Читать книгу Твердь. Альтернативный взгляд на историю средних веков - Галина Колесник - Страница 16

Старому Томасу не спалось. Мешала собственная старуха, вольно раскинувшаяся на кровати. То, выводя носом замысловатые рулады, то, вдруг, грозно всхрапывая, как потревоженная лошадь, она мотала седой гривой, – и Томас боязливо отодвигался к самому краю, – ему казалось, вот сейчас она повернётся, ударит его копытом…

Из тёмного угла комнаты появлялся печальный Зонненберг, с головы до ног опутанный цепью. Болезненно морщась, он пытался сдвинуться хоть на шаг, – и не мог…

– « Что это?!» – испуганно таращась, шептал Томас.

– « Это память..,» – грустно отвечал Пауль, и глаза его, в неверном лунном свете становились омутные, неживые…

– « Так вот она, та, что его не пускает..,» – бормотал Томас, с головой укрываясь одеялом, – « Ишь, зараза!»

Во дворе загорланил петух, сердито всхрапнула старуха, поворачиваясь на бок, и стало тихо…

Томас сел, протирая слипающиеся глаза.

– « Вот, ведь, зараза!» – повторил он, с досадой поглядывая на бабку, – « Всю ночь: хр, да хр! А сейчас угомонилась!»

На ходу натягивая сапоги, вышел во двор, плеснул в лицо водой из бочки. По забору прохаживался петух, победоносно поглядывая на деда.

– « И с тобой, зараза, сочтёмся!» – пообещал ему Томас, подпоясывая рубаху, – « Вот сверну твою шею, – в супе у меня будешь кукарекать!

Серенький рассвет притащил за собой тучи. Ветерок прошёлся по верхушкам отцветающей мяты и затих, собираясь с новыми силами. Посвежело…

Томас сердито запахнул сюртук и направился к таможенному домику. Где то, вдалеке, не замолкая, звенел колоколец. Старик недоуменно покрутил головой, но шаг ускорил. Из переулка прямо на него вылетел юный Вернер, и, чуть было, не сшиб с ног.

– «Слышали! Слышали!» – возбуждённо закричал он, хватая Томаса за плечи, – « На городских воротах звонят! Мать меня разбудила, – « Ой, беги!», – говорит, – « Может с Зонненбергом, что неладно, ведь не открывает!»

– « Чуяло моё сердце беду!» – перепугался Томас, крестясь и охая, – « Ты лёгонький, да быстрый, поспешай же к Паулю!». И заковылял следом…

Вывернув на главную площадь, Томас понял, что ворота ещё не открыты, – возится Вернер с дверным засовом: старый он, проржавел насквозь и не поддаётся! А в руках у мальчишки, какая сила? И Томас побежал.

Минуя таможенный домик, краем глаза увидел, – на широкой скамье молодецким сном спит его Зонненберг, крепко сжимая в объятиях кого то, невидимого, закрывает могучей спиной весь обзор.

– « А ведь, бабёнка, таки!» – умилился старик, – « Только зачем же на улице, не ровен час…»

– « Томас!» – отчаянно закричал от ворот запаренный Вернер, – « Помоги же!»

Вдвоём они сдвинули тяжёлый засов с места.

– « Одну створу открываем!» – предупредил Томас напарника, – « Вон, на ратуше, часы только пять показывают, рано ещё!».

– « Понял!» – серьёзно кивнул Вернер, и потянул на себя, распахивая освободившуюся половину.

В проёме ворот стояли двое верховых.

– « Господин барон! Альберт!» – кивая то одному, то другому, разулыбался Томас, – « А я то, думаю, кто в такую рань пожаловал? Утро доброе!»

– « Доброе, ли?» – вместо приветствия, невесело отозвался Эрвин, – « Что старый, что малый, – а спать, оба горазды! Я вам с четырёх утра трезвоню!»

– « Так не мы в ночь стояли!» – обиделся юный Вернер, – « Зонненберг дежурил! С него и спрашивайте!»

Томас сердито пихнул мальчишку в бок.

– « Зонненберг?» – нахмурился барон, – « Первый раз слышу! Кто таков?»

– « Новенький он! С месяц только у нас!» – тревожно поглядывая на таможенный домик, старик поманил Эрвина пальцем. Барон нехотя наклонился.

– « Зонненберг, начальник особого отдела охраны!» – делая страшные глаза, таинственно прошелестел Томас, – « Большой человек!»

– « И большой соня!» – ехидно вставил Альберт, и зевнул, – « Вот скука, то!»

– « Шлагбаум поднимите! Нам проехать надо!» – привставая в стременах, поторопил охранников Эрвин.

– « Это, если срочное дело!» – заупрямился Томас, – « А так, до семи часов, не положено никого пропускать!»

– « Да, если бы, не срочное, стал бы я в такую рань подниматься!» – рассердился барон, – « Беда у нас! Зигфрид пропал! Я его вчера, в полдень, к Магистратусу с поручением отослал! И с концами!»

– « Устроили мне, здесь, гадание на ромашке, – пускать, не пускать!» – распалялся Эрвин, – « Снесу ваш шлагбаум к чертям собачьим!»

– « Беда! Беда!» – пятясь задом, испуганно лопотал старый Томас…

Но Вернер уже крутил заветную ручку, и через пару минут полосатая палка, описав полукруг, легла по другую сторону.

– « Вперёд! К Магистратусу!» – скомандовал Эрвин, пришпоривая коня.

– « Стойте!» – заорал Альберт, перехватывая поводья у барона, – « Стойте, же! Не видите, – у колодца Огонёк привязан! Значит и Зигфрид где то, рядом!»

– « Огонёк! – ахнул барон, и, спешившись, побежал к вороному.

Услышав знакомый голос, конь поднял голову, тихо заржал, потянулся навстречу…

– « Хорош Огонёк!» – хихикнул юный Вернер, наблюдавший эту сцену, – « Чёрный, как смоль!»

– « Много ты понимаешь!» – презрительно отозвался Альберт, покачиваясь в седле, – « Это конь Зигфрида! Зигфрид рыжий, – потому и конь, Огонёк! Ясно!»

– « Уж куда, яснее!» – обалдел юный Вернер, и, отходя от Альберта, покрутил пальцем у виска…

– « Конь, то, здесь..,» – хмурился барон, оглядывая таможенный двор, – « А тебя, Зигфрид, куда черти упрятали?»

Суетливо подбежал Томас, встал перед бароном, загораживая беззаботно спящего, начальника особого отдела охраны.

– « Погоди, погоди.., – отодвигая старика, Эрвин шагнул к скамейке, – « Кто это у тебя тут разлёгся?»

– « Зонненберг.., – застыдился Томас, – « Не обращайте внимания, с бабёнкой он,» – старик, краснея, переминался с ноги на ногу, – « Всю ночку, видать, любились, а к утру сон сморил…»

– « Любились, говоришь.., – процедил барон, наклоняясь над спящими, – « А бабёнку, случайно, не Зигфридом зовут?»

– « Ни, боже, мой!» – испугался Томас, и тряхнул начальника за плечо, – « Пауль! Пауль! Проснись!»

Зонненберг нехотя развернулся к старику, и, улыбаясь, приоткрыл один глаз. На его плече сладко посапывал Зигфрид…

– « Тсс!» – прошептал Пауль, не замечая барона, – « Не шуми, мальца разбудишь», – и смежил веки…

Томас охнул и схватился за сердце.

Красивое лицо барона пошло пятнами, он откинул со лба непослушную смоляную прядь, коротко выдохнул и, вкладывая всю силу в удар, влепил спящему звонкую оплеуху!

Зонненберг передёрнул плечами, открыл глаза, и сел, упирая в скамью могучие кулаки. За его спиной завозился, просыпаясь, Зигфрид…

– « Ну?» – презрительно щурясь, Пауль разглядывал незнакомца, – « А, вам, господин, чего от меня надо?»

– « Ах, ты, подлец! Любитель молоденьких мальчиков!» – неприятно растягивая слова, процедил Эрвин, – « Вкусил сладенького!? Ну, так отведай остренького! Альберт, саблю мне!» – крикнул барон, не оборачиваясь.

– « С удовольствием!» – злорадно скалясь, Альберт выхватил сталь из ножен, подскочил к барону.

– « Беги! Беги к Магистратусу!» – прохрипел старый Томас, тормоша остолбеневшего Вернера, – « Кабы до смертоубийства не дошло!»

– « Ой, да я посмотреть хочу!» – взмолился Вернер, не сводя восторженных глаз с великолепной саксонской сабли.

– « Я тебе посмотрю!» – осатанел Томас и, разворачивая любопытного мальчишку, хорошенько наподдал ему коленом под зад, – « Беги!»

– « Господи, оборони от лиха!» – старик трясся, как в лихорадке, – « Что же, что же будет!?»

– « Дед, это будет веселуха!» – смеялся Альберт, обнимая Томаса за плечи, – « Отчикает господин барон вашему Зонненбергу всё его недостойное достоинство! Раз! И готово!»

– « Магистратус! Магистратус!» – отчаянно закричал старик, кидаясь вслед за убегающим Вернером.

– « Ну, извращенец!» – тяжело дыша, барон направил острие сабли в рыжую грудь Зонненберга, – « Если знаешь какие молитвы, самое время их вспомнить!»

– « Убрали ли бы, вы, свою игрушку!» – досадливо морщась, Пауль ребром ладони отодвинул клинок, – « Не ровен час, оцарапаетесь!»

Из-за плеча Зонненберга вынырнуло испуганное лицо Зигфрида.

– « Эрвин! Альберт!» – залепетал он, шмыгая носом, – « Это совсем не то, что вы подумали!»

– « Зигфрид!» – взревел барон, сверля налитыми кровью глазами мальчишку, – « На кого ты похож!? Мятый! Грязный! А ну, марш домой!»

– « Домой! Домой!» – поддакнул Альберт, вынимая из-за голенища сапога ножик, и оглядываясь, – « Нам бы, поторопиться, господин барон, а то ведь сейчас Магистратус нарисуется!»

– « А ну-ка!» – грозно поднимаясь во весь свой невероятный рост, рявкнул Зонненберг, – « Пошли вон! Солдатики оловянные!»

Эрвин с Альбертом невольно попятились.

– « Ничего не бойся, мальчик мой!» – Пауль обернулся к закоченевшему от ужаса Зигфриду, – « Твой отец сумеет тебя отстоять!»

– « Что ты там бормочешь, гоблин!?» – сердито отозвался Альберт, – « Отец Зигфрида погиб! Пал смертью героя! А ты, сукин сын, – самозванец!»

– « Господи!» – отчаянно закричал Зонненберг, устремляя молящий взгляд в темнеющее небо, – « Господи! Хоть ты им скажи, что я живой!»

И где-то в вышине, в самом скопище потревоженных туч, затрепетало, рождаясь, слово ответное, и ахнул гром, прославляя его, и молния осветила его путь, и благодатный дождь, хлынувший следом, повлёк его за собой вниз, к земле, к неразумным чадам человеческим!

Но уже бежал через всю площадь сам господин Бальк, поддерживаемый племянником, бежали следом Вернер с Томасом, прячась за широкой спиной Магистратуса. Магистратус тяжко стонал, ибо грезилось ему страшное! Видел! Воочию видел он, как безвозвратно тонет в кроваво-красной пелене дождя весь его благополучный Кведлин…

Но ветер уже разгонял, размётывал тучи! И, освобождённое из заточения солнце, раскинувшись во всю ширь небосвода, засияло вдруг необычайно ярко и щедро! И дождь перестал…

Возле таможенного домика стоял, опустив голову Эрвин. Верный Альберт осторожно высвободил из сведённых судорогой пальцев барона крамольную саблю, и в ножнах вернул её в тайник, под седло.

Оборотясь от всех и вся спиной, стоял могучий Зонненберг, успокаивая, обнимал Зигфрида, и, уже, нашёптывая ему на ухо что-то ласковое, что-то сокровенное, – улыбался.

И тут, на таможенном дворе, показался сам глава города в сопровождение охранников.

Обессиленный волнением господин Бальк, молча вытолкнул впереди себя племянника.

– « Именем Магистратуса!» – звонко крикнул Лютер, высоко поднимая над головой священный символ власти, – « Преклоните колени!»

И четверо у таможенного домика безоговорочно повиновались.

– « Хвала тебе, юный Магистратус!» – благоговейно выдохнул Альберт, и подмигнул Лютеру, – « Я, что то, запамятовал тот день, когда тебя избрали?!»

– «Молчать!» – рявкнул господин Бальк, обретший дар речи. Лютер посторонился, и дядя вышел вперёд, грозно сцепив руки на объёмистом животе.

– « Наказать бы вас следовало!» – с досадой молвил Магистратус, взирая на склонённые головы, – « Да и меня вместе с вами…»

– « Господи, моя вина,» – забормотал он уже еле слышно, – « Сколько лет помнил, а когда час настал, – память, будь она неладна, возьми, да подведи…»

– « Простите нас, господин Магистратус!» – всхлипнул Зигфрид, которому надоело стоять в грязи.

Магистратус слабо махнул рукой.

– « Вставайте! Вставайте!» – поспешил озвучить Лютер дядюшкин жест, и разулыбался, радуясь благополучному исходу.

– « Эрвин с Альбертом возвращаются в замок! Это приказ!» – господин Бальк поджал губы и задумался, – « Ах, да! Зигфрида с собой заберите!»

– « Но, Магистратус!» – растерялся могучий Зонненберг, – « Оставьте Зигфрида! Я ведь его отец!»

– « Знаю!» – неохотно отозвался Бальк, – « Моя вина!» И подошёл к барону.

– « Я через часика два к вам подъеду,» – шепнул он Эрвину, – « И Зонненберга с собой привезу!»

– « И объяснение тому, что вы здесь называете «моя вина», – почти любезно отозвался барон, и, уже, оборачиваясь к Альберту с Зигфридом, закричал повелительно, – « Чего замерли, сфинксы египетские! За мной!»

…………………………………………………………………………………………..

Второй час бесплодного ожидания был на исходе. Эрвин сердито мерил широкими шагами кабинет. Подходил к окну, с тоской оглядывал пустынную дорогу, и направлялся к двери. Распахивал её, наблюдая столь же пустой коридор, и поворачивал назад.

Мысли его путались, голова гудела, сердце, то бешено колотилось, то, словно засыпая, замирало… Ах! Если бы всё это было, лишь следствием минувшей ночи, да утреннего инцидента…

– « Если бы,» – вздохнул барон, опускаясь в кресло, – « Проблемы, заботы! Заботы, проблемы! То ли Вавилонскую башню возвожу, – то ли в недра адовы опускаюсь!»

– « Дядя!» – на пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоял Говард, поглядывал на барона с некоторой тревогой, но подойти не решался.

– « А ведь это мой сын», – невесело усмехнулся Эрвин, поднимаясь навстречу, – «Сын, самого малодушного на свете отца! Ведь смог же Зонненберг возродиться из пепла во имя Зигфрида! И я смогу! Прямо сейчас подойду к Говарду, крепко-крепко сожму его в объятиях! И ночной порой укрою его своим телом от всех бед и напастей! И открою ему своё сердце! И скажу ему так, – « Я твой отец! Не тот, другой, что звался Гедериком, не тот, которого больше нет, – а Я! Я! Я! Король умер! Да здравствует король!»

На дворе затрезвонил колоколец.

– « Дядя!» – отчаянно выкрикнул Говард, – « Магистратус приехал! Зигфрид рыдает! И я не знаю, что мне делать!?»

– « И я не знаю…» – подумал барон, отмечая с досадой, – « Нет, не сейчас!»

Ведь и день, начавшийся так рано, и так плохо, и собственный сын, называющий его «дядей», и люди, что собрались внизу перед неприятным и долгим разговором, – все они сейчас ждут от него не безумных откровений двадцатитрёхлетней давности, а трезвых и спокойных действий, действий правомерных и мудрых!

– « Дядя!» – напомнил о себе Говард, – « Я ведь ответа жду!»

– « Мне, что-ли, прикажешь и плаксу успокаивать, и гостей встречать!» – сердито отозвался барон, – « Пора бы и самому научиться принимать решения!»

Говард вспыхнул от обиды, толкнул дверь плечом, и молча, ушёл в пустоту коридора…

Эрвин торопливо застёгивая камзол, подбежал к окну. Во дворе карета Магистратуса нараспашку. И Зонненберг, разумеется, – тут, как тут! Стоит, подпирая коновязь, слушает россказни старого Курта. Возле парадного суетится Мадлена, – радуется приехавшей дочери. Тут же прохаживается сам господин Бальк, тревожно поглядывает на распахнутые ворота, беспокойно потирает руки, – откровенно нервничает. На выезде из замка, явно поджидая кого-то, мыкается Лютер. Вот он крутанулся на месте, махнул дядюшке перчаткой, и побежал по мосту вниз…

Из зарослей орешника показался знакомый чёрный ослик. К замку барона подъезжал святой отец Иоганн.

…………………………………………………………………………………………..

Эрвин покинул свой кабинет в самом дурном расположение духа. Неожиданное прибытие священника настораживало и откровенно пугало барона. Но Говард уже сам встречал гостей внизу, у парадного, – и можно было не торопиться. Передышка, пусть и небольшая, сейчас была, как нельзя, кстати…

И Эрвин направился в гостиную, где домовитый Генрих, закончив основную работу, смазывал дверные петли.

– « Всё готово!» – доложил он, и явно гордясь собой, открыл двери пошире, – « Согласно вашему распоряжению десять кресел составлены кругом!»

– « Десять!?» – с тихим злорадством переспросил Эрвин, – « Как бы ни так! Одиннадцать! Сам отец Иоганн нас посетил!»

– « Плохи дела!» – Генрих растерянно поскрёб в затылке, – « Да и кресел больше нет! Разве только из вашего кабинета?»

– « Даже не думай!» – барон внимательно оглядывал залу, – « А, что там, за камином? Разве не кресло?»

– « Креслом оно было лет так тридцать тому назад,» – обиделся Генрих, – « Когда на нём ещё ваш папенька сиживали! А теперь это развалюха старая! Не годится!»

– « Много болтаешь!» – барон выволок кресло на середину залы, скинул покрывало и отступил на шаг, – « Годится!»

Этажом ниже, прямо под ними хлопнула дверь, и кто то, ещё пока невидимый, рассыпая по мраморной лестнице звонкую дробь каблучков, поспешил наверх.

Эрвин тревожно прислушиваясь выглянул из гостиной.

А по широкому коридору навстречу ему уже шёл изящный, тоненький, как стебель вереска, чудный рыжеволосый мальчик в крахмальном белье, в чёрном, с затейливой жемчужной вязью камзоле, в кокетливых полусапожках.

Но в его движениях была некая скованность, а в затуманенном взоре и припухших губах угадывались недавние слёзы.

Не глядя на барона, Зигфрид прошмыгнул в гостиную и, расположившись в одном из самых дальних кресел, демонстративно отвернулся от двери.

– « Обижается! Ему легко обижаться!» – с горечью подумал Эрвин, осознавая, – ведь и самого его гложет обида на всех и вся, а более чем, – на «воскресшего» Зонненберга, что явится сюда через каких-нибудь пару минут, и по праву отцовства заберёт своего детёныша, унесёт, увезёт его в дали дальние, и уже больше не согреет сумеречные коридоры замка «рыжее солнышко», и навсегда погаснет огонёк в сердце младшего Хепберна…

Неслышно подошёл Генрих, вывел барона в коридор, и двери за собой прикрыл.

– « Может я нос не в своё дело сую!» – сердито заговорил он, – « Но, ей богу, не стоит этот мальчишка ваших терзаний! Нашёл отца, – ну и скатертью дорога! Невелика потеря! И мой вам совет; плюньте вы на всё это!»

Эрвин судорожно вздохнул, чувствуя, как предательская слеза катится по щеке.

– « Да что же вы, господи!» – растерялся Генрих, – « Придите в себя! Гости уже поднимаются!»

– « Ты пойди, пойди в гостиную…» – прошептал барон, отворачиваясь от Генриха, – « Там Зигфрид…, ты посиди с ним…»

– « Почему бы не посидеть!» – необычайно ласково отозвался Генрих, пятясь к дверям, – « Воля ваша, – посижу!»

Зигфрид бесцельно бродил по зале, но увидев входящего Генриха, снова занял дальнее кресло, и принялся внимательно изучать пол у своих ног.

Генрих сел напротив, с неприязнью разглядывая парня.

– « Ну что, сопля,» – глухо молвил он, наклоняясь к Зигфриду, – « Довёл, таки, барона до слёз!?»

Зигфрид вскинул испуганные глаза, и снова потупился.

– « Сопля, ты и есть, сопля!» – не унимался Генрих, – « Причём, сопля неблагодарная! Уйму лет на тебя барон ухлопал, взрастил как родного; кормил, поил, одевал! Образование, опять же, не бесплатное! Всё в копеечку влетело! А ты!»

– « А что, я!» – изумился Зигфрид, приподнимаясь с кресла.

– « Сидеть!» – рявкнул Генрих, – « Я ещё не закончил!»

Зигфрид охнул и опустился на место.

– « А ты, сопля неразумная, что утворил!?» – распалялся Генрих, – « Ну встретил отца, – замечательно! А спать домой иди! Зонненберг тоже, хорош гусь! Вылепил его господь большим, а на мозги поскупился! Иначе, как объяснить, что взрослый человек, оставляет мальца с собой ночевать под звёздным небом, не подумав, – ведь его, небось, дома ждут! С ума сходят! Да поступи вы вечером оба разумно, не было бы утром в городе этого безобразия! Эх, да что с тобой говорить!» – Генрих с опаской оглянулся на дверь.

– « Будь моя воля,» – заключил он, понизив голос до шёпота, – « Снял бы я с тебя красивую одежонку, да кнутом на конюшне отходил всласть!»

– « Была бы жива моя мать…» – всхлипнул Зигфрид.

– « Твоя мать, царство ей небесное!» – сурово перебил его Генрих, – « Была славная женщина! Ты и ноготка её не стоишь! Лучше бы я её тогда одну в замок привёз, а тебя под кусточком оставил, – за ненадобностью!» – змеино добавил он, поднимаясь с кресел.

– «Да как вы смеете!» – вспыхнул Зигфрид, сжимая кулачки.

– «А ты пожалуйся!» – усмехнулся Генрих, направляясь к дверям гостиной, – «Отцу! Ведь он у тебя теперь есть!»

…………………………………………………………………………………………

Снизу неторопливо поднимались приехавшие. Опередив всех, подбежали к барону Христина с Лютером.

– «Мы с вами! И мы за вас!» – пожимая Эрвину руку, улыбнулся племянник Магистратуса.

– «В обиду не дадим!» – подхватила слова мужа Христина, с вызовом поглядывая на проходившего мимо них Зонненберга.

Пауль, пряча улыбку, отвернулся от девушки, и, пригнувшись, вошёл в гостиную.

– «Что я вижу!» – с горечью пробормотал отец Иоганн, останавливаясь возле барона и косясь на заметно округлившийся живот Христины, – «Дочь моя! Как можно до венчания греховное дело творить!?»

Христина вспыхнула и поправила накидку.

– «Мы венчаны!» – воскликнул Лютер, устремляя на барона молящий взгляд.

– «Они венчаны!» – подтвердил Эрвин, целуя протянутую руку священника, – «В аббатстве Святой Розамунды, по всем канонам…»

– «Окольными путями в Дом Господа не войти!» – сурово перебил его отец Иоганн, – «Верно и мать аббатиса в болезни пребывает, и гниль подтачивает стены её монастыря, – ибо нет в нём праведников!»

– «Мать аббатиса в полном здравие!» – изумился Эрвин, поднимая голову, – «И обитель её процветает!»

– «Бесовская позолота непрочна и тлетворна!» – хмуро отозвался священник, – «Ведь она ослепляет не глаза, а душу!»

– «О чём спор!?» – весело осведомился Магистратус, возникая, как ниоткуда. Отец Иоганн вздрогнул и обернулся. Великая Печаль затуманила взор священника, – но глядел он не на главу города, а на последнюю троицу, что поднималась с лестницы.

Альберт с Говардом несли каждый по большому тяжёлому кувшину, а семенящая позади них Мадлена, – поднос с чашками.

– «Вот и хмельное питиё на подходе!» – болезненно вскричал отец Иоганн, простирая обличающую длань в сторону идущих, – «О чём тут ещё говорить!?»

– «Да бог с вами!» – оторопел Эрвин, – «Это всего лишь виноградный сок!»

– «Бог всегда со мной!» – обиделся священник, и, сжимая в кулаке нательный крест, прошествовал в залу.

Эрвин притворил двери гостиной и сел между Говардом и Альбертом. Отец Иоганн с Магистратусом расположились напротив, и уже вполголоса обсуждали ход предстоящей беседы; причём глава города приводил какие-то доводы и убедительно кивал, а священник мрачнел и не соглашался.

Зонненберг, с интересом разглядывая единственное, никем не занятое, ста ринное кресло, всё ходил подле него кругами, не решаясь сесть, боязливо касаясь пальцами потемневшей позолоты, переминался с ноги на ногу и вздыхал.

– «Да что вы кружите, как муха!» – не утерпел Генрих, враждебно поглядывая на Зонненберга из-под насупленных бровей, – «Сядьте уже, наконец!»

– «Белены объелся, старый дурень!?» – Мадлена дёрнула мужа за ухо, – «Или не с той ноги встал!?»

– «Не твоего ума дело!» – огрызнулся Генрих, отодвигаясь вместе с креслом к Альберту, – «Встал! Не встал! Да я, может, и вообще не ложился!»

– «Прекращаем все разговоры!» – отец Иоганн стукнул кулачком по обивке кресла, – «И я с этой минуты требую в зале особой тишины, чтобы даже было слышно, как муха пролетит!»

– «Беда, ежели та муха летать вознамерится!» – фыркнул Генрих, подмигивая Альберту.

– «И бойся её пугать, особенно после обеда!» – тут же отозвался Альберт, насмешливо поглядывая на Зонненберга, – «Ведь от такого количества дерьма нелегко будет отмыться!»

По залу прокатился смешок.

– «А, позвольте узнать, кому там ещё весело!?» – сердито осведомился отец Иоганн, привставая с кресел, – «Я попросил тишины!»

Поднялся Магистратус, покряхтел, покашлял, и приступил.

– «Итак», – негромко молвил он, устремляя подслеповатый взгляд в пространство, – «Рано утром, сего числа, июля месяца, в нашем городе произошёл пренеприятнейший инцидент! Господин барон, Эрвин фон Хепберн, угрожал оружием, а именно, саблей, начальнику особого отдела охраны Паулю Зонненбергу!»

– «Вы опять за своё!» – вспылил священник, подскакивая в кресле, – «Господин барон намеривался убить Зонненберга! Вы неверно трактуете ситуацию! Угрожал, с целью убить! Вот так!»

– «Не перегибайте палку, святой вы наш!» – с откровенной злобой выкрикнул Эрвин, – «Я за честь Зигфрида вступился! Но убивать Зонненберга у меня и в мыслях не было! Напугать наглеца, – да! Напугать, – а не лишать жизни!»

– «Ну и как? Напугали!?» – язвительно отозвался Зонненберг, развалясь в кресле.

– «Господина барона следует наказать! Наказать!» – шипел в самое ухо Бальку неумолимый отец Иоганн, – «По всей строгости! Чтобы другим неповадно было!»

– «Ах, оставьте меня, отче!» – разом скидывая руку священника со своего плеча, в сердцах воскликнул Магистратус, – «Не собираюсь я господина барона наказывать! Нет, – и точка!»

– « А вы, как потерпевшая сторона,» – не унимался отец Иоганн, устремляя горящий взор на Пауля, – «Неужели и вы не будете предъявлять обвинение!?»

– «Не буду!» – благостно улыбнулся священнику Зонненберг, и, оборачиваясь к Зигфриду, хмыкнул, – «Кого это он называет пострадавшей стороной? Счастливого отца!?»

– «Бог вам судья!» – с обидой пробормотал отец Иоганн, опускаясь в кресло, – «А я умываю руки!»

– «Вот и чудненько!» – молвил глава города, поворачиваясь к священнику спиной.

– «А сейчас, мой друг, господин барон!» – Магистратус сделал приглашающий жест Эрвину, – «Освежит, так сказать, нашу с вами память, поведает о событиях, произошедших в стенах этого замка двадцать три года назад!»

– «А стоит, ли ворошить прошлое?» – нахмурился барон.

– «Обязательно! Всенепременно!» – воскликнул Бальк, – «Я уже представляю нетерпение Зонненберга, жаждущего услышать из ваших уст всё до мельчайших подробностей!»

– «Господин Магистратус!» – с досадой отозвался Пауль, – «Ничего такого от господина барона не требуется! Зигфрид уже посвятил меня в эту историю!»

– «Нет! Нет!» – ласково остановил его Бальк, – «Вы, что-то путаете, мой дорогой! Зигфрид никак не мог знать событий двадцатитрёхлетней давности, так как пребывал тогда», – Магистратус сладко улыбнулся, – « В новорожденном состояние!»

– «Значит, Марта рассказала всё сыну!» – не унимался Зонненберг.

– «Ни в коем разе!» – вскричал Магистратус, – «Мальчику едва ли исполнилось пять, когда её не стало!»

– «А не проще будет у самого мальчика спросить?» – буркнул недовольный Генрих.

– «Ну, давай, сынок!» – склоняясь над оробевшим Зигфридом, пророкотал Пауль, – «Поведай без утайки, чью добрую душу мне благодарить!?»

– «Не молчи!» – топнул ножкой Магистратус, – «Всё равно дознаемся!»

– «На дыбу его! В испанский сапожок! И четвертовать!» – весело скалясь, посоветовал Альберт.

– «Кнутом! Да на конюшне!» – сурово пробасил Генрих.

– «Ах, оставьте дитя в покое!» – выскочила на середину залы Мадлена, – «Меня казните! Я виновата!» – и залилась слезами.

– «Мадлена!» – ахнул барон, – «Да когда же ты успела!?»

– «Месяц назад! В тот день ещё наши мальчики вернулись!» – всхлипывала кухарка, утирая мокрое лицо краем передника, – «А мы с Зигфридом на кухне допоздна засиделись, прошлое вспоминали…» – Мадлена перевела дух, – «Вот я и разоткровенничалась! Всё, о чём мне Марта поведала тогда, я ему, сыночку её, пересказала!»

– «Замечательно…» – не глядя на кухарку, молвил барон.

Мадлена всхлипнула последний раз и угомонилась.

Магистратус нащупал позади себя кресло, сел, окинул присутствующих загадочным взглядом, – «Третий вопрос! Вопрос об установление отцовства!» – Бальк грузно повернулся к священнику, недоумевая, почему тот медлит?

Волнительные события последних часов вконец уходили отца Иоганна, и он чуть было не проспал ответственный момент!

– «Да, вы, что, отче?!» – возмутился Магистратус, встряхивая священника за плечо, – «Взбодритесь! Не подводите меня!»

– «А?! Что?!» – испуганно вскинулся отец Иоганн.

– «Вам слово!» – напомнил Бальк, выразительно кивая на тонкий свиток пергамента в руке священника.

Отец Иоганн поднялся незамедлительно, оправил сутану, поцеловал нательный крест, лицом посветлел, и начал так:

– «Всё то, о чём я вам сейчас поведаю, дорогие мои, много лет оставалось тайной, и до сегодняшнего дня её хранителями являлись; господин Бальк, – священник поклонился Магистратусу, – «Мать Зигфрида, – покойница Марта, и я, ваш покорный слуга!»

Отец Иоганн замер на мгновение, наслаждаясь той долгожданной, той благостной тишиной, что без сомнения является хорошим знаком для начала исповеди, и продолжал далее:

– «Это произошло много лет тому назад в один из зимних вечеров. Час был поздний, служба давно закончилась, и я спустился вниз, дабы запереть двери на ночь, как вдруг увидел на задних рядах одинокую фигуру, в коей я с удивлением узнал Марту. Тревога охватила меня, и я, приблизившись к женщине, окликнул её. Она бросилась ниц, омывая слезами мои ноги, моля выслушать её немедля, сейчас! На моё предложение, – пройти в исповедальню, женщина вскричала, – «Нет! Нет, падре! Я и шагу более не сделаю, пока не сниму с души этот тяжкий грех!» И я уступил. Мы сели рядышком на скамью и Марта в сильнейшем волнение заговорила со мной.

Я ещё тогда подумал, – «Ну какая может быть тайна у этой смиренной, богобоязненной прихожанки, не так давно объявившейся в наших краях?» На своей первой исповеди она призналась, что муж погиб в сражение, а её, обессиленную и голодную с младенцем на руках, подобрал Генрих, выехавший по распоряжению господина барона на поиски кормилицы. Да возрадуется всякий смертный божьему провидению! Так что же ещё может терзать эту женщину, обретшую, в конце концов, и кров, и пищу, и более чем, достойное существование для себя и ребёнка?

В силу своей наивности, скудности знаний, и отсутствия жизненного опыта, – я едва ли мог её понять.

Будучи немногим старше Марты, семь лет тому назад я был направлен духовником в Кведлин, и находился в самом начале пути служения господу…

А Марта, между тем, всё говорила и говорила; как в детстве осталась сиротой, и Зонненберги её приютили, и как она назвала братом их единственного сына Пауля, и как потом пришла любовь…, и родился Зигфрид…

Помню, я тогда почувствовал неладное, и Марту на этих словах остановил.

– «Дочь моя!» – внимательно глядя ей в лицо, молвил я, – «Всё ли ты правильно излагаешь? И разве между любовью и зачатием ребёнка не следует упомянуть о венчание, как о главном, связующем, эти два, – событие!»

– «Падре!» – всхлипнула бедная женщина, закрывая лицо руками, – «Наше дитя рождено без божьего благословения!»

Вот тут-то и выяснилось, что родители Пауля к этому времени уже почили, и молодых некому было наставить на путь истинный. Потому и жили они невенчанные, пока их греховная близость не принесла горькие плоды, и Марта не призналась любимому, что беременна…

Делать нечего, отправился Пауль переговорить с двоюродным дядькой, местным старостой, чтобы тот, в свою очередь уломал, дышащего на ладан священника из соседней деревни, – и они с Мартой смогли бы повенчаться…

Но священник оказался кремень, – стоек в вере и неподкупен!

Плевался и шипел, тыча высохшим пальцем в недоброе тёмное небо, – и они ушли ни с чем…

Воистину, сам господь отвернулся от юных любовников, ибо, на следующий уже день несостоявшегося мужа забрили в солдаты…

А через полгода, когда Марта родила, Пауль дерзнул уйти в самоволку, и спустя неделю объявился в своей деревне. Расцеловал любимую и сына, решил, что время терпит, и остался до утра…

Новоиспечённого отца нашли по горячим следам, избили до полусмерти и вернули обратно…

Марта места себе не находила, извелась вся в неведение!

А через месяц новая беда постучалась в её дверь, – военный вестовой привёз похоронку на Пауля…

И в тот день Марта покинула деревню. Краюха хлеба, кусок прошлогоднего сала, да дитя на руках, – с тем и ушла, куда глаза глядят…

И только к вечеру третьего дня господь сменил гнев на милость! Она была найдена, и вместе с младенцем доставлена в замок Хепбернов…

– «Радуюсь твоей исповеди, дочь моя», – молвил я, устало поднимаясь со скамьи, – «Всё, что мне надо было услышать, я услышал. Так уж и быть, в следующий четверг – я окрещу мальчика, пусть он и незаконнорожденный! А сейчас ступай!»

Марта пролепетала слова благодарности, но с места не двинулась.

– «Ну, хорошо, хорошо!» – воскликнул я с некоторой досадой, – «Не хочешь ждать неделю, приводи дитя завтра, сразу же, после заутренней, на крещение! Договорились!?»

– «Я подожду!» – отозвалась Марта, напряжённо вглядываясь в моё лицо, – «Ведь, вы, падре, успеете до четверга повенчать нас?» – женщина облизнула пересохшие губы, – «Меня, и Пауля?»

Холодные мурашки побежали по моей спине, и я, уже было подумал, что несчастная повредилась рассудком.

– «Считаете меня сумасшедшей?» – улыбнулась женщина, печально качая головой, – «Я всего лишь хочу, чтобы у моего мальчика был законный отец!»

– «Опомнись, милая!» – не на шутку встревожился я, – «Мыслимое ли это дело, – венчаться с покойником!»

– «Мыслимое!» – прошептала Марта, не сводя с меня полных страдания и боли глаз, – «Мыслимое, отче! Я скоро умру, и если вы мне не поможете, то уже никто не поможет!»

– «Нам, простым смертным, не дано знать время своей кончины!» – рассердился я, – «Одному Господу Богу сие ведомо!»

– «Клянусь! Клянусь!» – вскричала женщина, заливаясь слезами, – «Я не лгу!»

Тут входная дверь хлопнула, мы с Мартой вздрогнули и враз оглянулись. На пороге, обминая в руках большую волчью шапку, стоял Генрих.

– «Ну, ступай, же, ступай!» – молвил я, торопливо осеняя женщину крёстным знаменем, – «Сегодня в ночь буду на молитве! И, коли, твоя просьба угодна господу, – дам тебе знать! А, коли, нет, – то не обессудь!»

– «Марта!» – позвал от двери Генрих, – «Скоро ли, ты? Мороз крепчает! Ехать надо!»

Женщина накинула шаль, опустила глаза, и молча пошла к выходу…

Не помню, как долго я простоял у запертой двери, а когда очнулся, – за стеной храма, всё также тоскливо завывала метель. Сердце моё, однако, билось ровно и покойно, и я уже, зная, как поступлю, в ту же минуту повернулся, и пошёл по узкому проходу на мерцающий свет алтаря…