Читать книгу Разочарованный странник - Иеромонах Кирилл - Страница 5

Первый раз в здание Московского Высшего художественно-промышленного училища им. С.Г.Строганова (МВХПУ) я попал благодаря начальнику нашей художественной мастерской, Виктору Емельяновичу, в которой мы вместе работали и где я помогал ему делать дипломную работу, когда он был студентом вечернего отделения этого ВУЗа. Однажды вечером после работы он попросил меня помочь ему перевезти в Строгановку планшеты с проектом мебели для зала заседаний, так как учился он на кафедре Промышленного искусства по специальности «Проектирование мебели». Проект состоял из четырёх планшетов размером 1х1 метр с натянутым на них ватманом. В торцы этих планшетов с двух сторон мы вбивали по углам небольшие гвоздики, клали на планшет специальную линейку из оргстекла с роликами по концам, привязывали капроновую верёвочку к одному из гвоздиков, затем пропускали эту верёвочку через ролики и привязывали к гвоздику на противоположной стороне. Получалась рейсшина, перемещающаяся вверх-низ при помощи роликов. Всё это мы делали у себя в мастерской: и планшеты, и натягивание ватмана, и сами проекты, и даже рейсшины из оргстекла (латунные ролики заказывали токарю). Это было очень удобно. И когда уже учился я, то мне сильно завидовали однокурсники, потому что им приходилось все свои проекты делать дома после работы, разместившись на полу, и куда-то нужно было ставить эти самые планшеты. Работая над своим дипломом, я вспоминал эти четыре планшета 1х1 метр, которые я когда-то помогал отвезти в институт Виктору Емельяновичу, потому что мой проект занимал восемь таких планшетов.

И вот я впервые попал в этот «храм искусства» и был по-настоящему потрясен. В коридорах на стенах были развешены лучшие курсовые работы студентов. Я смотрел на эти проекты машин, интерьеров и мебели с нескрываемым удивлением. Это было высококлассное мастерство художников, соединённое с гениальной конструкторской мыслью! А подойдя к кафедре монументально-декоративного искусства я просто замер, глядя на никогда ещё мною не виданные рисунки натурщиков так мастерски выполненные. И это были всего лишь учебные постановки!

Конечно, после этого посещения Строгановки и помогая делать дипломную работу своему шефу, ему уже не пришлось меня долго уговаривать поступать именно в это учебное заведение. И так как я тоже был безумно талантлив – чего уж там скрывать – то моё поступление было лишь делом времени. Ну, а если серьёзно, не то, что поступить, а даже пройти предварительный просмотр и получить от комиссии бланк заявления с просьбой допустить к вступительным экзаменам, было невероятно сложно – абитуриенты отсеивались пачками, не доходя до самих экзаменов. Поэтому наш преподаватель по предмету цветоведения Стаборовский (не помню имени) так и говорил: «Вы – гении! Да-да! Здесь другие не учатся, они просто не могут сюда попасть, их здесь нет. Сюда поступают учиться только гении!» Мы, конечно, улыбались и тихонько хихикали на его восторженные слова.

Но я захотел учиться именно здесь потому, что видел, чему и как тут учат. Я видел работы преподавателей на улицах Москвы, на станциях метро, на выставках; я видел, что умеют они и хотел научиться у них этому же. И слава Богу, что мне довелось учился в Строгановке в то время, когда ещё живы были мастера старой школы.

А на следующий, 1983 год, мой давний друг Дмитрий тоже поступил в Строгановку по специальности «Художественная обработка металла». Да иначе и быть не могло, потому что он был очень талантливым, с тонким художественным вкусом, большой мастер своего дела, а главное – тоже гений! До службы в армии Дима окончил при Строгановке отделение подготовки мастеров (ОПМ) по специальности гравёр. Смешно, конечно, но когда он вместе со мной пытался подать документы на поступление в сам ВУЗ, то ему отказали со словами: «Мы вас обучили, вы получили специальность – идите работайте». Пришлось подключать моего шефа, Виктора Емельяновича. Через год, Дмитрий был принят на 1-й курс дневного отделения Московского Высшего художественно-промышленного училища им. С.Г.Строганова.

Среди однокурсников Димки по ОПМ были и верующие ребята, его друзья. Один из них, Сергей, резчик по дереву, даже поступил в Московскую духовную семинарию, а через некоторое время принял монашеский постриг и стал насельником Троице-Сергиевой Лавры. Другие были прихожанами церкви святителя Николая в Кузнецах, куда они потом привели и нас. Так мы тоже стали прихожанами этого знаменитого московского храма, настоятелем которого в то время был протоиерей Владимир Рожков.

И мне кажется, что это тоже было золотое время Николо-Кузнецкого храма. Служил там тогда протоиерей Алексей Зотов, которого мы называли московским старцем; искусствовед и большой знаток иконописи иерей Александр Салтыков; дьякон Валентин Асмус с его незабываемой благоговейной поступью. Даже сейчас, спустя почти сорок лет, входя в этот храм я словно вижу всех их снова, слышу их голоса…

На исповедь мы приходили к отцу Алексею Зотову, почтенному старцу, который всегда очень внимательно проводил общую исповедь. Если кто-то приходил позже, то он просил подождать.

– Подождите, вы не слышали общей исповеди. Сейчас ещё подойдут несколько человек, и я ещё раз прочитаю общую исповедь, – говорил он вошедшим.

Проводя общую исповедь, отец Алексей становился лицом к народу и просил всех внимательно слушать перечисляемые им грехи и каяться.

– Сейчас я буду назвать грехи и если кто-то из вас согрешал каким-либо из них, то кайтесь в этом грехе. И, подходя уже ко мне на частную исповедь, эти грехи больше называть не надо, – объяснял нам отец Алексей.

Перечисление грехов батюшка прерывал восклицанием: «Прости нас, милосердный Господи!» И мы все крестились и кланялись.

В пределе преподобного Сергия Радонежского, где чаще всего совершалась исповедь, находилась замечательная икона святителя Николая. И я всегда, прикладываясь к образу Чудотворца, отмечал для себя, что отец Алексей очень похож на изображение святителя Николая на этой иконе. Да и просто мне нравилась эта икона и я всегда стоял возле неё. Позже, когда начались мои поездки в Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, я выбирал место в средней части храма, как бы в проходе к центральному пределу, возле большой иконы Успения Божией Матери.

Конечно же главная храмовая святыня – это чудотворная икона Божией Матери «Утоли моя печали». Входя в церковь, я первым делом направлялся к этому чудотворному образу, чтобы поклониться ему и приложиться к чудотворной иконе.

Там же рядом, в северном пределе, находится удивительная икона святой мученицы Параскевы Пятницы. Рассказывали, что она была храмовой иконой церкви Параскевы Пятницы на Пятницкой улице, получившей своё название благодаря этому храму. Церковь Параскевы Пятницы стояла то том месте, где сейчас находится круглое здание входного вестибюля станции метро Новокузнецкая. При сносе церкви некоторые иконы, хоругви и облачение перенесли в церковь святителя Николая в Кузнецах. Таким образом была сохранена и эта удивительная икона святой Параскевы. Собственно, все иконы Николо-Кузнецкого храма замечательные, но одна из них занимает в моей памяти особое место. Это огромная икона Божией Матери «Взыскание погибших», находящаяся на левой стороне главного придела. Именно возле этой иконы настоятель храма, протоиерей Владимир Рожков, благословлял меня и Дмитрия на монашеский путь. Но об этом я расскажу подробнее в своё время.

Мои сокурсники в группе знали о том, что я верующий, да я и не скрывал этого, конечно, в разумных пределах. Ведь не нужно было забывать о том, что на дворе середина 80-х годов и мы живём в атеистическом государстве развитого социализма. Были у меня, конечно, и знакомые «ортодоксы», которые не замечали рамок дозволенного и могли запросто оконфузить в общественном месте, окажись с ними рядом.

Как-то раз зашёл ко мне на работу такой знакомый из тех, которых сейчас называют, «православнутыми». Был обеденный перерыв, и мы отправились перекусить в столовую Комитета по труду и зарплате, который находился в соседнем здании. Только мы сели за стол, как этот товарищ неожиданно вскочил и начал читать «Отче наш», неистово крестясь на картину с изображением тружеников полей, висящую на противоположной стене. Все посетители замерли с застывшими у открытых ртов ложками и вытаращили на нас глаза. Я тут же резко посадил его обратно на стул, процедив сквозь зубы: «Ты что рехнулся?!» За подобные неосторожные, а порой и просто вызывающе-провокационные выходки, можно было нарваться на серьёзные проблемы как на работе, так и по месту учёбы.

Рассказав этот случай отцу Алексею на исповеди, он улыбнулся, а потом дал совет никогда так не поступать не то, что в общественных местах, но и в гостях у родственников и друзей, которые далеки от церкви. Например, если открыто вот так перекрестить свою тарелку с пюре и котлетой, предложенной в гостях доброжелательной хозяйкой, то она может обидеться, подумав не весть что, мол, перекрестил, чтобы не отравиться.

Или как однажды я сам попал в неловкую, хотя и смешную, ситуацию в гостях у своих близких друзей. Мы очень долго не виделись и вот снова встретились. Друзья основательно подготовились к этому событию. После обниманий в прихожей квартиры мы радостно уселись за обильно накрытый стол, налили в фужеры вина и тут я говорю: «Давайте помолимся». Всех, конечно, удивило моё необычное для них предложение. Они поставили фужеры обратно и я, прочитав «Отче наш» перекрестил стол. В воздухе повисла пауза. Тишину нарушил глубокий вздох, и кто-то с сожалением произнёс: «Ну вот, теперь не опьянеем».

Поэтому в подобных ситуациях батюшки нам рекомендовали как-то незаметно, а ещё лучше просто в уме помолиться и взглядом перекрестить свою тарелку, чтобы никого не смущать.

Однокурсники совершенно спокойно воспринимали меня как верующего человека и даже иногда что-то спрашивали на эту тему. Мы жили очень дружно и принимали каждого с его увлечениями и интересами, нисколько не встревая в какие-то споры и переубеждения. Потому что мы были просто вдохновенными молодыми художниками, и никакие личные «тараканы» никому не мешали в общении.

Изучая предмет истории искусства, я увлёкся древнерусской культурой. Мне было очень любопытно узнать, каково было мировоззрение древнерусского человека. И я погрузился в изучение архитектуры, быта, словесности и иконописи Древней Руси. Конечно же, моя вера и принадлежность к Церкви накладывали свой отпечаток на мои работы по истории искусства, так как у меня никак не получалось говорить о храмовой архитектуре и об иконописи как о предметах культа.

Работая над одним из рефератов, я проводил аналогию очертания однокупольного храма с абрисом контуров Божией Матери на Владимирской и Смоленской иконах, совпадение которых меня заинтересовало. Проводя исследование в этой области, я немного увлёкся. Через пару дней меня вызвали на кафедру Истории искусства и попеняли на то, что мой реферат "нужно читать на паперти в качестве проповеди".

В другой раз преподаватель по марксистско-ленинской философии уличил меня в идеализме и не хотел принимать зачёт. Он сказал, что в своей практике уже встречался с подобным случаем:

– Был один такой. Предмет он знал хорошо, но потом мы узнали, что он верующий. И на экзамене влепили ему тройку! – вспоминал он с нескрываемым удовольствием.

В институтской библиотеке я часто рылся в картотеке в надежде найти что-нибудь интересующее меня. Но всё, что я находил, хранилось в редком фонде библиотеки. Что-то давали почитать в читальном зале, но с собой эти книги нельзя было взять. А там было что и почитать, и посмотреть.

Мой друг, Сергей Васильевич, как-то принёс мне небольшую книжицу, издательства «Наука», приобретённую им в Академкниге на улице Горького (Тверская). В ней был перевод древнего текста XV века "Житие и подвиги иже во святых отца нашего Константина (Кирилла) Философа, первого наставника и учителя Славянского народа" и перевод текста XII века "Житие отца нашего и учителя Мефодия, архиепископа Моравского". Меня же интересовало всё, что было связано с житиями святых и всё то, что хотя мало-мальски имело отношение к церкви. Мне сделали ксерокопию этой книжки, я переплёл её и это было моё первое знакомство с жизнью и трудами святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Да и вообще – первое знакомство с житиями святых.

Ознакомившись с трудами Ф.И. Буслаева, И.Е. Забелина и Н.П. Кондакова я стал частым посетителем Исторического музея. Посмотрев древние рукописи мне очень захотелось попробовать что-нибудь написать славянским шрифтом и именно такими же чернилами. Перо я изготовил быстро, а вот с чернилами оказалось не просто. Для их изготовления нужны были чернильные орешки или как их ещё называют дубовые галлы, от чего получили своё название и чернила – галлы. Это такие наросты на подсыхающих в конце лета листьях дуба, образуемые маленькими личинками. И однажды в парке я увидел на траве опавшие дубовые листья с этими орешками. Собрав дубовые орешки, я принёс их домой, мелко нарезал, а затем растолок в чашке. Полученную кашицу я завернул в марлю и отжал тёмно-серый сок, бросив в него железную гайку. Где-то я прочитал, что в эти чернила иногда даже добавляли немного кислых щей для закисания и глубины цвета.

Но вот чернила были готовы, и я приступил к изучению каллиграфии славянского шрифта. Потом, несколько лет спустя, уже в монастыре мною будут переписаны чинопоследования, акафисты, служебник, требник. Была мысль переписать Евангелие и проиллюстрировать его миниатюрами в стиле лицевого летописного свода. Но…

Однако, текст жития словенских равноапостольных братьев глубоко запал в мою душу и это вдохновило меня на работу над их портретом. Портрет был поясной и почти в натуральную величину. Вчитываясь в их житие, я настолько проник в повествование, что казалось я хорошо знаю Кирилла и Мефодия и давно с ними знаком. Мне оставалось только спроецировать на холст их образы. Картина писалась легко и вдохновенно, поэтому и сами персонажи получились вдохновенными и целеустремлёнными. Они держали в руках большую книгу, псалтирь. Мефодий был не молодых лет и стоял справа, с худым волевым лицом, покрытым короткой седой щетиной. У него был высокий лоб с небольшой пролысиной и левой жилистой рукой он сжимал книгу сверху. Кирилл гораздо моложе, с бородкой и длинными волосами, с кожаным обручем на голове, под который было засунуто тростниковое перо. Он поддерживал книгу правой рукой снизу и смотрел вдаль. Взгляд же Мефодия был направлен на зрителя. Это была очень динамичная картина, которую я написал буквально на одном дыхании и которая мне самому очень нравилась. Но, к сожалению, однажды отдав её на какую-то выставку, картина так и не вернулась обратно, исчезнув навсегда. След её потерялся и больше я её не видел.

Своему воцерковлению я очень много обязан Сергею Васильевичу Пенькову, глядя на которого можно было подумать, что И.Н. Крамской писал портрет Ф.М. Достоевского именно с него. Мы встречались и гуляли по Тверскому бульвару, проходили по Никитскому на Гоголевский бульвар и шли по Остоженке к станции метро "Парк культуры". Он рассказывал мне о встречах с интересными людьми, о жизни в Церкви, о старцах и прочитанных книгах. Очень хорошо зная творчество Л.Н. Толстого, своими рассказами Сергей Васильевич увлёк меня так, что, прочитав сборник «Круг чтения», который он дал мне почитать, я вскоре перечитал все его художественные произведения и публицистику. Но ещё больше Сергей Васильевич был знаком с творчеством Ф.М. Достоевского. И однажды в процессе наших обсуждений он мне и говорит:

– Вот сейчас, когда ты становишься воцерковлённым христианином, возьми и перечитай в «Братьях Карамазовых» главу «Великий Инквизитор", и ты многое поймёшь в отношениях внутрицерковной жизни.

Из-за учёбы времени на чтение было очень мало, и я брал книги с собой и читал их в метро по дороге на работу, в Строгановку и обратно домой. Так я перечитал в метро всего Достоевского, Чехова, Толстого, Мельникова-Печерского, Загоскина и массу литературы по Русским древностям. Перечитав главу "Великий инквизитор", я действительно что-то для себя переосмыслил.

Сергей Васильевич был прихожанином церкви святителя Николая в Хамовниках, так как жил рядом, и поначалу я тоже ходил молиться в эту церковь. Мне нравился благодатный дух этой церкви. Конечно же в первую очередь это от того, что в храме находится чудотворный образ Божией Матери «Споручница грешных». Возле этой иконы можно стоять часами, не отрываясь глядя на него, беседовать с Ней и каяться. Но и сами прихожане были какими-то особенными, не такими, как в остальных храмах. Они излучали какую-то молчаливую молитвенную тишину. И весь храм наполнялся внутренним благоговением. Глядя на них, можно было учиться правильно вести себя и жить в церкви. И когда я спросил у Сергея Васильевича о том, как и где можно научиться понимать богослужение, правильно вести себя в храме, подходить под благословение к священнику, делать поклоны, идти ко причастию, писать поминальные записки, – где обо всём этом можно прочитать? На что Сергей Васильевич сказал:

– Просто чаще ходи в церковь, внимательно слушай, присматривайся к окружающим и церковь тебя всему научит.

И я учился…