Читать книгу Твердь. Альтернативный взгляд на историю средних веков - Галина Колесник - Страница 8

Покои Эрвина располагались в противоположном от Гедерика крыле, вторгаясь невысоким, куполообразным потолком в распахнутое Лоно Небес, и внося тем самым, некую дерзкую асимметрию в строгий немецкий монолит Старинного Замка. Спальня «старшего» Хепберна, едва ли соответствовала сему, – разве, только узкая кровать, выглядывающая из неглубокой ниши, напоминала о том, что на ней иногда спят…

В остальном же, комната барона представляла собой своеобразный гибрид рабочего кабинета и алхимической лаборатории, – Союз Теории и Практики, и своим предназначением опровергала любую, сюеминутную, легковесную мысль о бездумном и весёлом времяпровождении, как и о безделии вообще…

Богатейшая домашняя библиотека завораживая, уводила неискушённого книгочея в потайные лабиринты Александрийских Порталов…

Широкие дубовые полки, разделённые на секции, простирались во весь размах необъятной стены, – стремясь и дальше… но, сдавленные многотомными фолиантами, почти бездыханные сползали к самому потолку, – и там обрывались…

Ветхие манускрипты, древние рукописные труды античных философов, ботаника и натуропатические изыскания, анатомия и генезис, алхимия и физика, математика и история, звездочтение и космогония, теософия и архитектурные проекты, и поэтические творения самого Эрвина, и… голова кругом!

Всё ЭТО было найдено, собрано и изучено, всё ЭТО было выстрадано и пережито им в долгих, и порой, далеко не безопасных путешествиях, – и ВСЁ ЭТО стало венцом его двадцатилетних трудов, его бесценным сокровищем, его ХРАМОМ, его СВЯТЫНЕЙ!

Огромный письменный стол красного мозельского дуба, законно венчал многотысячную Книжную Армаду и, преисполненный молчаливого достоинства, величественно нёс на себе ещё с полдюжины различных словарей и справочников, и что- то объёмное в пурпуре бархатного переплёта, с оттиснутым посередине золотым треугольником в круге, – не менее загадочным, как и сам фолиант, и незаконченную рукопись с монограммой самого автора, и великолепный чернильный прибор с подставкой для гусиных перьев, из белейшего каррарского мрамора, и баснословно дорогую флорентийскую вазу, – сработанную из цельного куска чёрного горного хрусталя, и подаренную Эрвину его другом, маркизом Чезаре Модильяни, – тонким ценителем всего прекрасного, и большим знатоком искусства и литературы, у которого сам барон гостил прошлым летом, – беря уроки поэтики и вокализа…

В вазе, догорая, мерцала пунцовая роза, прильнув к холодному краю хрусталя прощальным поцелуем. И совсем уже недалеко от письменного, виднелся другой стол из самшита, материала лёгкого и к обработке отзывчивого. Расхождение в размерах, по сравнению со «старшим» собратом, нисколько не умаляло его значимости. Весь цвет средневековой алхимии явился на нём единодушным «собранием» пузатых колб, узкогорлых реторт, рядовых мензурок, горелок, жаровен, перегонных кубов и прочих, и уже совсем непонятных устройств.

Химические элементы и природные составы, расположенные по алфавиту, покоились до времени во глубине непроницаемо-тёмных пузырьков запечатанных воском. Солидная пухлая тетрадь, испещрённая формулами, расчетами, и геометрией всевозможных схем, была раскрыта, и на ней, вопреки всем математическим законам «распускался», полыхая: дивный неогранённый Смарагд!

Сам же, Хозяин этого таинственного «царства», стоял у книжных полок, задумчиво листая географический справочник, – когда в дверь постучали…

Эрвин озадаченно обернулся, размышляя, – «Кому могла прийти в голову столь странная идея: посетить его ночью?»…

Но тут дверь отворилась, и в комнату вошёл невозмутимый Альберт…

…………………………………………………………………………………………

«Увидел в твоём окне свет», – заговорил гость, снимая плащ, и бесцеремонно вешая его на крюк, – «И решил заглянуть на огонёк».

Эрвин, уже было, открыл рот, чтобы отчитать друга за поздний визит, но передумал, рассмеялся и безнадёжно махнул рукой.

«И вот ещё что», – продолжал, как ни в чём не бывало Альберт, не обращая внимания на «манипуляции» Хепберна, – «Ты оставляешь двери открытыми!» И он, ударяя ребром ладони по железной обшивке, назидательно повторил, – «Двери надо запирать!» И запер…

«Молодой человек!» – отвечал, смеясь Эрвин, – «Лет, так через тридцать ты превратишься в вечно недовольного, брюзжащего и ворчливого старикашку, зануду и надоеду, и никому от тебя житья не будет!»

«Ну, ты, во всяком случае, этого не увидишь», – парировал Альберт.

«И не надейся!» – откладывая справочник, насмешничал Эрвин, – «Я всегда буду рядом».

«Умерь свою самонадеянность, барон Хепберн!» – беззлобно осадил его «молодой человек» и, пододвигая кресло к камину, негромко заметил, – «Она для тебя, пока, непозволительная роскошь».

«Малыш Альберт! Малыш-философ!» – распечатывая узкогорлый кувшин, Эрвин устало опустился в кресло напротив и, уже наливая себе и другу полные чаши густого, кроваво-красного вина, тихо молвил, – «Ох, как я люблю, когда ты начинаешь говорить загадками…»

Альберт, таинственно улыбаясь, наклонился к чаше, но тут взгляд его скользнул по сорванной печати и остановился, заинтригованный нездешней вязью причудливых иероглифов.

«С Анжуйских виноградников?» – не то, утверждая, не то, вопрошая, пробормотал он.

«Анжу? Нет!» – Эрвин оскорблённо фыркнул.

«Марцелио Прето!» – любуясь игрой вина и огня, и выказывая в этом полную осведомлённость, ответствовал знаток, – «Сицилийское!»

«Великолепно!» – шепнул Альберт и усмехнулся. Глаза его внезапно сузились, и лицо словно окаменело, – «Тогда за упокой!»

Он поднял чашу и пригубил Жизнь…

Рука Эрвина дрогнула, вино тяжело плеснулось через край, и, темнея, устремилось по пальцам к запястью.

«Кровь! Кровь!» – вскрикнул Альберт, вскакивая.

Кресло отлетело!

Тишина взорвалась за его спиной!

И Тень Альберта сломалась…

«Альберт!» – рявкнул барон, отклоняясь, – «Ты в своём уме!»

Альберт споткнулся и, словно налетев на невидимую преграду, рухнул головой в колени изумлённого Эрвина.

«Малыш! Малыш!» – барон ошеломлённо наклонился к другу, но тот вдруг вскинулся, и Эрвин похолодел…

Волна Освобождённого Безумия окатила Эрвина с головы до ног, и причиной тому была БОЛЬ, и БОЛЬ рвалась наружу из самых недр души «каменного» Альберта, и БОЛЬ была его стервятником, и БОЛЬ рвала его на части!

«ЖИВИ! ЖИВИ!» – хрипел безумец, в горячечном молении вскидывая руку ко лбу.

«ЖИВИ!» – исступлённо кричал он вновь в лицо Эрвину… И плечи его опадали.

«ЖИВИ!» – заклиная, бормотал больной уже едва слышно. И слабел. И угасал…

«Imperitum futum, – один к трём», – мысль моментально выдала рецепт, и Эрвин, следуя ей, уже скользил взглядом по стройному ряду пузырьков на самшите, пока не нашёл нужный.

…Приступ отступал. Альберт, изредка вздрагивая, всё ещё лежал головой на коленях барона. Эрвин осторожно подняв друга за плечи, усадил его обратно в кресло.

Чаши весов качнулись. Лекарь прищурился и пересыпал порошок в мензурку. Вода окрасилась в небесно-голубой, и Эрвин обернулся к другу.

Затихший Альберт, склонив к плечу голову, смотрел на огонь…

«КАК ЭТО назвать?» – думал Эрвин, боясь пошевелиться, – «Как ЭТО назвать? Верность? Преданность? Как ЭТО назвать? Дружба? Любовь? И возможно ли ЭТО вообще выразить словами?»

«Нет! Нет! Нет!» – отвечал он уже сам себе, – «Невозможно Поверхностным постичь Глубину! Эфемерным, легковесным Словом? – НЕТ! – Чувства облечены Формой и суть Формы, – ГЛУБИНА! Созидающая Сила Творца направлена Извне – во Внутрь. Противодействующая – поднимается из самых глубин, выплёскиваясь во Вне. И если нарушен Порядок и Очерёдность: Столкновение неизбежно! Взрыв – неминуем! Но, – ЧЕЛОВЕК?! Ах, Альберт! Альберт!»

Эрвин помотал головой, опускаясь с заоблачных высей на землю, и вздохнул…

Альберт, отвернувшись от огня, смотрел на него. Смотрел растерянно и виновато, пытаясь улыбнуться.

Послушно выпил снадобье, помолчал и, нерешительно подняв на Эрвина тёмные, цвета можжевеловой настойки, осмысленные глаза, прошептал: «Прости, Эрвин, что-то накатило, сам не пойму…»

Эрвин склонился над ним и вдруг заговорил тихо и печально: «Небо взрывается грозой. Ураган сметает всё живое. Цунами оставляет затопленными города. И Вулканическая Лава опять и опять сжигает Помпею. …И ничто ни у кого не просит прощения! …И вообще…»

«Но, я!» – вспыхнул Альберт, уязвлённый этим сравнением.

«И вообще!» – Эрвин был неумолим, – «Грядёт Полнолуние!»

«Ты думаешь, Оно попросит у тебя прощение за ЭТО?!» – Эрвин эффектно постучал себя по лбу.

Альберт рассмеялся, и Эрвин, придвинув кресло поближе к другу, заговорщески шепнул: «Ну что, поговорим?»

Альберт, не ожидавший такого поворота, растерянно молчал.

«Хорошо!» – невозмутимо изрек Эрвин, – «Если ты проглотил язык, то я, пожалуй, начну сам». Альберт неопределённо пожал плечами, и Эрвин продолжил, – «Полы твоего плаща замараны илом, – стало быть, ты был у реки?!»

Альберт вздохнул.

«Ночью, у реки?!»

Альберт снова вздохнул и опустил глаза.

«Ты не поэт, стихов не пишешь, любовью не томим», – мурлыкал Эрвин, – Что же ты делал ночью у реки?»

Альберт вздрогнул и поднял на Эрвина молящий взгляд.

Эрвин понимающе замолчал и, пытливо всматриваясь в лицо друга, тихо попросил: «Альберт, малыш, расскажи мне всё сам».