облокачивается на него, отдыхает.

Меж подводами протискивается чудной малый в выходном камзоле, шнуровка у ворота небрежно ослаблена, открывая взору белейший треугольник голландской рубахи. На маленькой головке ещё более миниатюрная шляпка с кокетливым белым пером. Личико какое-то детское: нос пуговкой, губки в струночку, беспокойные маленькие глазки…

Молодой человек бледен нездоровой бледностью, мал ростом и чрезвычайно худ, но достаточно споро прокладывает себе дорогу в толпе острыми локотками. Его выносит почти на безлюдное место рядом со шлагбаумом и могучим Зонненбергом. Эти оба сейчас так некстати перекрывают ему дорогу! Но малый не моргнув глазом, ловко подныривает под бессловесный шлагбаум и в два прыжка оказывается за воротами.

Зонненберг невозмутимо-степенно выходит следом, прикладывает ладонь к глазам козырьком, щурится на яркую луговую зелень, среди которой мелькает ускользающее тёмное пятнышко казначеева сынка…

– «Куда это он?» – недоумённо бормочет Зонненберг, – «В такую рань, – такой нарядный?»

…………………………………………………………………………………………

На выезде из замка в тени густого орешника стояла карета барона. Стояла уже битых полчаса, а Эрвин всё не шёл. Истомившись ожиданием, дремал на облучке Генрих. В недрах кареты заливисто всхрапывал Магистратус, ему вторила Мадлена, но более тонко, более мелодично.

Влюблённые, посмеиваясь, выбрались из сонной духоты, и сейчас, в обнимку гуляли по лугу, рвали душистый вереск и целовались.

Говард и Зигфрид наперегонки доскакали до ближайшего леска и вернулись. А Эрвин всё не шёл…

В замке, тем временем приступили к генеральной уборке. Барон дал последние указания прислуге, спустился во двор и чутко принюхался. Из-за неплотно прикрытых дверей кухни плыл по воздуху божественный аромат свиных отбивных и жареной курятины. Над праздничным обедом колдовали сводные сёстры Мадлены, приехавшие из близлежащей деревни.

Эрвин повздыхал, повздыхал, да и повернул к конюшне, и нос к носу столкнулся с Альбертом.

– «Альберт!» – изумился барон, – «Разве вы ещё не уехали?»

– «Полчаса мотаюсь за тобой, как тень бессловесная» – с мрачным ехидством отозвался Альберт, – «Сколько ещё прикажешь ждать твою светлость?»

– «Так езжайте!» – в сердцах крикнул Эрвин, – «Сам не догадался, или дорогу забыл!»

Альберт замолчал и сник. Всё так же молча, вывел из конюшни скакуна, оседлал, повёл его шагом и, не оглядываясь, исчез в воротах.

– «Слова ему не скажи» – пробормотал барон, беря под уздцы арабского красавца, – «Всё фырк, да – фырк!»

– «Фырк! Фырк!» – подтвердил вороной роя копытом землю.

Конюх Курт в обнимку с метлой дремал на топчане, был терпелив, – ждал, когда барон уедет и можно будет прибраться в стойлах. Эрвин окликнул старика, тот открыл глаза, зевнул, поднялся с места, взял метлу наизготовку.

– «Может помощь требуется?» – на барона снизошло великодушие.

Курт отрицательно мотнул головой.

– «Может Клевина тебе в напарники?» – не отставал Эрвин.

Старика аж передёрнуло.

– «А, кстати, – где этот Клевин?» – барон прицельно оглядел пустой двор и запертую каморку.

– «Клевин!!!» – загремел Эрвин, – «Чёрт тебя раздери! Подъём, свинья ленивая! Подъём!»

Дверь каморки отлетела в сторону, и насмерть перепуганный Клевин, протирая на ходу заспанные глаза, уже бежал, хромая к Эрвину.

Барон брезгливо оглядел помятую, дрожащую студнем, нескладную фигуру, но смолчал, отвернулся и, ведя в поводу коня, пошёл к воротам.

Клевин побитой собакой плёлся следом.

Эрвин вывел скакуна на мост, легко вскочил в седло, вороной затанцевал под ним, раздувая ноздри, требуя свободы!

– «Решётку опустишь!» – крикнул барон, оборачиваясь, – «Чужих не пускать! Не спать! Ждать нас!»

Клевин кивал, пятясь задом к воротам, радовался, что обошлось.

Эрвин пришпорил коня, гикнул, – и растаял за облаком пыли…

…………………………………………………………………………………………..

Клевин посидел немного в каморке, успокоился, вспомнил, что ещё не завтракал, выудил из корзины с грязным бельём самую непотребную рубаху, и сильно припадая на недоразвитую ногу, заковылял к кухне.

Две приезжие молодухи, оторвались от печи, с готовностью выслушали горькую исповедь немощного калеки, коего жестокий барон держит в «чёрном теле», прониклись неподдельным сочувствием, и щедро отвалили страдальцу добрый кусок ветчины, четверть ещё тёплого, исходящего хмельным духом хлеба, кувшин топлёного молока…

Курт услышал снаружи подозрительный шум, выглянул из конюшни и обомлел.

По двору вприпрыжку от кухни к каморке бежал Клевин. Утробно ворча и постанывая от наслаждения, он жадно обкусывал на ходу громадный ломоть мяса. Почувствовав на себе посторонний взгляд, Клевин воровато оглянулся. Недоеденный кусок вывалился изо рта, упал в пыль. Курт брезгливо сморщился и захлопнул двери.

В душной полутьме каморки Клевин дожевал остаток ветчины, и вослед ему хлебный мякиш, выхлебал весь кувшин молока. Осоловел от обжорства и его потянуло в сон. Дремотный туман бережно подхватил обмякшее тело и прямо с сенником перенёс за ворота замка, уложил посередь моста. На свежем воздухе в прохладе, – всё бы ничего! Да вот только что- то зловещее, тёмное зарождается на горизонте, движется, ширясь, огромным мерзким пауком опускается к нему на грудь! И Клевин с ужасом осознаёт, что нет, ну нет никакой возможности пошевелиться, – невидимые путы связали его по рукам и ногам! А над самым ухом знакомый сердитый голос кричит повелительно, – «Подъём, свинья ленивая! Подъём!»

Клевин подскочил с сенника, больно приложился головой о притолоку и окончательно проснулся. В его дверь со стороны ворот нетерпеливо скреблись.

Обливаясь потом, Клевин дотянулся трясущимися пальцами до ускользающей ручки, потянул на себя. Дверь с шелестом, уползла внутрь каморки, и на Клевина дохнуло полуденным зноем, винным духом и розовым маслом.

На пороге маячило какое-то пугало. Клевин пригляделся и отступил назад, впуская нежданного гостя. Подолом рубахи протёр край скамьи, – предложил вошедшему сесть. Гость осведомился, – «Дома, ли барон?»

Получил отрицательный ответ, – остался доволен.

Расстегнул камзол, снял с головы затейливую шляпку с пером, обмахнулся кружевным платочком.

– «Ишь, ты!» – завистливо буркнул Клевин, – «Куда идёшь, такой нарядный?»

– «Так уже пришёл!» – загадочно отозвался гость, открыто демонстрируя глуповато – счастливое лицо, кое бывает либо у влюблённых, либо у местных дурачков.

– «Куда пришёл? К кому пришёл?» – не понял Клевин.

– «А вот мы сейчас с тобой выпьем! Выпьем, да и закусим!» – сладко запел гость, выуживая из карманов на стол: фляжку с домашним вином, золотистый шпик, пару варёных яиц, кукурузную лепёшку.

– «А как закусим, так и поговорим!» – продолжал он, заговорщицки подмигивая Клевину, – «Ну а потом ты меня проведёшь к Мадлене и Генриху! Руки и сердца фрейлейн Христины! Прошу! Нет, – повелеваю! А! – Женюсь и баста!»

Тут гость замолчал, ибо от неуёмной болтовни в горле у него изрядно пересохло, вкусил «живительной» влаги, перевёл дух и закрепил результат.

Ах, как чудно, как животрепещуще рисовала ему хмельная фантазия и рыдающую от счастья Мадлену, и коленопреклоненного Генриха и, конечно же, ненаглядную Христину, скрепляющую брачный союз долгим, страстным поцелуем!

И вот уже нет счастливее пары в Кведлине, счастливее и плодовитее, – ибо, каждый год Христина рожает ему по наследнику, и каждого нарекает его именем! Свершилось! Полдюжины сыновей, – все на одно лицо, и все они Отто!

– «Бред…» – сказал кто-то тихо, и картинку тотчас смыло.

Громко икнув, Отто приоткрыл глаза, мутным взором обвёл чужую холостяцкую каморку, увидел пустую фляжку под столом, мужика с отвисшей челюстью на сеннике, и понял, – не свершилось…

Клевин кряхтя, сполз с лежака, мимо гостя прошаркал к выходу, выглянул наружу, подозрительно окинул пыльную дорогу, убегающую через луга в дальний голубоватый лесок. Дорога была пуста.

– «Идём же!» – ласково шепнул Клевин, подходя к казначеевому сынку, – «Так уж и быть, – до орешника я тебя доведу, а дальше ты сам!»

– «Домой? Ещё чего!» – заартачился тот, – «В замок отведи, к Христине! Руки и сердца! Забыл что ли?!»

Клевин пригляделся к Отто, понял, что тот не уйдёт по-хорошему, и решился.

– «А Христины в замке нет!» – загадочно молвил он и подмигнул гостю, – «Засветло уехала!»

– «Так я не вовремя, что ли?» – нахмурился Отто, – «А когда…»

– «А никогда!» – радостно скалясь, перебил Клевин, – «Опоздал! Венчается твоя Христина! Сегодня! Сейчас!»

– «Не ври!» – сжимая кулачки Отто на глазах трезвел, – «В городе нет никакого венчания! И Магистратура закрыта!»

– «Так то оно, так!» – с издёвкой отозвался Клевин, – «Молодые в аббатство уехали, за реку. А Магистратура закрыта по одной лишь причине,» – Клевин от наслаждения прикрыл глаза, – «Сам господин Бальк на венчании, а племянник его, – и есть жених Христины!»

– «Лютер!» – горестно вскрикнул казначеев сынок, – «Как же я…»

– «Сплоховал!» – подсказал бездушный Клевин.

Отто тяжело поднялся со скамьи, с ненавистью глянул на Клевина, и шагнул через порог.

Клевин облегчённо вздохнул, рукавом рубахи вытер потное лицо и выглянул наружу. Отто прошёл мост и исчез в зарослях орешника…

Только рано радовался Клевин, что спровадил «неудобного» гостя, и то, что Отто не пошёл по главной дороге, а свернул в орешник, где неприметная тропа через луга выводила к городским воротам…

Свернуть, то он свернул, да только никуда дальше не двинулся. Принялся рыскать по орешнику, пока не набрёл на заветное место. Именно здесь, в переплетение ветвей и листьев, выписывалось некое «окошечко», крохотное, не больше дюйма, – но через него все подходы к замку были как на ладони!

«Оседлав» старую корягу, Отто предался думам. А думалось разное, – хромой хитрец его обманул, и девушка просто уехала на воскресную ярмарку за реку, в соседнее село, – или всё, о чём говорил Клевин, – правда: Христина с Лютером повенчались в аббатстве Святой Розамунды, и сейчас возвращаются в замок.

Первый вариант радовал,

Второй откровенно пугал.

Отто тяжко вздохнул, прикрыл глаза, вспоминая минувшую зиму, и себя, пьяного, уснувшего в сугробе, в двух шагах от отчего дома.

И плыть бы ему по вечной, никогда не замерзающей реке, к тёмным берегам, кабы не воля случая…

Из ледяного морока дохнуло на него благостным домашним теплом, нагретой камфарой и липовым мёдом.

Он был жив, растёрт с головы до ног и укутан. А умиротворяюще-ласковый голос отца тихо и настойчиво благодарил кого-то за спасение единственного наследника. Врождённое любопытство заставило больного открыть глаза.

И Отто увидел ангела!

А потом две недели он провалялся в горячке, бредил, и в бреду всё звал своего спасителя. Отец хмурился, прислушиваясь к его словам, но когда болезнь пошла на убыль, запряг лошадь и поехал к Хепбернам.

Бормотал что то, ну совсем невразумительное, умолял не отказать…

Теперь уже хмурился барон, но «ангела» с господином казначеем отпустил.

И в тот же день Отто уверовал в чудо, – ибо оно повторилось!

А когда вечерние сумерки заползли в дом, и больной сделался, плаксив и беспокоен, господин казначей заложил коляску и отвёз «ангела» домой…

Посреди ночи Отто открыл глаза, но никого, кроме отца, рядом с собой не увидел. Отец улыбался, был предупредительно чуток и немногословен…

И тогда Отто узнал, что «ангела» зовут Христиной…

…………………………………………………………………………………………..

А тем временем на дороге «проявилось» четверо верховых, а следом за ними и карета. Отто услышал шум, глаза открыл, припал к «окошечку», и весь обратился в слух.

Один из всадников отделился от группы, коня пришпорил и первым влетел на мост. Изумительного шитья бархатный выходной камзол, чёрные локоны прихвачены чем-то невидимым, едва мерцающим на солнце!

Отто засмотрелся на красавца барона, и чуть было не выпал из кустов на дорогу. За бароном следовал Альберт, – вполне узнаваемый, и столь же неприятный, и двое молодых, примерно одного с ним, Отто, возраста. Всадники спешились прямо перед «окошечком», и не успел Отто вскрикнуть, – «Да это же!», – как весь обзор закрыла подъехавшая карета. Дверца в карете распахнулась, и нарядный молодой человек, высокий и худощавый, сошёл на землю. Смущённо улыбаясь, ручку в серебряных буфах протянул в глубь кареты, и оттуда уже показались белые пальчики, и опираясь на эту самую ручку, из кареты выпорхнул «ангел»! Отто перестал дышать…

А девушка засмеялась счастливо, бездумно, закинув руки за голову, закружилась на месте. Откуда ни возьмись, налетел ветер, погасил жемчужное сияние, тончайшая материя натянулась, Отто увидел округлившийся живот, и свет померк в его глазах…