Читать книгу Церковь в истории. Статьи по истории Церкви - Иоанн Мейендорф - Страница 39

Святой Петр: проблема первенства
Произошла ли во Флоренции встреча между Востоком и Западом?
Флоренция: осуществившиеся надежды Византии

Оглавление

Когда византийцы говорили «вселенский», то в слово это вкладывалось чисто византийское воззрение на христианское сообщество. «Имперский» оттенок значения историки подчеркивали тут не раз. И действительно, в качестве подтверждающего примера достаточно привести текст историка XI в. Кедрина.

Соборы, – пишет он, – назывались вселенскими, потому что епископы всей Римской империи созывались повелением императора, и на каждом из них <…> бывали рассуждения о вере и подача голосов, то есть провозглашались догматы веры[319].

Подразумевается, что Поместные Церкви, возглавляемые епископами, объединены общей верой, выраженной соборами, но также и то, что консенсус достигается в пределах ойкумены – «мира», который со времен Константина официально стал христианским и внутри которого символом и воплощением социального и религиозного единства был император. Как известно, эта система часто описывалась (и осуждалась) под именем «цезарепапизма»; однако вряд ли она заслуживает такого названия. Византийское христианство прочно хранило память об императорах, злоупотребивших своей властью (их называли «узурпаторами», τύραννοι), – Констанции I, Валенте, Констанции II, Константине V Копрониме и др. – и о соборах, которые теперь мы назвали бы лжесоборами. Таким образом, ни на императора, ни на соборы per se[320] автоматически полагаться было нельзя.

Другой существенной чертой византийского взгляда на мир была неколебимость представлений о традиционных границах империи. Никогда – даже в XIV и XV вв. – византийцев не покидала мысль, что в состав империи входят и Восток, и Запад, что Испания ей принадлежит, как и Сирия, и что «ветхий Рим» каким-то образом остается исторической колыбелью империи и ее символическим центром, несмотря на перенесение столицы в Константинополь. Шла богословская полемика с «латинянами», народ ненавидел «франков», особенно после Крестовых походов, вызывал негодование торговый захват византийских земель Венецией и Генуей, но идеал мировой империи, находивший отражение в исключительно «римском» обосновании византийской императорской власти, продолжал жить. В 1393 г. патриарх Константинопольский Антоний в своем часто цитируемом письме к московскому великому князю Василию I, убеждая его не противиться поминовению императора за литургией в русских церквах, выражал очень далекое от действительности, но твердое убеждение в том, что император поставляется «царем и самодержцем всех ромеев, то есть всех христиан», что «в каждом месте каждым патриархом, митрополитом и епископом имя царево поминается, где только есть христиане» и что «даже латиняне, не имеющие никакого общения с нашей Церковью, и те оказывают ему такую же покорность, какую оказывали в прежние времена, когда находились в единении с нами»[321]. Характерно, что патриарх говорит об имперском единстве, несмотря на разделившую Церковь схизму.

Одним из элементов этого имперского – и потому «вселенского» – представления о христианском мире было понятие «пентархии», т. е. мысль, что «Вселенская» Церковь управляется пятью патриархами – Рима, Константинополя, Александрии, Антиохии и Иерусалима. Пентархическая схема оформилась уже в IV в., когда за предстоятелями Церквей главнейших городов империи были признаны особые привилегии (πρεσβεία): сначала это были епископы Рима, Александрии и Антиохии (Никейский Собор, 325 г.), потом Константинополя как «нового Рима» (I Константинопольский Собор, 381 г.) и наконец – Иерусалима (Эфесский Собор, 431 г.). Некоторая «сакрализация» числа «пять» встречается позже в кодексе Юстиниана, одобренном Трулльским собором (692)[322].

Значит ли это, что «пентархия» считалась существенным элементом экклезиологии? Реально – нет. Но идея пентархии играла важную роль в византийском представлении о «Вселенском» Соборе, который требует присутствия пяти патриархов или их представителей, хотя александрийская и антиохийская кафедры фактически утратили прежнее значение. Во всяком случае, в Средние века эти взаимопереплетающиеся моменты – теоретически распространяющаяся и на Запад власть византийского императора, а также устаревшее представление о пентархии, в которой римский епископ играет ведущую роль, – заставляли полагать непременным условием «вселенскости» собора участие римского епископа (несмотря на схизму) и четырех восточных патриархов (несмотря на то что трое из них возглавляли Церкви, которые в это время вообще едва существовали).

Я упомянул «пентархию» как ложно-экклезиологический принцип, потому что реальная экклезиология, к которой православные византийцы относились очень серьезно, тоже существовала – например, Православная Церковь обладала полномочиями соборно подводить итог богословских споров, для чего не требовалось ни «Вселенских» Соборов, ни пентархии. Так называемый Синодик православия, с которым часто сверялись, служил тем ручательством за истинность вероучения, без которого Церковь вообще не может быть Церковью[323]. Еще один важный принцип экклезиологии, хорошо понимавшийся византийцами, – хотя они вынуждены были отступить от него в период позднего Средневековья, – состоял в том, что для проведения собора необходимо евхаристическое общение между его членами. Действительно, koinwn…a [общность] евхаристического таинства составляла основание, на котором возводился raison d’ê tre[324] идеи соборности[325].

Так или иначе, «Вселенский Собор», который вновь соединит Восток с Западом, для Византии представлялся самым разумным и полезным исходом, если вообще объединению суждено было совершиться. Существовал даже и прецедент: собор 879–880 гг., на котором произошло примирение между папой Иоанном VIII и патриархом Фотием. Собор сам назвал себя «Вселенским» и действительно отвечал институциональным требованиям, предъявляемым к таковому. В византийских источниках он часто упоминается как «объединительный собор». Однако евхаристическое общение между Фотием и папскими легатами было восстановлено до начала соборных прений[326], так что сам собор был собором уже объединенной Церкви. В 1438 г. евхаристического общения между Востоком и Западом не было, чем частично объясняется то, почему греки при подготовке к собору не упоминали о прецеденте 879–880 гг. Византийцы знали, конечно, что латиняне больше не считают «Фотиевский» собор действительным[327], так что бесполезно было прибегать к нему как к бесспорному для обеих сторон авторитету.

Показательно, однако, что на протяжении XIV в. – даже после Крестовых походов, после водворения на Востоке латинской иерархии, после неудачи Лионской унии – византийцы прежде всего уповали на объединительный собор, провести который не раз предлагали папам. Не приходится, конечно, сомневаться, что эти предложения, как и прочие попытки достичь объединения в этот период, в сильной степени определялись необходимостью заручиться помощью Запада против наступавших турок. Но идея собора – в корне отличная от чисто политических решений, которые вели к прямому и безусловному подчинению папской власти, как, например, попытка императора Михаила VIII в XIII столетии, – выдвигалась также наиболее ответственными православными кругами.

Здесь невозможно рассмотреть все предложения такого рода[328], я приведу лишь те, которые непосредственно предшествовали Флорентийскому собору.

1) В 1339 г. (может быть, раньше) знаменитый Варлаам Калабриец представил константинопольскому синоду проект объединения, основанный на проведении общего Вселенского Собора. Ему было позволено отправиться с этим проектом в Авиньон к папе Бенедикту XII. У Варлаама было свое собственное, особое мнение в споре о Filioque, и он рассчитывал, что в предполагавшихся соборных прениях тринитарный вопрос отойдет в сторону и его можно будет практически не обсуждать (при условии, что латиняне исключат Filioque из Символа веры!), но без Собора, по его мнению, этот путь объединения Востоком быть принят не мог[329]. Папа Бенедикт XII, который не желал никаких обсуждений уже принятых Римом догматов, проект отклонил[330].

2) Если Варлаама можно считать фигурой скорее второстепенной, то этого нельзя сказать об императоре Иоанне VI Кантакузине, выдающемся политике и человеке недюжинного ума, лидере монашеской партии, способствовавшем окончательной победе паламизма в 1351 г. В 1347 г., придя к власти после гражданской войны, он вступил в прямые сношения с папой Климентом V, предлагая провести собор, предпочтительно в Константинополе, а если нет – то на одном из захваченных латинянами островов, Эвбее или Родосе[331]. Натолкнувшись в 1350 г. на уклончивую медлительность папских легатов, он продолжал настаивать на соборе. В отличие от Варлаама, он не предлагал обойти догматические расхождения стороной, но настаивал на необходимости «правильного определения веры». Явно осуждая путь, избранный его предшественником Михаилом VIII, – навязать согласие силой, – он выражал готовность «присоединиться к любому решению, которое будет принято епископами и другими осведомленными в учении людьми». Непосредственно перед переговорами, предшествовавшими Флорентийскому собору, он пишет:

Если папа согласен, давайте встретимся на полпути, где-нибудь на побережье, куда он сможет прислать представителей западного клира, а я – патриархов и их епископов, и я думаю, что Господь наставит нас на истину[332].

Ответ последовал лишь в 1352 г., и не от Климента V, а от его преемника Иннокентия IV. В нем довольно снисходительно выражалось удовлетворение по поводу того, что греки, очевидно, отвернулись от своих «заблуждений», но о соборе упоминаний не было[333].

3) Кантакузин имел случай еще раз возобновить свое предложение в 1367 г., встретившись – уже монахом, но по-прежнему очень влиятельным в Византии лицом – с другим папским легатом, Павлом, который был поставлен латинянами на патриаршую константинопольскую кафедру. Почти в тех же выражениях, что и в 1350 г., он вновь отвергал идею союза, навязанного императорским указом, говорил о необходимости свободного богословского обсуждения доктринальных разногласий и, очень знаменательно, делал ударение на необходимости вполне представительного собора. Признавая, что «пентархическое» представительство недостаточно – ибо власть восточных патриархов стала чисто номинальной, – он настаивал на присутствии не только всех митрополитов Вселенского патриархата, включая «отдаленные» митрополии Руси, Трапезунда, Алании и Зехии, но также и Грузинского католикоса, Тырновского патриарха и «архиепископа» Сербии[334]. Вновь переговоры предвосхищает настойчивая мысль о том, что собор должен быть проведен либо в Константинополе, либо в ином городе «где-нибудь на побережье». Предложения Кантакузина 1367 г. совпадали с драматическими обстоятельствами: его зять император Иоанн V Палеолог только что вернулся из безуспешной и унизительной поездки в Венгрию, где просил о военной помощи и где ему жестко отказали до тех пор, пока он не перейдет в латинскую веру. Консервативная партия, паламитский епископат Византийской Церкви, возглавляемый патриархом Филофеем, вполне поддерживал идею собора. Сохранилось послание Филофея архиепископу Охридскому, в котором он приглашает его на собор и излагает свои планы так:

Мы договорились с посланцами папы, что если на соборе окажется, что наше учение выше латинского, то они присоединятся к нам и разделят наше исповедание[335].

Однако предложение вновь натолкнулось на non-possumus[336] Урбана V, выраженное в послании, адресованном императору, патриарху и другим византийским сановникам и призывающем к безусловной «покорности» Риму.

4) «Великая схизма» Запада (1378–1417) радикально изменила правила игры. Теперь виднейшие представители Восточной Церкви возлагали на объединительный собор еще больше надежд, чем раньше. Например, нам известна попытка, предпринятая в 1396 г. митрополитом Киевским и всея Руси Киприаном. Болгарин родом, свт. Киприан принадлежал к тесному кругу сподвижников патриарха Филофея и был близким другом последнего Тырновского патриарха свт. Евфимия. После многих злоключений, сопряженных с превратностями византийской церковной дипломатии в Восточной Европе, он занял Киевский престол, объединив под своей властью все русские епархии, как в Московском княжестве, так и в Польско-Литовских землях. Имея постоянную резиденцию в Москве, он часто посещал «западные» области митрополии и был «большим другом» (φίλος πολύς)польского короля Ягайло, несмотря на переход последнего из православия в римско-католическую веру (1386)[337]. Не приходится сомневаться, что в этих областях, все еще называемых в Византии «Русью», которыми управлял король-католик и сторонник концилиаризма, где население по большей части исповедовало православие, – Киприан совместно с королем Ягайло вынашивал планы созвать собор. На этот раз окрик последовал из Константинополя, от патриарха Антония: в посланиях к Киприану и к королю Антоний называл проект неуместным и требовал военной помощи[338]. Но идея Киприана была отброшена не сразу. Другой – неканонический – митрополит Киевский, Григорий Цамблак[339], посетил в 1418 г. собор в Констанце и был с почестями принят папой Мартином V, но и он требовал, чтобы в переговорах об объединении участвовали представители всех Церквей Востока[340].

5) Надежды Византии на «Вселенский» объединительный Собор обрели реальную почву после того, как в Констанце победила соборная партия. Избранный собором папа Мартин V находился совершенно не в том положении, чтобы просто-напросто потребовать от греков повиновения, ибо он сам, согласно одобренному им постановлению собора, был обязан «повиновением» собору в вопросах веры. В действительно начавшихся вслед за тем переговорах программа, предложенная Кантакузином в 1350 и 1367 гг., все еще была основой греческой позиции, в особенности в пункте проведения собора «где-нибудь на побережье», так, чтобы восточные послы в случае провала находились поблизости от своих готовых к отплытию кораблей. Возможно, этот пункт сыграл некоторую роль в том, что греки предпочли провести собор с папой Евгением [IV], а не с концилиаристами, приглашавшими их в далекий заальпийский Базель. Кроме того – тоже в соответствии с программой Кантакузина, – налицо было серьезное усилие составить восточное посольство не просто по формальному признаку представительства «четырех патриархов», а с бо́льшим реализмом и репрезентативностью[341]. В него были включены не только митрополиты «отдаленного» Трапезунда и Руси, но также и молдовлашский митрополит (Румыния). Балканские славяне жили уже под властью турок, так что из Сербии и Болгарии никто не приехал (митрополит Игнатий Тырновский, который входил в посольство, не был патриархом, как во времена Кантакузина, но проживающим в Константинополе архиепископом); однако, что очень знаменательно, было обеспечено присутствие делегатов от грузинского католикоса. По-своему важная, эта географическая широта посольства не имела, по всей вероятности, того же решающего значения, какое придавали организаторы участию в соборе представителей разных оттенков богословской мысли самой Византийской Церкви. Совершенно очевидно, что среди епископов было немного хороших богословов; они и вели себя на соборе в основном пассивно. Поэтому решено было срочно поставить на три главнейшие кафедры – Никеи, Эфеса и Киева – двух ведущих интеллектуалов, Виссариона и Марка, и одного искушенного дипломата – Исидора. Все три хиротонии состоялись в 1437 г., буквально накануне собора. Таким образом, посольство в лице Виссариона обогатилось блестящим «гуманистом» в традициях Метохита и Григоры и признанным представителем паламитского монашеского богословия свт. Марком Эфесским. Традиционалистское, или «консервативное», крыло было усилено включением афонских монахов, представлявших Великую Лавру, Ватопедский монастырь и монастырь Святого Павла. Есть много свидетельств того, что в православных кругах многие, подобно патриарху Филофею в XIV в., были убеждены, что собор вполне может закончиться победой их воззрений и латиняне согласятся с православным толкованием и в вопросе о Filioque, и в экклезиологии[342]. Надежда на то, что уния будет обсуждаться свободно и соборно, что она не означает простого перехода в «латинскую» веру через повиновение папе, – казалось, обретала почву благодаря присутствию таких людей, как свт. Марк Эфесский. Несмотря на печальный опыт Крестовых походов, Лионской унии и многочисленных локальных конфликтов – например, в венгерских владениях или на Кипре, когда латинство насаждалось силой, – многие полагали, что «победа» православия на соборе все еще возможна. Кроме того, всякий понимал, что в позиции папства произошла радикальная перемена, раз теперь принимается идея собора, на котором без ограничений будет обсуждаться все, что разделяет Восток и Запад, причем обе стороны будут иметь равную возможность высказаться. И действительно, таковы были обязательства, взятые на себя папами Мартином V и Евгением IV, которые приняли «соборную» доктрину, утвержденную в Констанце и Базеле, и в принципе готовы были к разговору, а не к диктату, как их предшественники Бенедикт XII и Урбан V.

319

Georgius Cedrenus. Historiarum compendium / ed. I. Bekker. Bonnae, 1838. P. 39; ср. по этому вопросу превосходное исследование: Anastasiou J. What is the Meaning of the Word «Ecumenical» in Relation to the Councils? // Councils and the Ecumenical Movement. Geneva, 1968 (WCC Studies, 5). P. 27–31; также см.: Meyendorf J. What is an Ecumenical Council? // Living Tradition. P. 45–62 [Живое Предание. С. 58–82; см. наст. изд., с. 307–324].

320

Сами по себе. – Лат.

321

Письмо это сохранилось в патриаршем регистре, опубликованном в: APC. Vol. 2. P. 188–192. Относящиеся к делу места переведены в: Barker J.W. Manuel II Palaeologus (1391–1425): A Study in Late Byzantine Statesmanship. New Brunswick, NJ, 1969. P. 106–109.

322

Историческая литература о происхождении и значении термина «пентархия» весьма обильна; для основательного разрешения многих проблем наиболее полезна книга: Dvornik F. The Idea of Apostolicity in Byzantium and the Legend of the Apostle Andrew. Cambridge, MА, 1958 (DOS, 4); также см.: Meyendorff J. Orthodoxy and Catholicity.

323

Ср. критическое издание Синодика с французским переводом и комментариями Ж. Гуйяра: Gouilliard J. Le Synodikon de l’Orthodoxie. Edition et commentaire. P., 1967.

324

Смысл существования. – Франц.

325

Zizioulas J. The Development of Conciliar Structures to the Time of the First Ecumenical Council // Councils and the Ecumenical Movement. P. 41.

326

Ср. папский Commonitorium [наставление] с подробными инструкциями легатам; также см.: Dvornik F. The Photian Schism: History and Legend. Cambridge, 1948. P. 184–185.

327

Фрэнсис Дворник, однако, убедительно показал, что собор 879–880 гг. признавался и на Востоке, и на Западе до конца XI в., когда западные григорианские реформаторы канонического права заменили его в своих списках «Игнатиевским» собором 869–870 гг. (The Photian Schism… P. 309–330). Фотиевский собор еще упоминается как авторитетный в «Decretum» Иво Шартрского (1094). Вопрос этот был кратко поднят во Флоренции, когда Чезарини и [Андрей] Хрисоверг сослались на Игнатиевский собор как на «восьмой вселенский», но встретили отпор со стороны свт. Марка Евгеника, напомнившего им об отмене его решений собором 879–880 гг. (Concilium Florentinum: Documenta et scriptores. Series B. Vol. 5. Fasc. 1. Roma, 1952. P. 90–91, 135).

328

Ср. довольно полный обзор в: Nicol D.M. Byzantine Requests for an Oecumenical Council in the Fourteenth Century // Annuarium Historiae Conciliorum. Vol. 1. Amsterdam, 1969. P. 69–95 (репринт в: Idem. Byzantium: Its Ecclesiastical History and Relations with the Western World: Collected Studies. L.: Variorum Reprints, 1972).

329

Ср.: Gianelli С. Un progetto di Barlaam per 1’unione delle Chiese // Miscellanea Giovanni Mercati. Vol. 3. Città del Vaticano, 1946 (ST, 123). P. 57–208; репринт: Idem. Scripta Minora. Roma, 1963 (Studi Bizantini e Neoellenici, 10). P. 47–89. Латинский текст обращения Варлаама к папе см. в: PG 151, col. 1331–1342. Об униатских взглядах Варлаама см. также: Meyendorff J. Un mauvais théologien de l’unité au XIVe siècle: Barlaam le Calabrais // L’Église et les Églises: 1054–1954: Neuf siècles de douloureuse séparation entre l’Orient et l’Occident: Études et travaux sur l’unité chrétienne offerts à Dom Lambert Beauduin. Vol. 2. Chévetogne, 1954. P. 47–64; репринт в: Byzantine Hesychasm. [см.: Пасхальная тайна. С. 546–563].

330

По поводу предложений Варлаама папа в сентябре 1339 г. написал французскому королю Филиппу [VI]: «…diximus diversitatem hujusmodi fore nullatenus in Ecclesia tolerandam […мы заявили, что никакое разномыслие со стороны кого-либо внешнего в Церкви терпимо быть не может]». – Odoricus Raynaldus. Annales Ecclesiastici, sub anno 1339, § 27.

331

Тексты докладов и писем в: Loenertz R.-J. Ambassadeurs grecs auprès du pape Clément V (1348) // OCP. Vol. 19. 1953. P. 178–196.

332

Joannes Cantacuzenus. Historiarum libri, IV, 9 / ed. L. Schopen. Vol. 3. Bonnae, 1832. S. 59–60.

333

Процитировано в: Ioannis de Fontibus Ordinis Praedicatorum Epistula ad Abbatem et Conventum monasterii nescio cuius Constantinopolitani / ed. R.-J. Loenertz // Archivum Fratrum Praedicatorum. Vol. 30. Roma, 1960. P. 164.

334

Текст этот опубликован в: Meyendorff J. Projets de concile œcuménique en 1367: Un dialogue inédit entre Jean Cantacuzène et le légat Paul // DOP. № 14. 1960. P. 149–177; репринт в: Byzantine Hesychasm. Р. 149–177; также см. комментарий в: Idem. Jean-Joasaph Cantacuzène et le projet de concile œcuménique en 1367 // Sonderdfuck aus den Akten des XI. Intenationalen Byzantinisten-Kongresses, 1958. München: Verlag C.H. Beck, 1960. S. 363–369. Титул «архиепископ» в применении к Сербии показывает непризнание «патриархата», установленного Стефаном Душаном в 1346 г. Но конфликт по поводу Печского патриархата не был в глазах Кантакузина достаточной причиной, чтобы исключить Сербскую Церковь из проектируемого собора.

335

APC. Vol. 1. P. 492.

336

Не можем. – Лат.

337

О свт. Киприане и его времени см.: Byzantium and the Rise of Russia. P. 226 ff [Византия и Московская Русь. С. 475 и след.]; Obolensky D. Six Byzantine Portraits. Oxford, 1988. P. 173–200 [Оболенский Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М., 1998. С. 527–546]. Полные биографические и документальные данные, подготовленные Г.М. Прохоровым, опубликованы в: Словарь книжников и книжности древней Руси / отв. ред. Д.С. Лихачев. Вып. 2. Ч. 1. Л., 1988. С. 464–475.

338

APC. Vol. 2. P. 280–282, 282–285.

339

Болгарин (как и Киприан, которым он очень восхищался) Григорий был одним из самых выдающихся деятелей литературного славянского мира. Великий князь Литовский Витовт обеспечил его избрание на Киевскую кафедру собором западнорусских епископов (1415), бросив тем самым вызов греческому митрополиту Фотию, который, как и его предшественники, проживал в Москве. Это избрание было прямым вызовом патриархии, которая официально обвинялась в симонии, коррупции и административной несостоятельности (текст в: РИБ. Стб. 307–314). Понятно, что Григорий был отлучен Фотием и низложен патриархом Иосифом II в 1416 г. (тексты см.: Там же. Стб. 315–360).

340

Это посещение описано в хронике Констанцского собора Ульрихом Рихенталем (англ. пер. в: The Council of Constance: The unification of the Church / transl. L.R. Loomis, ed. J.H. Mundy, K.M. Woody. L.; N. Y., 1961. P. 105, 176–178), а также в gesta [деяниях] собора французским кардиналом Гийомом Филастром (Ibid. P. 434–437).

341

Всем было ясно, что представительство едва живых «восточных» патриархов было бы только номинальным и определялось бы не самими этими патриархами, а Константинополем. Назначены были уполномоченные: Виссарион, Исидор, Марк, Дионисий Сардский, Досифей Монемвасийский (двое последних часто перемещались как до, так и во время собора); ср.: Gill J. The Council of Florence. P. 76; 111, n. 2; 295 etc.

342

Таковы действительно были надежды свт. Марка Ефесского, которые он часто высказывал, в частности в своем письменном воззвании к папе Евгению в Ферраре, поданном по совету Чезарини (Quae supersunt actorum Graecorum Concilii Florentini necnon descriptionis cuiusdam eiusdem / ed. J. Gill. Roma, 1953. P. 28–34). Исидор также сознавал задачу добиться торжества православия на соборе, когда он убеждал великого князя поддержать собор (ср.: Вторая Софийская летопись // ПСРЛ. Т. 6. Стб. 152).

Церковь в истории. Статьи по истории Церкви

Подняться наверх