Читать книгу Разочарованный странник - Иеромонах Кирилл - Страница 8

И вот настало время, когда я решился написать свою первую икону – это была копия с Одигитрии Смоленской XV века.

В детстве я прочитал в письмах И.Е. Репина фразу: «Копию напишешь, академию пройдёшь». И эта фраза стала моим девизом. Ещё будучи пятнадцатилетним школьником, я много копировал с репродукций, которые публиковались в журнале «Огонёк». У меня была большая подборка этих репродукций и я копировал старых мастеров. При этом я сам изготавливал деревянные подрамники, натягивал на них кусок простыни, грунтовал и писал картины. Мама иногда бранила меня за то, что я все простыни изорвал на полотна для картин.

Так как всё моё детство было связано с рисованием, то после 8-го класса родители хотели определить меня в художественную школу-интернат. Но почему-то меня не приняли. Возможно потому, что вместо учебных постановочных натюрмортов я предоставил приёмной комиссии полноценные копии картин Рафаэля, Франса Хальса, Рубенса, Репина, Крамского, написанные масляными красками на холстах. Кто-то из родителей поступающих детей даже предложил моей маме, сопровождавшей меня, продать ему эти картины. Но она отказалась. Так же и в этом случае – я решил написать копию иконы, чтобы «пройти академию».

Основой для иконы послужила обычная разделочная доска, купленная мной в хозяйственном магазине, в которой Дмитрий ловко вырезал ковчег (одно слово – маэстро!) В качестве паволоки я наклеил какую-то марлю и по раздобытому рецепту приготовил из мела левкас. Это был мой первый опыт подготовки доски под иконопись, как и сам процесс иконописания.

По совету моего друга Сергея Васильевича я решил поехать в Троице-Сергиеву лавру с тем, чтобы показать свою работу лаврскому иконописцу архимандриту Николаю (Самсонову) и испросить его благословения писать иконы.

Было время середины Великого поста, суббота. В Лавру я приехал рано, часов в шесть утра. Сразу пошёл в Троицкий собор, чтобы поклониться преподобному Сергию. Одет я был в длинное почти до пят темно-коричневое пальто, на голове черная вязаная шапка в виде скуфьи (внутри, там, где лоб, белыми нитками мною был вышит крестик), брезентовая сумка через плечо в которой лежала икона, худосочный, в очках и с жиденькой юношеской бородкой. В общем, этакий очкарик Алёша Карамазов. Подошёл я к будке дежурного у монастырских ворот возле Трапезного храма. Спрашиваю:

– Доброе утро! Скажите, пожалуйста, а как бы мне увидеться с архимандритом Николаем, иконописцем?

– С архимандритом Николаем?.., – протянул дежурный.

На его лице выразилось одновременно недоумение и страх. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, пожелавшего чего-то совершенно невозможного, о чём давно всем известно кроме меня (я действительно не знал, что отец Николай жил в полу затворе и, как мне сказали, ни с кем не общался и никого не принимал).

– Ну, подождите где-нибудь здесь. Может он будет идти в храм на панихиду и тогда подойдёте к нему.

Светало. Я немного потоптался на снегу у сторожки. Прохладновато, что говорится, не май месяц. Затем прошёлся к Духовской церкви, к Успенскому собору и пошёл в Трапезный храм. Там литургия уже началась, народу было много – выходной. Было тепло, пахло ладаном и свечами, и отогреваясь я остановился в конце храма. Через весь храм сквозь народ, как ледокол шёл невысокого роста толстый пожилой монах с всклокоченной бородой, держа перед собой на животе что-то вроде таза, который до верху был наполнен поминальными записками. Он подошёл ко мне и, пихнув тазом, спросил:

– Записки почитаешь?

– Да, – кивнул я.

– Пошли.

И он повернул обратно вглубь храма к солее. Я прошёл за ним, через солею приделов, за решётчатые металлические ворота к клиросу основного придела. Там уже стояли и читали записки несколько семинаристов, к которым присоединился и я. Вот пропели «Отче наш», записки прочитаны, и я вознамерился было пойти на улицу дожидаться отца Николая. Но тут вышел из алтаря распорядитель в штатском и подойдя ко мне спросил:

– С платом постоишь? Пойдём в алтарь.

И я поплёлся, в полузабвении, за ним. Войдя в алтарь, сквозь туман ладана я увидел у Горнего места сидящих на скамейках седовласых отцов в митрах. Мне показалось, что я уже не на земле, а на небе среди ангелов и преподобных.

– Вот, бери стихарь, подойди к кому-нибудь из священников, – он кивнул на сидящих у Горнего места, – и скажи: благослови, владыка, стихарь.

Так я впервые был облачен в стихарь и стоял с платом возле Чаши во время причастия.

Литургия закончилась. Выйдя из храма мне показалось, что небо, воздух и всё вокруг уже какое-то другое, не такое как было раньше. Но где же мне искать отца Николая?

Я снова пошёл к сторожке дежурного у ворот, которые закрывали вход на монастырскую территорию (это не вход на территорию Лавры вообще, а ворота именно туда, где живёт братия монастыря, то есть от центрального входа налево). Почти уже подойдя к будке сторожа, которая была устроена на подобие КПП, смотрю выходит из её двери высокий старец с длинной седой бородой, и идёт мне навстречу. У меня в голове тут же промелькнуло «это отец Николай». Подхожу, спрашиваю:

– Простите, вы архимандрит Николай?

Старец взглянул на меня внимательно.

– Да.

– Благословите, батюшка.

Он благословил, не останавливаясь и мерно вышагивая. Я засеменил за отцом Николаем, как назойливая набожная бабка.

– Батюшка, я вот тут икону написал и хотел бы узнать ваше мнение: следует ли мне этим заниматься в дальнейшем или нет.

– Ну, я сейчас иду в храм на панихиду, – сказал он всё так же, не останавливаясь и уже поднимаясь по ступеням Трапезного храма. Но профессиональный интерес всё же переборол монаха.

– А ты чем пишешь, темперой или маслом?

– Темперой.

– А-а. А я маслом. Ладно, показывай, – сказал отец Николай, остановившись на средней площадке лестницы.

Я судорожно стал доставать из сумки икону, завернутую в ситцевый цветастый платок.

– Вот.

Старец взял в руки икону Божией Матери, пристально на неё посмотрел, и спросил:

– А ты молился перед тем, как браться за работу, постился, акафист Божией Матери читал?

– Нет, я не знал, я просто… вот так, взял и написал… дома.

– Так вот прежде, чем писать икону, нужно молитвенно приготовиться к этому делу. А то на твоей иконе все твои страсти видны. И эти твои страсти будут теперь передаваться тому, кто перед этой иконой станет молиться.

Он посмотрел на икону поближе, подальше.

– Ну что, у тебя пойдёт, – и вернул мне её обратно.

– Так благословите, батюшка?

– Да, Бог благословит, – заторопился вдруг старец и скрылся за дверью храма, которая вела прям к центральному приделу.

Не помня себя от радости и переполненный каким-то внутренним восторгом, я впопыхах заворачивал в платок небольшую икону, спускаясь по лестнице и запихивая её в сумку, уронил шапку… Смотрю, люди какие-то внизу у лестницы собрались, наверное, тоже радуются за меня и завидуют – я же с самим архимандритом Николаем разговаривал! Но спустившись по ступеням вниз я вдруг обратил внимание на то, что перед собравшимися людьми впереди стоит милиционер, а народ замер в ожидании того, что же произойдёт дальше. Милиционер козырнул мне и сухо спросил:

– Что там у вас?

– Да вот, я икону написал и показывал её отцу Николаю…

– Откуда вы знаете отца Николая? – перебил он меня.

– Да я, собственно, первый раз его вижу. Приехал показать иконописцу свою икону, узнать, что он скажет.

Наполняющую меня радость постепенно стала вытеснять подступающая тревога.

– Пройдёмте со мной, – сказал милиционер.

Мы пошли в отделение милиции, которое в то время располагалось тут же, на территории монастыря прям возле Троицкого собора рядом с входом в ризницу. Поэтому уже от Духовской церкви бросалась в глаза огромная вывеска возле Троицкого собора над входом в отделение – «МИЛИЦИЯ».

В отделении было пусто. За деревянным ограждением сидел и дремал дежурный милиционер.

– Вот, хотел икону продать отцу Николаю, – заявил сопровождающий меня блюститель порядка. Елейная улыбка тут же исчезла с моего лица, потому что я понял – это конец. Сейчас из меня сделают злостного фарцовщика и начнут вешать всё то, о чём я даже и не догадываюсь. Милиционеры, тем временем, разглядывали написанную мной икону.

– Говорит, сам написал, – усмехнулся поймавший «преступника».

Сидевший за «прилавком» вертел в руках икону.

– Ну и за сколько хотел продать икону отцу Николаю? – спросил он меня.

– Да это я сам написал, для себя. Ничего я не собирался продавать.

– У вас есть какие-нибудь документы?

И тут меня осенило: в сумке лежал студенческий билет Московского высшего художественно-промышленного училища им. Строганова, который может стать главным аргументом моего оправдания.

– Вот, студенческий билет. Я – художник. И икону эту я сам написал. Хотел только показать, посоветоваться с иконописцем.

– Ладно, сейчас придёт майор и разберётся. Знаешь столько здесь всяких таких было и с иконами, и с книгами… Так что лучше сознайся, за сколько хотел продать?

И тут вошел серьёзный и несколько озабоченный майор.

– Это кто? – сходу спросил он, проходя мимо меня.

– Это задержанный, товарищ майор. Хотел икону отцу Николаю продать.

Тот повернулся ко мне.

– Откуда вы знаете отца Николая?

– Да не знаю я его. Впервые с ним встретился, чтобы показать написанную мной икону. Специально для этого приехал. Я – студент, художник. Вот попробовал себя в иконописи и решил посоветоваться с лаврским иконописцем. Для этого сюда и приехал к отцу Николаю. Что в этом преступного?

Майор рассматривал мой студенческий билет. А я смотрел на лежавшую на столе Одигитрию и просто молился, молился чтобы икону не отобрали.

Тут вдруг майор подошёл ко мне, взял со стола икону, посмотрел ещё раз на неё.

– Иди сюда. На, забирай, – и подал мне икону.

Он подвёл меня к выходу из отделения милиции, вернул студенческий билет и тихо сказал:

– Давай, иди отсюда и никогда больше нам не попадайся. Понял? – и посмотрел на меня так, как смотрят только на конченного филантропа.

– Понял, товарищ майор. Спасибо.

Проходя мимо Троицкого собора, я приложился к его холодной стене и перекрестившись прошептал: «Преподобне отче Сергие, спасибо тебе за всё…»

Вот так я в одночасье побывал на небе, облачённый в стихарь, и на краю преисподней.