Читать книгу Сдвиг. О таких разных девяностых - Константин Абольников - Страница 19

В июне 1994 года, в конце первого курса, Руля выгоняли с химического факультета МГУ за пропуски и академическую неуспеваемость.

Сколько точно танков? Считается, что это ключевой вопрос всех побед и поражений в истории – как всемирной, так и истории человека. Танки в истории человека – это деньги.

Вроде бы бумажками всегда можно было решить любой вопрос. Но незнание сил той стороны обесценивает деньги в кармане. Или на счете в банке.

Чистая работа – решать дело быстро, молниеносно, пока оппонент не понял, что за понтами – танки из фанеры. Или деньги из нарезанной газеты. Жалость, гуманизм, милосердие в диалоге двух представителей системы – ненужные, временами смешные эпизоды.

Но эти эпизоды случаются.

Позади была несданная вторая сессия первого курса. Из пяти экзаменов Руль не сдал три. Физику, неорганическую химию и математику.

Июнь. Впереди лето 1994 года, после которого – «сапоги».

Чеченская война пока не началась. По телевизору Чечню именовали Чеченской Республикой Ичкерия. И служба в армии по прошествии трех недель унижений в учебной части представлялась иногда искуплением.

О ней судили по рассказам старших товарищей. Ну так, потерянные годы, не более.

Армия – это искупление вони химических «праков», всего сюрреализма учебы. Армия – расплата за счастье стоять и пить пиво в «Трубе» на Арбате.

Руль, как мы знаем, этим занимался весь второй семестр.

Зачем химфак? Что он даст, кроме того, чего бог не дал? Отнимет пять лет, даст неопределенность. Закончил – и вот ты гений с точки зрения IQ-теста. И учили тебя задачам под силу гению.

Открой любую газету весной 1994-го – и все становится ясно. Ты слишком умный, на этом карнавале по окончании вуза ты – вечный Чацкий.

Зачем тебе этот бал Господень? Сиди и тихо умничай в Осло. Но своими силами да в двадцать один год такой телепорт – из Москвы в Штаты – непрост!

Не загаженный детский ум ясно просчитывал ходы на годы вперед.

Руль решил побороться за учебу.

Он имел разговор с чиновником в учебной части – жирным, злым толстяком, злобность которого усиливалась неумением угадать судьбы тех, кого он изгнал с химфака МГУ в девяностых.

В армии заведующий учебной частью не служил. Дима говорил Рулю: «С ним… аккуратнее… У него был белый билет… с диагнозом «инфантилизм половой сферы».

Но толстым уродом чиновник был с детства. Из подобных жирных невысоких юношей с чудовищной внешностью выходят так называемые российские политики-тяжеловесы.

Этот российским политиком-тяжеловесом не стал. Здесь к внешности дебила должно прикладываться реальное слабоумие, а у него за плечами был химфак МГУ, законченный с красным дипломом, что давало ему волчий билет на продвижение по политической линии и даже по административной – в сообществе МГУ.

Будь хоть одно исключение, как думал чиновник, хоть один академический отпуск или повторное поступление. Или троек штуки две. Он бы сидел в ректорате. Плюс – проклятая негодность к строевой службе, отсутствие обратной стороны Луны в виде текущей военной службы… Это не давало ему пути на заветный девятый этаж ГЗ, в ректорат.

«За что их только девки целуют на скамейке у лифта?», – размышлял чиновник химфака в течение семи лет, пока рассматривал очередного будущего солдата, сидевшего на стуле в приемной. Он листал бумажки, с наслаждением затягивал на полчаса пятиминутную беседу, в итоге которой непременно указывал на дверь любому вошедшему.

Но в толще любого злого толстяка может найтись кусочек сентиментальности.

Если бы ему спустя четыре года выстроили в ряд инвалидные коляски с солдатами химфака МГУ перед входом, он бы простил им скамейку у лифта и задранные юбки чаровниц.

О чеченской заварухе пока все думали словами корреспондентов НТВ, которые уверяли в гуманности и добрых намерениях Дудаева. К тому же большинство были уверены в импотенции российской власти, в инфантильности ее половой сферы, никто не подозревал, что она на самом деле может ударить.

Вереница неудач с обязательной демонстрацией по ТВ разбросанных тел российских тинейджеров преследовала все чеченские кампании. Начиная со штурмов Грозного – неофициального («оппозицией»), потом официального, в Новый год 1995-го, и вплоть до выхода Гелаева из плотно окруженного села Комсомольское в 2000 году. Толстые генералы шевелили заплывшими жиром мозгами и допускали одну тактическую ошибку за другой. Со времен Суворова, ненавидимого поляками, в России было мало худых военачальников. Военные в России всегда были не для войны, а для народа.

Скажем, в случае угрозы военного переворота Великий Архитектор непременно подаст крепостным ультрасолдафона с лицом чудовища. Вот тогда они выползут из кредитных машин, забудут, что они не «быдло», и будут аплодировать, подобострастно смеяться дебильным шуткам. С таким четким генералом Лебедем в 1996 году Ельцин выиграл выборы, зажав под лавку крепостных, которые сразу забросили митинги и народные сходы.

«Господа пришли вместе с пьяницей-барином», – глядя на Лебедя, смекнули крепостные, самоназвавшиеся «средним классом», в том цирке 1996 года. Шапки долой, по избам. Рассчитано было верно. Ельцин выиграл выборы с начальным рейтингом в шесть процентов.

Но посмотрим на Лебедей в действии.

Победа на Курской дуге.

По мнению российского историка Игоря Шмелева, за 50 дней боев вермахт потерял около 1500 танков и штурмовых орудий, а Красная армия потеряла более 6000 танков и артиллерийских самоходов. При начальном соотношении сил – миллион триста душ у СССР против 700 тысяч у Германии.

Впрочем, «худым интеллектуалом» в Красной армии 1941 года был предатель генерал Власов. Так что вопрос, нужно ли генералу подтягиваться «один раз на троечку», открыт.

Как известно, во Вторую мировую войну поваров в вермахте сортировали по весу. И если соотношение роста к весу не соответствовало некоторой верной формуле, то их, не обвиняя в воровстве и никак не унижая, определяли в концлагерь – на специальную диету. Там они приходили за пару месяцев в отличную форму.

Этакие прозрачные аскеты, сокрушившие в себе зверя, а вместе с ним свои страсти и почти себя.

Стройным генералом Красной армии был Рокоссовский. Это его как раз упрятали в ГУЛАГ перед войной, которую он прошел очень худым.

Нечто подобное необходимо было сделать среди командного состава российской армии в 1994-м.

Никто из призывников лета 1994 года не знал, что он станет участником очередной «победы на Курской дуге», причем с коррупционной составляющей.

Вот что думал тем летом Руль, отодвигая учебник матанализа Кудрявцева.

Впереди полтора года армии, и все. Он не знал, что для ровесников скоро снова сделают два. В девяностые годы Родина обманывала своих граждан регулярно.

И он вернется, и ему будет девятнадцать. «Надцать» – «nadsat», как в «Заводном апельсине». Тинейджер. Не поздно начать сначала.

Но однажды он зашел в конце мая к Дане. Друг в тот день купил хрустальный шар на Тишинском рынке. Ему предлагали там боевой пистолет, которыми торговали из багажника синего «Запорожца». «Запорожец» вроде бы тоже продавался.

Руль рассказал ему ситуацию.

– Подумай башкой, – сказал Даня, тренировавший пальцы, катая шар по столу. – Вот министр обороны Грачев. Ты помнишь, как выглядит наш министр обороны?

– Не очень, – признался Руль. – Вроде дурашливый такой, он Ельцину помог, тот его выдвинул.

– Так вот, Грачев похож на Кокаинового Друга.

Руль вздрогнул от этого сравнения. Вспомнил и Грачева, и страшного своей больной душой Кокаинового Друга, соседа по дому. Друг был сыном богатых родителей и отличался немотивированной запредельной жесткостью к слабым – например, к бездомным и животным.

У обоих были треугольные, очень похожие лица.

– А глаза?

– А что глаза? У Друга они выпучены. Это дело техники.

– В смысле?

– Ну все тебе жевать! Накинь Грачеву на шею струну от рояля. Затяни. Ну, ты понял.

Руль понял. Треугольное багровое лицо с выпадающим языком, выпученные глаза.

Да, Грачеву до Кокаинового Друга – минута физических страданий. Например, блевоты после отравления водкой.

Даня прав. Хорошего не жди.

Дальше Руль все делал сам, утешаясь мыслью, что дело не в сравнительном весе сил, а в скорости и методе их применения. Также он интуитивно чувствовал, что система склонна к редким проявлениям гуманизма.

Держа в голове принцип «от низких поклонов спина не сломается», он пришел к Жирному, расплакался и, вытащив из сумочки тетрадки с отметками, водил по ним сопливыми пальцами. Потом упал на колени, обхватил жирные ноги, пытался целовать ботинки. Не перебор. Семнадцать лет – это еще плачущее дитя. Двадцать – это уже хитрая, двуличная тварь. Если вы семнадцатилетняя девушка, то «You are the dancing queen, young and sweet, only seventeen…». Если вам семнадцать, и вы юноша, вам еще год не положено ружье и хождение в караулы.

– Ну-ну, вызовите ему доктора, – сказала какая-то крыса за соседним столом в деканате.

«Эх, – думал сентиментальный Толстяк, – посчитаем, сколько второго курса будет, подумаем… И главное – не разрыдаться теперь с ним вместе».

Посчитал. И озвучил следующее:

– Возможно, мы что-то сделаем. Но три экзамена – приговор студенту. Не обнадеживайтесь. Впереди лето – совет: займитесь спортом, бегом. Но зайдите завтра.

Вечером у Дани кетчупом пропитали белую тряпку. Намотали Рулю на руку. Все это было прикручено бинтами врачихой – сестрой Дани.

– Не похоже, конечно, что вскрылся. Не поверит. Наколем кокарбоксилазы в руку. Отечет. Заодно не поспишь, лицо осунется. И пойдешь на свои переговоры.

На следующий день Руль, держа за спиной отекшую руку с проявленными через бинт пятнами кетчупа, в короткой майке, опять плакал перед Толстяком. Навзрыд, с третьей фразы.

– Я не знаю, что буду делать без химии в жизни. Для меня перерыв в два года – это как кислородную подушку отнять!

– А что у вас с рукой?

– Я нервничал! Я вчера вечером без химии себя не увидел! – Руль вытащил отекшую синюю руку в бинтах. Пальцы как сардельки, синего цвета, и на них крохотные темно-синие ногти.

– Вам скорую?! – спросила крыса из-за соседнего стола.

– А мне ее ночью вызывали. В Склиф. Я там рассказал, что да почему, и мне ответили, что все правильно сделал, отпустили… Все хорошо. Все хорошо…

Толстяк сдержал позыв к истерике и желание обнять Руля и плакать, плакать вместе с ним. Рассказать какую-нибудь из своих любимых сказок. Например, что он был худой в юности, как Руль, и что его любила одна балерина в Питере. В его семнадцать.

Резко открылась дверь. Зашел очередной кандидат «в сапоги», Вася. Огромный синяк под правым глазом ничуть не портил дружелюбной скромной улыбки.

Заведующий учебной частью присел. И сказал на автомате:

– В семнадцать лет в Питере…

Затем в нем заговорила гуманная система.

– Так… Вы что, ребята… Этому студенту – пересдача трех экзаменов. Этому… вам тоже трех? Тоже! Исключение подтвердит правило. Увидите. Да-да.

И Руль их пересдал. В сентябре. Пятьдесят задач – долг по контрольным по математическому анализу – он сдал в два захода. Сорок задач. Потом десять и сам экзамен. Три балла.

Оставшиеся экзамены, по физике и химии, были непросты, но по сравнению с решением всего семестра матана за четыре часа, включая сдачу экзамена, были ерундой.

Руль жал руки в предбаннике Большой химической аудитории своим второкурсникам. Отличник Игорь говорил:

– Ну да, я знаю, ты соберешься и сможешь!

В голове пьяного Руля плавал текст на обрывке листовки Красного Октября 1993 года: «Пока Бог дает тебе сил, ты справишься с любым…».

Танков было мало, но использованы они были виртуозно. Впрочем, танк был один.

Руль был, возможно, несостоявшимся танкистом. А зав. учебной частью, не выгнав Руля, не «подтвердил правило», а пошел наперекор судьбе, оставив Руля за колбами, за что, наверное, был когда-нибудь наказан этой судьбой, о чем нам неизвестно.

Не исключено, что истинной стезей Руля было бронетанковое училище имени Фрунзе, куда он поступил бы после положенной ему армии и где его гибкое упорство раскрылось бы во всей красе…

Беседа с Толстяком, вспоминал Руль, произошла 22 июня 1994 года, в день очередной годовщины начала Великой Отечественной войны – основного события Второй мировой.

Вот притча из истории Второй мировой про то, что не все в военной жизни определяется количеством танков, ну а в мирной – денег.

Как известно, немцы оборонялись в итальянском монастыре Монтекассино ничтожной кучкой войск. И союзники не придумали ничего умнее, чем превратить эту католическую святыню в руины методом ковровой бомбардировки.

После этого кощунства фашисты подвели к радиопередатчику папу римского Пия XII, который проклял союзников и благословил немцев. Папский трон – пожизненная должность, и престарелый Пий был, как говорится, не в тренде.

Нацисты на время бомбардировки отошли из Монтекассино. А потом использовали его руины как великолепную оборонительную линию.

Уцелел только городской вокзал. Он доминировал над склоном – линией наступления злых гастарбайтеров-военных, британских гуркхов.

В здание вокзала завели танк «Тигр» – один танк, который ездил внутри. Ездил себе туда-сюда и постоянно, непрерывно стрелял. И этот удивительный единственный танк за полдня занес тысячу гуркхов в строчку сводки потерь.

Десятка три немецких солдат бродили погожим вечером по склону горы Монте-Кассино. Гарь развеялась, откуда-то со стороны Рима дул свежий ветерок… Они подбирали на память страшные ритуальные ножи британских гастарбайтеров из Непала.

Тысяча человек, карабкавшихся наверх по склону горы в касках и с автоматами «Стен», споткнулась навсегда об один танк.

Недели через три Гитлер приказал эвакуировать десять драгоценных «Тигров» из Италии. Что генерал Кессельринг под шквальным огнем и бомбардировками союзников, разумеется, исполнил без потерь.

Все это время гуркхи валялись на склоне горы.

Италия – не Россия. Под итальянским солнцем вчерашние солдаты очень скоро обратились в «пыль и дикий мед».

Если кругом руины и нет писаных правил, но внутри машины – гений танка, тогда дело вовсе не в количестве «на той стороне».