Читать книгу Сдвиг. О таких разных девяностых - Константин Абольников - Страница 15

На Арбате была, есть и будет «Труба» – подземный переход, место сбора неформалов. Однажды по телевизору покажут бодрого придурковатого старичка, бывшего подростка восьмидесятых, который, идя по «Трубе», будет говорить корреспонденту:

– Здесь в восьмидесятых играли этот и тот. Тот умер, а этот спился. Но вы их не знаете, все про них давно забыли…

– Посмотрите на уличную певицу с гримом под молодую Пугачеву! Это поколение еще интереснее того. Но и оно уйдет, а я опять загрущу… Ведь кто на мотоцикле разобьется, кто на роликах под машину попадет…

– И я через двадцать лет встречу тут совсем, наверное, совершенных людей. Я тут живу давно, вы мне верьте!

– Вон ту Лизку, которая под Пугачеву, я потеряю. Зато следующие!..

Свои мысли о Первой Любви, шокирующей учебе, новой своей жизни Руль оттачивал за пивом в «Трубе» и на Старом Арбате, слушая уличные концерты, знакомясь и общаясь.

На Арбате выступали начинающие музыканты, нон-стоп шла тусовка, сверху днем работали уличные художники. И вообще это был один из центров культурной жизни молодой Москвы. Жизни – в смысле дружелюбного общения, знакомств и всего того, что рассматривается в процессе как убийство времени, а потом – как счастье.

Общение было настоящим, без рисования. Такими же настоящими, аутентичными и не за деньги были позже, в апогей десятилетия, на стойке бара «Hungry Duck» на Кузнецком Мосту голые московские студентки.

Это то, что привело к известному обсуждению «разврата» в «Hungry Duck» в Госдуме в 1999 году. Старики-депутаты раззавидовались молодежи, переплюнувшей их молодость с партийными саунами и комсомолками.

На Новом Арбате стояли палатки и павильоны с американской байкерской одеждой.

Байкеров особо не было, но их стиль, особенно после фильмов типа «Харли Дэвидсон и ковбой Мальборо», был верхом популярности. Стилю сопутствовало увлечение музыкой тяжелых групп. Но это был только стиль, имидж байкера-пешехода. «Косуха» говорила о направленности музыкальных вкусов: «металлист».

Доступность мотоциклов потихоньку возрастала, и это вывело некоторых пеших металлистов в байкеры. Сначала были покатушки летом в деревне на «оппозите» «Урал» Ирбитского завода, затем байкеры превратились потихоньку в покупателей первых бэушных спортивных «Ямах», уже в конце девяностых годов.

Но в 1993-м мотоцикл был редкостью. Его обладателя можно было уподобить нынешнему владельцу яхты. В мажорном варианте «премиум» байками были «Ява» и «CZ» (чешские). Вариант – навороченный в гараже «Урал», хромированный в зеленоградском НИИ всеми возможными деталями, от руля до, разумеется, «горшков» – цилиндров.

Мотоцикл был редкостью и ценностью, статус настоящего, «лошадного» байкера описать сложно, это уже что-то из жизни небожителей.

Тусовка таких байкеров собиралась в клубе «Sexton FOZD», который любили обсуждать, но эту часть жизни девяностых Руль не знает.

Один знакомый Руля, завсегдатай «Секстона», поднимал «Яву» на грузовом лифте и хранил дома. Хотя у родителей друга был гараж, надежность хранения в нем аппарата в те годы была сомнительной. У байкера, помнится, была старшая сестра, которая часто ругалась из-за бензиновой вони в квартире, – приземленное существо.

Байкер, разумеется, любил хард-н-хэви, был поклонником металла и тяжелых групп.

Стоит отметить, что любовь и преданность пожилого байкера к «тяжеляку» направлений начала девяностых поражает своей долговечностью. В 1993 году многие направления были экспериментальными, большинство из них так и остались в том времени. Но те, кто выжил…

Слушать «Металлику» тогда было прерогативой неформала, нежеланного друга дочери семейства. А сегодня не знать основные баллады на слух, «Nothing Else Matters», например, – прямо-таки дурной тон.

Кассеты «тяжелых» групп продавались в музыкальных палатках. Репертуар можно было послушать на «Арбатской». Затем сравнить с «университетским». Оттуда же, из палатки, обязательно играло громкое нечто, стиль которого определялся не столько рыночной нишей «точки», сколько личными пристрастиями продавца. Он также обязан был дать услышать запись на кассете перед покупкой или при выборе.

Поэтому за час распития пива у подобной музыкальной «точки» можно было ознакомиться со всеми трендами сезона, так сказать.

Проезд на метро по маршруту «Арбатская» – «Университет» тогда занимал целый час. И вот почему: почти обязательной была остановка поезда (от пяти минут до получаса) в тоннеле перед мостом, на котором расположена станция «Воробьевы горы», закрытая все девяностые годы. Ее при проезде через мост не было видно, пути были отгорожены от перронов железными щитами, дабы не пугать пассажиров.

В центре станции, по свидетельству тогдашних экстремалов-путешественников, якобы осыпался мост и два метра рельсов в каждую сторону висели в воздухе, также забранные снизу жестянкой от взглядов пассажиров. Это – легенда.

Но мост, на котором была закрыта станция «Воробьевы горы», все же не был в порядке. Насколько он был опасен для проезда поезда? Водитель голубого экспресса взвешивал шансы благополучного переезда моста. Он исходил из собственной тревожности, знакомства со строительной сферой и слухов среди коллег.

На красную линию машинисты брали подруг «покататься», и, судя по запаху из-за первой двери первого вагона, где Руль занимал место (первый вагон уж наверняка успеет проскочить), брали выпивку.

Начальство метрополитена смотрело на это сквозь пальцы. Почти каждый раз перед мостом станции «Воробьевы горы» поезд останавливался. Собирался с духом.

Трехминутный порядок этого ритуала соблюдали пожилые водители поездов, твердые мужики советской закалки. Молодые, ровесники Руля, останавливались на полчаса.

В станционный персонал метро шли работать потрясающе красивые девушки. В метро платили зарплату. В 2003 году, ясно осознавая закат и видя трещины, идущие по всему храму девяностых, Руль принципиально познакомился с последней богиней из метро, прямо на станции: светлая, рослая, прекрасная фигура, форма, та самая палочка с красным кружком.

Рост и сейчас выделяет в толпе поколение, вроде доедавшее в детстве всякую дрянь с пустых советских прилавков и, однако, рванувшее к небу.

Последняя богиня метро не разочаровала. Запомнилась она полным нерукотворным отсутствием волос везде ниже головы.

Однажды весенним днем (было, кажется, 7 марта 1994 года, вечер накануне праздника) Руль видел, как на дежурной остановке на «Воробьевых горах» долбила в первую дверь первого вагона и кричала «Кончай е… ся!» его же знакомая, доктор химических наук и профессор.

Ехать хотелось всем. А тут давка, духота. Подванивает гарью (в пределах ГОСТов) от пластиковых потрохов поезда. Аромат корвалола из-за двери, если машинист пожилой, и ментоловой сигареты и спиртного – если молодой.

На каждый редкий девичий взвизг, пробившийся через перегородку от вставшего поезда, взрывались матом старушки с тележками.

Двадцатью годами позже романтичная девчушка в помятой форме, выбравшись из кабины машиниста после часа стоянки поезда в тоннеле перед мостом, ознакомилась бы с судом Линча. Но тогда народ был советский, добрейший. И девушка из кабины машиниста удостаивалась пятикратной «б… ди» и десятикратной «суки» в качестве отчитки, да и все. Старушки с тележками торопились, им было не до эмоций.

Богини из метро исчезли вовремя, они знают, когда покинуть озлобленный народ.

Поездки «Труба» – «Большая химическая аудитория» не добавляли учебе регулярности и смысла.

Вот так просто – в знакомстве с субкультурой, то есть с людьми, сочинявшими собственные машины иллюзий, и в катании на метро – терялось время. Накапливались долги по химии.