Читать книгу На перекрестье дорог, на перепутье времен - Галина Тер-Микаэлян - Страница 13

За ужином жена Мехмед-Эмин-паши Аслана поучала свою дочь Нурай:

– Через неделю ты войдешь в дом мужа, дочка. Аллах забрал мать Ибрагима к себе, а перед другими женами его отца тебе нет нужды склоняться, сразу покажи себя хозяйкой в доме. Пусть твой муж Ибрагим всегда помнит, что махр выделил твой отец, а не его. Убери руки, не хватай пахлаву, сначала съешь плов.

Нурай, потянувшаяся было за пахлавой, обиженно надулась.

– Плов воняет! – сердито сказала она, но все же не посмела ослушаться матери и придвинула к себе тарелку.

– Мой брат Вали-ага строго взыщет с сына, если ты не будешь довольна, – продолжала Аслана, – он знает, что должен будет вернуть тебе махр до последнего ахче, если обида на Ибрагима заставит тебя потребовать развода.

– Я не хочу развода, мама, – захныкала Нурай, – Ибрагим мне нравится.

– Ты будешь его единственной женой, – успокоила ее мать, – я сделала все, чтобы ты была счастлива. Убери руки, негодница!

Однако Нурай увернулась от шлепка и, схватив большой кусок пахлавы, поскорей, чтобы мать не отобрала, набила рот рассыпчатой сладкой мякотью. Рассерженная Аслана собралась дать дочери подзатыльник, но их мирную семейную идиллию прервало появление Вали-аги.

– Ас-саляму алейкум, – хмуро сказал он.

– Уа-алейкум ас-саля́м, – вежливо ответила Аслана и, бросив на брата проницательный взгляд, велела дочери: – Пойди на кухню и вели приготовить чай для отца твоего мужа.

Она наполнила миску пловом и поставила ее перед братом, но Вали-ага, обычно жадно набрасывающийся на угощение, нынче, казалось, вовсе утратил аппетит. Встревоженная Аслана ждала, и он, отведя взгляд, наконец решился сообщить:

– Армянский священник Багдасар сегодня вернулся в Карс.

– Вернулся! – резко выдохнула, словно каркнула, Аслана. – А ведь ты клялся, что все сделал, как надо!

Вали-ага беспомощно развел руками.

– Поверь, сестра, я не виноват. Думал, как станет известно о его аресте, прикажу выслать его жену и детей из Карса, и тогда уже кадий Юсуфоглу не посмеет заступиться за семью государственного преступника. Но ничего не вышло, он вернулся, что я теперь могу сделать?

– Что?! – взвизгнула она. – А что ты сделал с греком Ананием, когда он потребовал от тебя возвращения долга?

– Аллах! Тише, сестра! – опасливо оглянувшись прошипел он.

Греческий купец Ананий, торговавший привезенной из Индии куркумой, дважды отпускал Вали-аге товар под расписку, а в третий раз отказался и вдобавок потребовал уплаты долга, в противном случае пригрозил с расписками обратиться к кадию. В тот же день кто-то пустил слух, что в редкую приправу Ананий добавляет обычный перец. Возле лавки купца собралось человек десять возмущенных горожан – покричали, пошумели и разошлись. Однако ночью на дом грека напали неизвестные – все разгромили, разграбили и скрылись, оставив Анания с пробитой головой.

Местный кадий Юсуфоглу, человек строгий, но справедливый, велел немедленно начать поиск преступников. Мехмед-Эмин-паша, который, хоть и не был семи пядей во лбу, догадывался, кто стоит за преступлением и хотел замять дело, однако Юсуфоглу ему сурово заявил:

– Если ты, паша, хочешь процветания в вверенном тебе пашалыке и обогащения твоей казны, то здесь должен соблюдаться закон. Преступники должны быть найдены.

Паша побоялся спорить с кадием и поручил розыск преступников… Вали-аге. Уже на следующий день стражники арестовали и бросили в яму несколько горожан, шумевших накануне днем у лавки, однако Юсуфоглу, допросив каждого из обвиняемых, не нашел доказательств их вины. Он расспросил соседей несчастного грека, но двое из них, поначалу сгоряча утверждавшие, что среди грабителей были переодетые люди Вали-аги, на допросе словно воды в рот набрали. В конце концов, преступление так и осталось нераскрытым, похищенные у убитого ценности исчезли. Аслана, которой было хорошо известно обо всей подоплеке этого грязного дела, вполне одобряла брата, поэтому теперь его нерешительный вид не на шутку ее разозлил.

– Кого это ты так боишься? – с вызовом прошипела она. – Опять этого гнусного кадия Юсуфоглу?

– У Юсуфоглу в Стамбуле связи, – угрюмо буркнул Вали-ага, – а Порта сейчас не желает ссориться с армянами, они помогают правительственным войскам в войне с курдскими шейхами в Диярбакыре. Если Юсуфоглу меня заподозрит…. Он ведь до сих пор подозревает меня в нападении на дом грека Анания.

– Теперь, когда твой сын женат на дочери паши, – кичливо возразила, Аслана, – весь Карс перед тобой трепещет! Никто не посмел указать на тебя в деле Анания, и теперь тоже никто не посмеет и рта раскрыть, если священник и его семья однажды просто исчезнут из Карса.

Ее брат поморщился – разве женщина когда-нибудь скажет умную вещь? Есть еще одна причина, по которой нельзя трогать армянина Багдасара – один из верных людей Вали-аги был в Эрзеруме, когда туда прибыл караван, с которым ехал священник. Человек этот поболтал немного с хамалами из каравана, и они наперебой рассказывали о дружбе, которой удостоил армянина могущественный нишанджи Алет-эфенди. Подумать только – Багдасар даже гостил у нишанджи во дворце! Стражник Вали-аги был столь потрясен этой новостью, что вскочил на коня и, не закончив дела, помчался из Эрзерума в Карс – сообщить своему господину. И правильно сделал – за такое усердие ему подарили три ахче. Узнав от стражника ошеломляющую новость, Вали-ага понял: ссориться с Багдасаром ни в коем случае нельзя. Поэтому в ответ на глупые слова сестры он лишь сухо сказал:

– Своего сына Ибрагима я избил и запер, он никуда не выйдет из своей комнаты, а в день, когда Нурай войдет в наш дом, он примет ее, как свою жену. Багдасар везет с собой вакфунаме (грамоту) с печатью нишанджи, и предупреди своего мужа: когда священник к нему явится, пусть ни минуты не заставляет ждать и примет со всем почетом.

Аслана, пораженная тоном брата от удивления открыла рот, но тут же его закрыла и вызывающе выставила подбородок.

– С какой это стати?

– Ты хорошо поняла, что я сказал, сестра? Если не хочешь беды на свою голову, делай, как я говорю.

– Аллах, – обиженно пробурчала она, – хорошо, сделаю, как говоришь, но как же быть дальше? Смотри, как бы тебе не пришлось возвращать моей Нурай ее махр.

Не ответив, Вали-ага принялся за еду. Нурай принесла и поставила перед ним чай. Он заставил себя улыбнуться, чтобы скрыть отвращение при виде тощей сутулой фигурки племянницы-невестки и прыщей на ее лице.

Бросившись на шею мужу, Анаит разрыдалась от счастья и никак не могла успокоиться.

– Бог услышал мои молитвы, ты вернулся! – повторяла она. – Бог услышал.

– Почему я не должен был вернуться? – удивился Багдасар.

Утерев слезы тыльной стороной ладони, Анаит всхлипнула:

– На базаре кто-то пустил слух, что тебя бросили в зиндан, и ты уже не вернешься.

«Наверное, постарался тот самый доброжелатель, что составил на меня донос, – в сердцах подумал Багдасар, – бедняжка Анаит, сколько ей пришлось пережить!»

Одной рукой он прижал к себе жену, другой обхватив льнущих к нему Сатеник, Гайка и Ованеса, весело ответил:

– Послушать, что говорят на базарах, – книги писать можно. Как видишь, я вернулся, – взгляд его обратился на детей. – Как вы жили без меня все это время, дети мои, не ссорились?

Ованес не смог упустить случая.

– Сатеник вчера надрала мне уши, папа, – торжествующим тоном пожаловался он.

– А ты меньше болтай, – вспыхнула сестра.

Багдасар внимательно посмотрел на дочь.

– Тебя что-то тревожит, дочка?

– Нет папа, – Сатеник отвела глаза и отодвинулась.

– Я только сказал Армику, что Сатеник помолвлена с Вирабом Юзбаши, – закричал Ованес, – а она…

Его прервал весьма чувствительный подзатыльник, полученный от старшего брата.

– Сейчас я расскажу папе, как ты выполнял свои задания, – сурово проговорил Гайк, и Ованес сразу сник.

– Ну, тебя, Гайк, наверное, можно не спрашивать, – засмеялся отец, с нежностью глядя на старшего сына, – ты наверняка все выполнил.

Гайк поднял глаза и, встретив взгляд отца, просиял.

– Все выполнил, папа, – подтвердил он, – перевел оду Горация и десять рубаи о смысле жизни Омара Хайяма. И еще выучил наизусть….

Анаит раздраженно прервала сына:

– Хватит стоять на месте и разговаривать, Гайк, разве ты не видишь, что отец устал? Ему нужно помыться, бегите с Ованесом за водой.

Гайк отвел глаза.

– Хорошо, мама, – послушно ответил он и повернулся к брату, – пойдем за водой, Ованес.

«Как странно, – уже в который раз мелькнуло в мозгу Багдасара, – почему Анаит всегда так резка с Гайком?»

Отправив Сатеник помогать Нур на кухне, Анаит села рядом с мужем на диван и взяла его за руку.

– Когда приедут Гурген Юзбаши и Вираб? – спросила она.

Багдасар удивленно пожал плечами.

– Кто же точно знает их купеческие дела? Не раньше, чем через неделю-две. Может, и месяц.

– Пока тебя не было, в Карс приезжал с товаром брат матери Вираба, – понизив голос, продолжала Анаит, – заходил к нам – наверное, на Сатеник хотел посмотреть. Как увидел ее, так сразу стал говорить, что сестра его с мужем хотят сватов засылать. Только я сказала, что нужно обождать – после сватовства следует день обручения назначить, а как назначать, если и жених, и отец невесты в отъезде? Только Сатеник о Вирабе и слышать не хочет, даже Ованеса поколотила, сам видишь. И что нам делать? Ей уже девятнадцать, женихов много, а сердце у нее ни к кому не лежит. Сколько еще ждать? Лучше Вираба мужа для нее нам не сыскать, в Тифлисе Юзбаши – один из самых известных и богатых родов.

– Я подумаю, поговорю с ней, – ласково погладив жену по плечу, пообещал Багдасар, – может, она просто боится чужой семьи, разлуки с нами. Объясню, что на этом построена жизнь, но неволить не стану. Бог не оставит нашу девочку.

За окном слышались смех и веселые голоса Гайка и Ованеса, таскавших воду из колодца, на кухне громко спорили Сатеник и старая Нур. Огромный чан, стоявший в каменной пристройке к кухне, мальчики наполнили горячей водой, и Багдасар погрузился в нее, с наслаждением смывая пыль дорог и соль морских ветров. Гайк, поднявшись на высокую приступку к чану, лил на голову отцу воду из кувшина, Ованес стоял внизу, держал полотенце и ныл:

– Гайк, дай и мне полить на папу. Хоть один раз разреши!

– Разрешил бы, выучи ты наизусть к папиному приезду Терунакан ахотк (Отче наш, арм.), – строго отвечал Гайк, – но ты ленился и забыл даже то, что знал.

– Я не забыл! Хайр мэр, вор… вор…

– Вот видишь, даже начало не помнишь!

Ованес сморщил лицо и громко всхлипнул, надеясь разжалобить смывавшего мыло отца. Багдасар потряс головой, на которую Гайк направил струю из кувшина, повертел мизинцем в ухе, вытряхивая воду, и, сдерживая смех, сурово заметил:

– Твой брат прав, Ованес. Тебя не примут в школу Эчмиадзина, если ты не будешь знать Терунакан ахотк, неужели ты хочешь опозорить всю нашу семью? Полей мне на спину, Гайк-джан. Вот так. Ованес, дай полотенце.

Выбравшись из чана, Багдасар начал вытираться. Ованес шмыгнул носом:

– Я выучу, клянусь мамой, выучу. Но ведь мы еще нескоро поедем в Эчмиадзин.

– Почему же, – натягивая штаны, возразил отец, – я повезу вас с Гайком в Эчмиадзин уже в этом месяце.

– Как в этом месяце? – испуганно воскликнул Гайк. – Но ведь ты говорил, папа, что школа снова начнет работать, кто же будет помогать тебе, если я уеду?

– Ничего, – потрепав его по голове, засмеялся отец, – справлюсь. А тебе нужно уже всерьез думать о своем образовании, если ты хочешь стать священником.

– Я хочу стать таким, как ты, папа, и учиться у тебя.

Багдасар надел рубашку и обвязал талию поясом.

– Я получил светское европейское образование, сынок, и постарался дать тебе то, что мог, но в Эчмиадзине ты всерьез изучишь богословие и историю твоей родины. К тому же, библиотека там намного лучше и больше нашей. Ладно, пойдем, наши женщины уже накрыли на стол.

После обеда Багдасар собрался к паше. Анаит наполнила ему миску горячей долмой и завернула в полотенце – чтобы не остыло. К великому удивлению Багдасара Мехмед-Эмин-паша ни минуты не заставил его ждать, любезным тоном ответил на приветствие и предложил сесть указав на засаленные подушки напротив себя. Положив перед пашой вакфунаме и поставив миску с долмой, Багдасар поколебался немного, но сумел подавить в себе брезгливое чувство и сел, по-турецки поджав ноги, а Мехмед-Эмин, мельком взглянув на вакфунаме, развернул полотенце и начал с жадностью поглощать угощение. Опустошив миску наполовину, он остановился, чтобы отдышаться, и сказал:

– Вспомни, Мерам-кули, что мы с тобой с самого детства были дружны.

Придя в сильнейшее замешательство, Багдасар не сразу нашел, что ответить. Когда-то они оба действительно носились по округе в компании местных мальчишек, но с какой стати пашой вдруг овладела ностальгия? Да еще до такой степени, что он припомнил имя, которым в детстве называли Багдасара соседи-мусульмане. Однако вежливость не позволила ему выразить свое недоумение.

– Да, конечно, как можно забыть.

– Я всегда хорошо относился к армянам! – горячо воскликнул паша. – Ты не подумай, от налогов, что собирают сборщики, мне ничего не остается, все уходит в Стамбул – время трудное, султан, да хранит его Аллах, требует все больше денег. Но раз у тебя есть вакфунаме, то веди свои занятия спокойно, тебе никто мешать не будет. И заходи ко мне в дом почаще, не забывай старого друга, – лицо его расплылось в сладчайшей улыбке.

Выслушав от Мехмед-Эмин-паши еще много приветливых слов и уверений в дружбе, Багдасар наконец покинул его дом и двинулся по узкой улице в сторону армянского квартала. Два турка, шедшие ему навстречу, почтительно посторонились, что удивило Багдасара еще сильней, чем ностальгия паши, – ведь Пророк запретил мусульманам не только первыми приветствовать «людей Писания», но и велел оставлять неверным лишь «узкую часть дороги». Встречные армяне и греки низко кланялись, желали благополучия и поздравляли с приездом. Пожилая армянка подвела мальчика:

– Благослови внука, тер хайр.

Перекрестив ребенка и дав ему поцеловать свою руку, Багдасар заинтересовался предметом, выглядывавшим из широкого кармана куртки мальчика.

– Дай взглянуть, сын мой.

Это была потрепанная книга в твердом желтоватом переплете, изображенные на нем дети сидели на скамье с книгами, а мужчина с густой бородой усердно наказывал одного из мальчиков розгой. Буквы в книге были не арабские, не греческие и не латинские. Кириллица. Русский букварь.

«Как жаль, что Святой Эчмиадзин не разрешает использовать грамматику Чамчяна. Пока ничего другого для армянских детей нет, – в который раз с горечью подумал Багдасар, – а как хорошо было бы иметь такую же книгу!»

– Сын Петрос книгу в Тифлисе купил, когда на Пасху товар возил, – пояснила старуха, – пять золотых монет за нее отдал. Ему сказали, русские дети с такой книгой читать учатся, вот Петрос денег и не пожалел – хочет, чтобы сын грамоту знал. Только солгали, наверное, ребенок книгу днем и ночью из рук не выпускает, уже два месяца прошло, а он так ничему и не научился, только страницы переворачивает. Теперь сноха Тагуи каждый день Петроса поедом ест: лучше б, говорит, дешевую игрушку купил, чем столько монет истратил.

Вернув мальчику книгу, Багдасар строго сказал женщине:

– Передай снохе мои слова, госпожа Ануш: не пристало жене попрекать мужа, да будет благословенно желание Петроса видеть сына грамотным. Придет день, и для армянских детей напишут книгу, по которой они станут учиться грамоте, а завтра приводи внука в школу.

Старая Ануш обрадовалась, лицо ее расцвело улыбкой.

– Говорят, тер хайр, сам великий Алет-эфенди проникся почтением к твоей учености и предложил тебе пост визиря, – заговорщическим тоном проговорила она.

Багдасар понимал, что новости разносятся быстро, но не думал, что весь Карс уже знает о добром отношении к нему Алет-эфенди. Несмотря на свой ум и солидное европейское образование, карсский священник Багдасар в душе был человеком наивным, как десятилетний ребенок, и лишь теперь с досадой сообразил:

«Конечно же! Потому паша и пустился в детские воспоминания, а встречные турки были столь почтительны. Армяне и греки, видя меня, тоже словно лопаются от счастья. До чего же жалкими могут быть люди, даже стыдно порой становится за род людской!»

– Передай всем, кого встретишь, госпожа Ануш, чтобы приводили в школу детей, – как можно суровее произнес он и продолжил свой путь, размышляя о делах более важных, нежели раболепство окружающих перед могущественным нишанджи.

«Если в первый день на уроке будет не более десяти человек, бумаги для них хватит, но что делать, когда соберутся дети из окрестных деревень? Купец Левон прибыл с товаром из Астрахани, хочет сделать церкви богатое пожертвование – купить новую ткань для облачений. Скажу, пусть лучше закупит в Эчмиадзине бумагу и карандаши»

Бедные и богатые армяне Карсского пашалыка мечтали видеть своих сыновей грамотными, сознание этого приятно ласкало душу Багдасара. Когда же на пороге родного дома его встретила улыбающаяся Анаит, а ноздри защекотал соблазнительный запах, тянувшийся из кухни, все мысли разбежались, осталась одна:

«Моя жена, мои дети, наконец-то я дома!»

Спустя два дня к ним пожаловал сам начальник кавалерии и военного гарнизона Карса Вали-ага, родственник паши. Жители армянского квартала с удивлением и опаской выглядывали из своих окон, следя, как он осадил коня у крыльца дома армянского священника, спрыгнул на землю и бросил повод бежавшему за ним слуге. Багдасар поспешил навстречу нежданному гостю.

– Ассаламу алейкум, почтенный Вали-ага, прошу садиться.

– Алейкума салам, – буркнул гость, оглянувшись, опустился на диван и скрестил ноги.

Скромно потупившись вплыла Анаит с подносом в руках. Вали-ага поспешно опустил глаза – мусульманину неприлично смотреть на чужую жену, немусульманку.

– Отведай скромного угощения, приготовленного руками моей жены, ага, – сказал Багдасар, – не обижай нас отказом.

Взгляд Вали-аги уперся в широкое блюдо, на котором золотилась мусака (блюдо из баклажанов), приправленная сыром и зеленью, обоняние его взволновал щекочущий аромат исходящего паром мяса. Анаит принесла и поставила перед гостем стакан чистой воды, выказывая уважение к его религии, но Багдасар вкрадчиво спросил:

– Не желает ли, почтенный ага, отведать ракию? Жена моя изготавливает ее из слив, по особому рецепту, используемому в Валахии.

Вали-ага оживился:

– Аллах, да не совершу я греха, разве ракия цветом не похожа на молоко? А ведь сам Джабраил благословил пророка, выбравшего молоко, а не вино. Сказано: «Из плодов пальм и лоз вы берете себе напиток пьянящий», но ничего не говорится про сливы.

– Налей высокочтимому гостю ракии, Анаит! – приказал жене Багдасар.

От ракии – крепкой сливовой водки, слегка разбавленной водой и оттого приобрётшей мутно-белый цвет, лицо гостя раскраснелось. Анаит и Сатеник внесли пахлаву, рахат-лукум и нарезанные фрукты.

– Аллах да ниспошлет мир твоему дому, ага Багдасар, – сказал явно повеселевший после ракии Вали-ага, – всем известно: никто в Карсе не готовит лучше твоей жены. Скажи, ханум, – не поднимая глаз, обратился он к Анаит, поставившей перед ним горячий кофе, в котором плавали фисташки, – обучила ли ты свою дочь искусству готовить и варить кофе?

Глаза Анаит кокетливо блеснули:

– Все мои дочери умеют готовить, уважаемый ага, и в чем-то даже меня превзошли.

Женщины удалились. Багдасар любезно развлекал знатного гостя ничего не значащей беседой и про себя перебирал всевозможные причины его визита. Однако спрашивать было невежливо. По окончании трапезы, Вали-ага блаженно вздохнул и, погладив живот, заговорил наконец о том, что привело его к священнику.

– Моя первая жена умерла родами, – начал он, – две другие состарились, они ленивы и неряшливы. Моему дому нужна хорошая хозяйка, а мне нужна молодая жена. Ты уважаемый и ученый человек, ага Багдасар, хотя и христианин. Шариат дозволяет правоверному взять в жены христианку, хотя это и макрух танзих (нежелательно), поэтому я прошу тебя отдать мне в жены твою младшую дочь.

– Мою дочь?! – Багдасар сумел взять себя в руки, но голос его все же слегка дрожал от сдерживаемого гнева: – Благодарю за честь, почтенный ага, но я уже обещал отдать дочь племяннику купца Юзбаши из Тифлиса.

– Иншаллах, мне известно, что сватов еще не засылали. Подумай, ага Багдасар, для чего тебе отправлять твою любимую младшую дочь в Тифлис, когда она может жить рядом с тобой и скрасить твою старость? Клянусь: если твоя дочь родит мне сына, я сделаю его своим наследником.

«Наследником, чего, что у тебя есть? – подумал Багдасар. – То, что ты присвоил, ограбив грека Анания, или махр, которым паша обеспечил свою дочь, когда выдал за твоего сына?»

Вслух он этого, разумеется, не сказал, и сделал вид, что задумался.

– Благодарю, великодушный ага, но ведь у тебя, кажется, есть сын и достаточно взрослый. Я слышал, он уже женат, вряд ли он согласится уступить права своих детей сыну моей дочери. Да и моей Сатеник нелегко будет ужиться с его женой.

Вали-ага пренебрежительно махнул рукой.

– Пусть это тебя не тревожит, ага. Ты прав, у меня есть сын Ибрагим от первой жены, умершей в родах. Ему недавно исполнилось двадцать два года, он женат на Нурай, дочери Мехмед-Эмин-паши и моей сестры Асланы. Я согласился на этот брак из любви к сестре – Нурай их единственный ребенок, и им не хотелось отдавать ее в чужую семью. Однако это хилая и больная девочка, она не сможет дать моему сыну здорового потомства, поэтому я и говорю: моим наследником станет сын твоей дочери.

Багдасар изобразил изумление.

– Однако законы твоей религии позволяют Ибрагиму взять другую жену.

– Опять же нет – сестра настояла, чтобы в договоре было указано: Ибрагим не будет брать другую жену, – Вали-ага испустил тяжелый вздох и возвел глаза к небу, – Аллах видит, я не мог отказать любимой сестре.

– Согласно мазхабу (религиозно-правовой системе ислама), основанному имамом Абу Ханифой, для ханафитов (последователи религиозно-правовой школы суннитского ислама) такое условие не имеет силы, – возразил Багдасар.

– Откуда тебе так хорошо известны законы ислама? – поразился Вали-ага.

– Исповедуя веру в Христа, нужно знать также законы, по которым живут твои соседи. Я читал много книг, знаю Коран и сунны, изучал мазхабы. Твой сын вправе взять себе других жен, однако, если это заранее обговорено, первая жена имеет право просить развода.

«И потребовать вернуть богатый махр, – мысленно добавил он, – а тебе этого очень не хочется»

Вали-ага нахмурился.

– Мой сын не станет брать другой жены, – отводя глаза, пробурчал он, – твоя дочь будет главной хозяйкой в моем доме, – глаза его недобро блеснули, – а тебе, ага Багдасар, и твоей семье будет полезно иметь могущественного защитника в Карсе.

– Меня и мою семью защитит Бог, – сухо ответил Багдасар, – сожалею, ага, но моя дочь не может быть твоей женой.

Вали-ага резко поднялся, глаза его налились кровью. Не стань ему ранее известно о добром отношении могущественного нишанджи Алет-эфенди к Багдасару, последнему пришлось бы плохо. Теперь же он лишь круто повернулся и, отшвырнув стол, вышел. Услышав грохот и потрясший весь дом стук двери, испуганная Анаит вбежала в комнату и застыла, как вкопанная, над осколками фарфоровой посуды.

– Что… что случилось?

В дверях стояли, не решаясь войти, Сатеник, мальчики и старая Нур.

– Ничего, – спокойно ответил Багдасар, – уберите здесь и собирайтесь в церковь. Сегодня во время службы просите Господа нашего о заступничестве особенно горячо.

Никто не посмел задать ему вопросов, лишь вечером, когда Нур и дети улеглись спать, он шепотом подробно рассказал жене о своем разговоре с Вали-агой. Анаит в ужасе схватилась за голову.

– Я говорила! – причитала она. – Чувствовало мое сердце! Нужно было давно обручить ее с Вирабом Юзбаши, а ты позволял ей капризничать. Девушки всегда боятся, что они знают о браке? А теперь этот турок может ее похитить, и что мы сможем сделать? По мусульманскому закону мулла поженит их без ее согласия.

– Я поговорю с ней, – устало проговорил Багдасар, – караван Гургена скоро будет в Карсе, Вираб едет с ним. Его родители на брак согласны, если Сатеник не станет упираться, можно обручить их прямо теперь же. Ислам запрещает посягать на чужих жен и невест, Вали-ага не посмеет нарушить запрет. Следи эти дни за дочерью, не выпускай ее из дома.

Ночью Анаит разбудила мужа – ей послышался какой-то шорох – словно кто-то крался к входной двери. Торопливо набросив одежду, они поспешили вниз, и свеча в руке Анаит задрожала, осветив Сатеник, открывавшую входную дверь. Девушка была одета по-дорожному, в руке держала маленький узелок.

– Дочь, куда ты собралась? – растерянно спросил Багдасар.

Из темноты выступил человек в турецкой одежде и умоляюще сложил руки.

– Ага, молю, отдай за меня Сатеник, я жить без нее не могу, и она меня тоже любит.

В тусклом мерцании свечи Багдасар разглядел тонкое красивое лицо юноши. Разговаривать на крыльце было нельзя – шум мог разбудить соседей.

– Зайди в дом, – тихо сказал он, подождал, пока неизвестный войдет, и, закрыв дверь, резко спросил: – Кто ты такой?

– Ибрагим, сын Вали-аги, – опустив голову, ответил молодой турок, и даже в полумраке заметно было, как он покраснел, – выслушай меня, ага.

– Что ж, говори, – холодно кивнул Багдасар.

Анаит стояла, сложив на груди руки, взгляд ее, устремленный на Ибрагима, пылал гневом. Сатеник, упрямо сжав губы и опустив глаза, крепко прижимала к груди узелок.

– Я жизнь готов отдать за твою дочь, ага, – начал Ибрагим, – три лета прошло с тех пор, как я в первый раз ее увидел, и мои мысли теперь только о ней. Я следовал за ней издали, иногда она смотрела на меня, и мне казалось, что она надо мной смеется. Но прошлым летом на базаре мы случайно сказали друг другу два слова, потом я иногда в темноте подкрадывался под ее окно, и мы тихо говорили. Один раз Сатеник сказала: я умею писать по-армянски, по-арабски и на других языках, научись и ты грамоте. У меня было пятьсот ахче, которые подарила мне сестра моей матери. Я отнес их мулле и попросил меня научить. Он учил плохо, но все же я теперь могу на языке, каким говорил с правоверными Пророк, написать Сатеник, что она – свет моей души. И каждый раз, когда мне удавалось встретить ее на улице, я незаметно вкладывал ей в руку записку, а она мне отдавала свою. Писала большими буквами, чтобы мне легче было прочесть.

Юноша посмотрел на Сатеник, и взгляды их встретились. Она улыбнулась и, подойдя к Ибрагиму, взяла его за руку.

– Я писала Ибрагиму, что тоже люблю его, и ни от одного своего слова не откажусь. Знаю, вы хотите отдать меня за Вираба Юзбаши. Я не пойду за него. Простите, папа, мама, – в голосе ее зазвенели слезы, – я люблю вас, но не стану ничьей женой, кроме Ибрагима.

Багдасар взглядом остановил вспыхнувшую от возмущения Анаит.

– Ты не можешь стать женой мусульманина, дочь моя, – мягко, но твердо проговорил он.

С грацией молодого барса юноша опустился перед ним на колени.

– Окрести меня, отец.

– Встань! – сурово велел Багдасар. – Знаешь ли ты, что по законам этой страны мусульманину, принявшему христианство, полагается смертная казнь?

– Для меня нет жизни без Сатеник. Окрести меня, отец, и обвенчай нас.

Сатеник встала на колени рядом с Ибрагимом.

– Обвенчай нас, отец, если ты этого не сделаешь, мы с Ибрагимом уйдем в Россию и обвенчаемся там. Нас никто не остановит.

– Как ты смеешь так говорить с отцом! – вскричала Анаит. – Или ты не боишься Божьего гнева?

Из глаз Сатеник покатились слезы, но она вытерла их и упрямо тряхнула головой.

– Я ничего не боюсь, мама! Ничего, кроме разлуки с Ибрагимом.

– Безумная, – устало и без гнева вздохнул Багдасар, – Ибрагим женат. И хотя брак его заключен не по христианскому закону, у него есть жена.

Сверкнув глазами, юноша вскочил на ноги, принудив подняться и Сатеник.

– У меня нет жены, ага! – возмущенно воскликнул он. – Мой брак заключен моим отцом против моей воли, дочь моей тети Асланы никогда не была и не будет моей женой. Она должна войти в наш дом через несколько дней, когда ей исполнится четырнадцать, но я твердо сказал отцу: я не приму Нурай, как жену. У меня не будет другой жены, кроме Сатеник, я уже очень давно сказал это отцу.

– И что ответил тебе Вали-ага? – пристально глядя на Ибрагима, поинтересовался Багдасар.

Юноша смущенно отвел глаза.

– Он… он тогда очень рассердился. Когда ты, ага, уехал в Константинополь, неожиданно пошли разные слухи. Один раз отец велел мне идти с ним в дом паши, сказал: тебе следует навестить твою жену Нурай. Нас с Нурай посадили в одной из комнат и оставили вдвоем. Мы сидели, и я не знал, о чем с ней говорить. Тогда я встал и вышел, подошел к двери другой комнаты, и тут услышал голоса отца и тети Асланы. Отец сказал: я ходил к кадию Юсуфоглу и сказал, что хочу выгнать из Карса семью предателя-священника, но кадий не разрешил – сказал, что все это пустые разговоры, ему пока ни о каком предательстве неизвестно.

«Кажется, я догадываюсь, кто написал на меня донос, – подумал Багдасар, – и, кажется, понимаю почему»

– И что же ответила твоя тетка? – спросил он.

– Разозлилась, она всегда злится. Сказала: ты никогда ничего не мог нормально сделать, Вали-ага, я жалею, что отдала свою дочь за твоего сына. И тогда отец ответил: клянусь, сестра, скоро этой девушки не будет в Карсе. Я понял, что речь идет о Сатеник, и мне стало страшно. Я хотел бежать к Сатеник и ее матери – предупредить. Но когда мы вернулись домой, отец избил меня и запер в подвале – сказал, что я не выйду, пока не придет время встречать мою жену Нурай. Уже не помню, сколько дней я там провел, хлеб и воду мне спускали сверху, а отец иногда подходил к люку и разговаривал со мной – твердил, что Аллах наказывает за непослушание, и я должен быть покорным сыном. Сегодня утром он объявил, что сам женится на Сатеник, и теперь она для меня станет махрам, а я должен готовиться к встрече с женой – завтра Нурай исполнится четырнадцать, и она войдет в наш дом. Меня выпустили из подвала, отвели в баню, потом пришел мулла, и долго говорил об обязанности сына почитать отца. Потом меня опять заперли, правда, уже в моей комнате. Мулла велел мне всю ночь читать молитвы, но уж оттуда-то я сбежал, как только стемнело. И сразу бросился сюда.

Он вопросительно взглянул на Сатеник.

– Ибрагим прибежал под мое окно, – подтвердила она, – и я сразу его услышала. Я уже много ночей плохо сплю, потому что тревожусь. Он все мне рассказал, и я тоже рассказала, как приходил его отец. Мы решили бежать. Ибрагим поклялся обращаться со мной, как с сестрой, пока не примет нашу веру, и мы не обвенчаемся. Если ты, папа, отказываешься нам помочь, мы уйдем, тебе меня не удержать.

– Глупцы, – резко проговорил Багдасар, – вас заметят, едва вы выйдете из крепостных ворот, стражники направят Вали-агу по вашим следам.

Ибрагим и Сатеник переглянулись.

– Я знаю тайный ход, – нерешительно возразил юноша, – мы выберемся из Карса еще до того, как прокричит муэдзин и откроются ворота, а к полудню доберемся до Ани. В развалинах переждем до темноты.

– И далеко ли вы сможете уйти пешком? Вали-ага разошлет всадников во все стороны, спустя два часа вы окажетесь в его руках. Подумайте об этом.

Голос Багдасара был спокоен, словно говорил он не о побеге дочери из родного дома, а рассуждал о чем-то постороннем. Правота его слов была очевидна, и молодые люди растерянно молчали. Анаит не выдержала.

– Тебя никто не защитит, Сатеник! – воскликнула она. – Никто! По мусульманским законам ты будешь блудницей, а ты знаешь, как поступают с блудницами! Тебя забьют камнями и даже церковь не вступится за ту, что покрыла себя позором.

– Тише, – остановил жену Багдасар, но Сатеник, вспыхнув, тоже повысила голос:

– Позор не коснется меня, мама, я брошусь со скалы прежде, чем стражники дотронутся до меня своими грязными руками!

В дверях появились разбуженные их криками Нур и Гайк.

– Мама, что случилось? – испуганно протирая глаза, спросил мальчик.

Гнев Анаит немедленно обрушился на его голову.

– Уходи немедленно, чтобы глаза мои тебя не видели, будь ты проклят! – сама не понимая, что говорит, закричала она и разрыдалась.

– Подойди ко мне, Гайк, – мягко приказал Багдасар, перекрестил сына и благословил его, возложив руку ему на голову, – а теперь иди к себе, и да будет мир с тобой. Уходи и ты, Анаит, – велел он жене таким тоном, что она вздрогнула, – и да снизойдет покой в твою душу. Иди с Нур на кухню, пусть она напоит тебя чаем и успокоит, а мне нужно еще говорить с Ибрагимом и Сатеник. Садитесь, дети мои.

Анаит заколебалась было, но Нур, крепко взяв ее за руку, повела на кухню и усадила в старое кресло возле еще теплой с вечера печи. Плотно закрыв за собой дверь, она встала посреди кухни и, уперев руки в бока, сердито смотрела на ту, которая выросла на ее руках. Под взглядом старой служанки Анаит бессильно поникла.

– Не смотри на меня так, – тихо попросила она, – я уже сама не понимаю, что говорю, мне так страшно за Сатеник! Я всегда любила ее больше других детей, хотела ей счастья. Надеялась, она выйдет за богатого купца, будет жить в роскоши. Кто мог знать, что она влюблена в этого турка?

– Я знала, – коротко ответила Нур.

– Ты?! – Анаит в гневе приподнялась. – И ничего мне не сказала?

Нур пожала плечами.

– Он приходил под ее окно, они разговаривали. Ничего плохого меж ними не было. А сказала бы я тебе, так что б ты сделала? Сама не без греха, хранишь записку и сухой цветок. У меня ведь глаза есть, вижу, на кого все больше походит Гайк.

Побелев, Анаит схватилась за сердце.

– Пощади меня, Нур!

– Сегодня ты совершила великий грех, проклиная своего сына, – неумолимо продолжала старуха, – разве дитя в чем-то виновато? А заботу о Сатеник оставь Богу и своему мужу, не тебе с таким грехом на душе решать ее судьбу.

Обе умолкли. Анаит, закрыв лицо ладонями, тихо плакала, Нур сидела, плотно сжав губы, и тихо раскачивалась из стороны в сторону. Наконец дверь кухни скрипнула, и на пороге встал Багдасар. Оторвав от лица руки, Анаит с тревогой уставилась на него заплаканными глазами.

– Ибрагим ушел один, – негромко сказал он, – я убедил Сатеник, что одному ему легче будет скрыться. Он доберется до Эчмиадзина, примет святое крещение и поживет в монастыре у моего брата Егиша. Вали-аге, занятому поисками сына, теперь будет не до Сатеник, он оставит ее в покое, а через месяц мы всей семьей повезем Гайка и Ованеса в духовную школу Эчмиадзина. Там, у подножия Святого Престола, если Богу будет угодно, Сатеник обвенчается со своим любимым.

Анаит всхлипнула.

– Почему ты не запер ее? Ты – отец, в твоих руках власть, данная Богом. Пусть этот турок Ибрагим решает свои дела со своей семьей, как хочет, это не наше дело.

Расправив плечи, Багдасар улыбнулся.

– Можно ли запереть влюбленную девушку, да еще такую упрямую, как Сатеник? Неужели ты не знаешь свою дочь? Ее можно только убедить. Положись на Бога, Анаит.

– Но что будет с ней дальше? За Вирабом Юзбаши она была бы, как за каменной стеной, а этот нищий турок…

Подняв руку, муж ее остановил.

– Мы все решим после того, как они обвенчаются, – спокойно ответил он, – они могут уехать в Тифлис, могут отправиться в Астрахань к твоему брату Араму. Сестра матери Ибрагима всегда ненавидела Вали-агу, она спрятала украшения умирающей сестры, а теперь отдала Ибрагиму, он унес их с собой. Сатеник тоже получит от нас приданое. У них будут деньги, чтобы начать в России свое дело. А ты, Анаит, если не хочешь беды на наш дом, никогда не гневи Бога, не говори нашим детям того, что сказала сегодня Гайку.

Повернувшись, Багдасар вышел. Опустив голову, Анаит горько рыдала, Нур сидела неподвижно, и лицо у нее было каменным.