Читать книгу Разочарованный странник - Иеромонах Кирилл - Страница 3

Осенью 1978 года я был призван на службу в ряды Советской Армии. На призывном пункте в г. Железнодорожном нашу группу погрузили в небольшой автобус и повезли в неизвестном направлении. Вначале ехали в сторону Москвы. Когда наш «пазик» свернул с МКАДа на Ленинградское шоссе, кто-то из призывников спросил сопровождающего нас сержанта:

– А мы куда едем, товарищ сержант?

– На север…, – ответил он. Мы притихли. Перед глазами у нас сразу поплыли грустные заснеженные пейзажи с белыми медведями. Но через некоторую паузу сержант добавил с ухмылкой:

–…Московской области. Все сделали облегчённый выдох. Пунктом нашего назначения был город Солнечногорск, 1-е Высшие офицерские курсы «Выстрел».

Приехали вечером. Войдя в казарму, первое непривычное впечатление – жуткий грохот сапог по деревянному полу. Такие же, как и мы новобранцы, но уже переодетые в военную форму, были на одно лысое лицо и ходили по расположению туда-сюда, как будто что-то искали. Со временем я с этим свыкся, потому что стук сапог, запах ваксы, солдатский мат, команда «рота подъём», папиросы и батон с маслом стали моей повседневной жизнью на долгие два года.

Первый месяц карантина на плацу и спортплощадке из нас вытряхивали «мамины пирожки», которые улетучились из памяти в первую же неделю. Ежедневно мы как одержимые шагали по полковому плацу, впечатывая что есть мочи каждый шаг в асфальт, сбивая каблуки. На весь плац раздавалась только одна команда сержанта: – «Выше ножку!» И мы отчаянно шагали, поднимая ногу как гимнасты, подражая солдатам кремлёвского караула у мавзолея Ленина.

В карантине у новобранцев основным занятием было изучение Устава. Мы рассаживались каждый на своей прикроватной табуретке посередине казармы, зубрили устав и отвечали на вопросы сержанта, который проводил занятия. Потом было бесконечное подшивание белых подворотничков к гимнастёрке, чистка сапог до зеркального блеска, натирание полов и отбой-подъём по секундомеру.

По вечерам я, как художник, был нарасхват у «дедов», то есть у старослужащих, для оформления дембельских альбомов и рисования портретов с фотографий их любимых девушек. Однажды один сержант из разведроты, грузин, не то, чтобы попросил, а приказал нарисовать у него на груди портрет Сталина: – Татуировку буду делать, – гордо сказал он. Мне нашли подходящую картинку с профилем И. Сталина, которую я срисовал шариковой ручкой на левую грудь сержанта. Нашёлся и специалист по татуировкам, ловко выполнивший свою работу тонкой гитарной струной и тушью.

Приближалась середина декабря. Нас снабдили ломами и лопатами и повели к главному корпусу рыть траншею. Почему кому-то именно в это время так приспичило рыть траншею – неизвестно. На улице было минус 35°, и земля по твердости нисколько не уступала граниту. Хотя на руках у нас были рукавицы, но сквозь них сразу чувствовался холод промерзшего железа лома. Портянки в сапогах примерзали к стелькам и казалось, что пальцев на ногах нет (надевать носки было не положено). Мы по очереди бегали в главный корпус погреться. И всё же я заболел. Из лазарета я вышел через неделю, накануне принятия присяги.

Позже, читая о колымских ссылках наших новомучеников и исповедников, из этого небольшого опыта я уже мог реально представить, каково это на морозе долбить ломом мёрзлую землю и замерзать в траншее без всякой надежды на возможность хотя немного погреться.

Декабрьский день воинской присяги выдался очень морозным. В этом году зима вообще была суровой и снежной, что новобранцам доставляло много хлопот. И в связи с тем, что на улице стоял чуть ли ни сорокаградусный мороз, командование решило провести принятие присяги в помещениях казарм. Но вначале мы выстроились на плацу, чтобы пройти торжественным маршем, после чего разошлись по расположениям. Приехавших на день присяги родственников разместили в полковом клубе.

После принятия воинской присяги и окончания карантина я был распределён во взвод обеспечения учебного процесса офицерских курсов, для чего, собственно, ещё на призывном пункте всех нас отбирал приехавший с курсов «Выстрел» подполковник с сержантом. И когда я уже стоял перед столом призывной комиссии, которая распределяла призывников кого куда, вдруг вошёл этот подполковник, что-то шепнул председателю комиссии и забрал меня с собой. Как потом говорил уже игумен Мефодий, вспоминая эту и подобные ситуации, происходившие с нами: «Мы с тобой всё время оказываемся на гребне волны», то есть на грани.

Взвод наш поместили в расположении роты химзащиты в качестве третьего взвода этой роты, хотя приписаны мы были к курсам. Конечно, полковые нас недолюбливали и всячески пытались унизить нас, придраться к чему-нибудь, выразить своё презрение, потому что мы штабные. Но, как было замечено, это качество присуще людям недалёкого ума, которым кроме как положением старослужащего похвастаться больше было нечем. Именно они воспитывали молодое пополнение неуставными методами, а попросту – издевались. Нам повезло: наш командир взвода был из интеллигентной московской семьи, отслуживший уже полтора года, и будучи «дедом» в обиду нас никому не давал.

И вот впервые меня назначили дневальным. Дневальных должно было быть двое, а кто-то из сержантов назначался дежурным по роте, у которого дневальные были в подчинении. Вместе со мной вторым дневальным назначили рядового Сидорова Дмитрия, занимавшего в расположении второй ярус кровати прямо надо мной. Поэтому иногда при команде «рота подъем» он прыгал сверху прямо мне на спину. В обязанности дневального входила уборка расположения, поддержание порядка и стоять возле тумбочки. Напротив входа в расположение роты находилась тумбочка с телефоном на ней. Так вот один дневальный должен был стоять «на тумбочке», отвечать на телефонные звонки, а при входе командира роты вытягиваться по струнке, отдавая честь, и громко подавать команду: «Смирно! Дежурный по роте на выход!» В то время как второй дневальный наводил порядок, либо отдыхал, потому что дневальные заступали на суточное дежурство и ночью должны были попеременно стоять «на тумбочке». Именно в это дежурство произошло наше с Димкой знакомство, переросшее в настоящую большую дружбу на многие годы – на всю жизнь.

Во взвод обеспечения учебного процесса были отобраны специалисты по радиотехнике и электронике, телевизионщики, киномеханики и трое художников, двое из которых были я и Дмитрий. Нас определили на службу в главный корпус офицерских курсов, где на цокольном этаже у нас была мастерская, в которой мы вдвоём трудились до окончания срока службы. Нет, мы, конечно, тоже участвовали в стрельбах на полигоне, бегали по полной выкладке. Но основную часть времени проводили у себя в мастерской, а при большой нагрузке и срочности выполнения задания, бывало, что сутками из неё не выходили.

Как-то раз, проводя генеральную уборку в мастерской, мы нашли в ящике шкафа отрез чёрного бархата. Нам вдруг пришла идея сшить себе из этого бархата шапочки для удобства работы. Мы так и сделали.

Сегодня, глядя на фотографию тех лет, где мы с Дмитрием сидим в мастерской в этих шапочках, дрожь пробегает по телу – это были настоящие скуфии! Но в то время мы не придали этому никакого значения и даже представить себе не могли, что спустя десять лет, в алтаре Михайловского собора Псково-Печерского монастыря, облачая нас в подрясники послушников, на голову нам наденут точно такие же «шапочки» из черного бархата.

Как правило в армии перед уходом в запас назначают так называемый дембельский аккорд, то есть работа, которую необходимо выполнить за пару месяцев до «дембеля». Моя аккордная работа не сказать, что была прям дембельской. Приступил я к ней летом, а увольнение в запас ожидалось только в ноябре. Тем не менее я выполнял эту работу под условием того, что после её завершения уже никаких особых заданий у меня не будет. И, надо сказать, что работа эта была не простой и особенной – изготовление памятника на братскую могилу.

На выбранное место возле полигона, недалеко от нашего расположения, привезли огромную семитонную гранитную глыбу. Из этого гранита мне предстояло сделать памятник на братскую могилу куда-то под Брянск на то место, где во время войны фашистами была уничтожена деревня вместе с её жителями. Это был даже не приказ, а просьба самого начальника курсов «Выстрел» семидесятилетнего дважды героя Советского Союза генерал-полковника Д.А. Драгунского. Он лично пришел осмотреть привезённый гранит и дал мне список известных ему фамилий погибших семей, которые должны быть высечены на памятнике.

Вначале я сделал эскизный проект памятника и заказал необходимые твёрдосплавные инструменты для работы по камню. Скарпели, закольники, шпунты, бучарды различной формы и размеров заказали в Мытищах на заводе художественного литья. Весь остальной инструмент так же был закуплен и доставлен к месту работы. Как только из Мытищ привезли инструмент, я взял себе помощника и сразу же приступил к работе.

Перед этим у меня была возможность опробовать инструмент на мраморе, изготовив памятник на Ваганьковское кладбище отцу одного генерала, погибшего во время войны 1941-45 годов. Но так как мне нужно было осмотреть место для установки памятника, то этот генерал дал свою чёрную «Волгу», и я поехал в Москву. Подъезжая к Ваганьковскому кладбищу, я увидел огромное скопление народа у его входа. Мы с водителем вышли из машины и стали пробираться сквозь толпу людей, потому что нам нужно было пройти в глубь кладбища к нужному нам месту. И тут мы увидели могилу, даже не могилу, а гору цветов с гитарами на ней. Только тогда мы узнали о том, что умер Владимир Высоцкий и только что состоялись его похороны. Вернувшись в войсковую часть, мне сначала никто не поверил, что умер В. Высоцкий. Но потом трагическая новость подтвердилась.

Теперь, после мягкого и вязкого мрамора, нужно было привыкнуть к твёрдому и сухому граниту. От удара скарпели мелкие гранитные брызги посекли мне стёкла в очках, но зато были целы глаза. Иногда я надевал специальные защитные очки, но в них было очень неудобно, они потели и не было видно мелочей. Приступая к работе, я помнил слова Микеланджело о том, что «каждый кусок камня имеет статую внутри себя и задача скульптора обнаружить её». Для этого приходилось сначала откалывать большие куски камня от лежащей глыбы, а затем постепенно подбираться к тому, что было заключено внутри.

В процессе работы Д.А. Драгунский приходил посмотреть на то, что у меня получается. Один раз взяв в руки скарпель и молоток генерал спросил, указывая в нижней части гранита:

– Здесь можно попробовать, я не испорчу?

– Можно, товарищ генерал-полковник, пожалуйста, – ответил я улыбаясь.

Он слегка ударил несколько раз скарпелью по граниту, затем вернул инструмент и сказал:

– Ну вот, я к этому тоже руку приложил.

Сложнее всего было высекать буквы на отполированной до зеркала гранитной площадке, потому что ошибиться и неточно стукнуть скарпелью означало испортить работу. Но всё получилось как нельзя лучше: к концу лета работа была закончена и памятник отвезли на место его установки в Брянской области. Наверное, он до сих пор где-то там и стоит.

Два года службы в армии пролетели очень быстро, хотя вначале казалось, что они будут длиться бесконечно. За это время мы возмужали, дружба наша окрепла, мы научились любить свой дом и узнали настоящий вкус хлеба. И вот долгожданный "Приказ Министра обороны об увольнении из Вооруженных Сил СССР в ноябре-декабре 1980 года военнослужащих, выслуживших установленный срок службы". И уже 1 ноября нам выдали все необходимые документы и поблагодарили за службу. Пасмурным осенним вечером мы с Димкой вышли за ворота войсковой части и отправились домой, к своим родным и близким, которые всё это время нас ждали.