Читать книгу Сдвиг. О таких разных девяностых - Константин Абольников - Страница 8

Каждый день утром Руль уезжал в университет. Его, естественно, поражала вольница с посещением занятий. Но школьная привычка ходить на все держалась только первый семестр.

В ноябре 1993 года, 26-го числа, Руль и Фаня расположили пиво на бетонной конструкции. Она была скрыта в деревьях в десяти метрах от памятника Михаилу Ломоносову – лицом к химфаку, по левую руку.

Вечерело.

Фаня учился в третий раз на третьем курсе и жил в общаге ФДС на площади Индиры Ганди.

Общежитие ФДС использовалось продвинутыми в рыночной экономике студентами старших курсов как склад товара для торговли мелочью на московских рынках. Например, на рынке у станции метро «Войковская». Некоторые росли, стояли в Лужниках, да и в ЦСКА. Обзаводились своими павильонами и торговали уже не копеечным товаром.

К примеру, золотой призер Всемирной химической олимпиады в Корее – Крот – торговал телевизорами. Японский телевизор стоил четыреста долларов, для 1993 года это была примерно пятая часть квартиры на окраине Москвы.

Крот выиграл, учась на первом, три общие курсовые олимпиады (за первый, второй и третий курсы). С отрывом на голову от полуфиналистов. И оправданно полагал, что еще больше знаний ему ни к чему.

Его выгнала физкультурница. Он зашел на занятие по физкультуре первый раз в конце семестра, одетый в прекрасный спортивный костюм. Преподавательница, бывшая мастером спорта, возмутилась, схватила его за рукав «адидаса»:

– Твои товарищи босиком сейчас кросс бегут! Стыдно!

Зима 1993—1994 годов, по общему мнению, была самой тяжелой для российского студенчества. Иногородние нищие товарищи Крота бегали весной нормативный трехкилометровый кросс не по улице, а по Трехзальному корпусу. У большинства провинциалов тогда была напряженка с обувью, и по физкультурам они ее не изнашивали. Или уже износили.

А тут новый русский предлагает физкультурнице двадцать долларов за зачет.

Отметим, что Крот мог бы получить зачет дешевле – купить в ста метрах от места диалога, в тире МГУ, сто патронов к мелкокалиберной винтовке и расстрелять их за два часа, совместив приятное с полезным. Занятия в спортивно-стрелковом клубе сводились к пальбе в тире, но были равноценны обычной физкультуре или, например, специализациям: баскетболу, плаванию…

Чувство полного контроля над ситуацией всегда подводит. Дед Руля говорил внукам: «Чуть зазнаетесь, сучата, расправите крылья – тут и недалеко вам до лопаты». Был прав. Интеллект против опыта – ничто.

Москвичей и провинциалов на курсе было поровну. Москвичи не были ядром студенческого сообщества, а провинциалы кучно и интересно жили в обшарпанной пятиэтажке ФДС на площади Индиры Ганди. Вахтерами там стояли пожилые женщины, туда было просто пройти в любое время суток кому угодно. При всем том соблюдались строгие правила общежития: право на отдых и право на труд, то есть на учебу. И это несмотря на то, что шли вечные попойки – нет, не попойки, а просто употребление спиртного как стиль жизни. Большинство обитателей были эксцентриками или становились таковыми.

Более блатные факультеты – биофак и все гуманитарии – жили в ДАС (Дом аспиранта и стажера) и ДСВ (Дом студента на проспекте Вернадского). Жили куда удобнее, чем естественники первого и второго курсов ФДС, в более современном двухбашенном здании на улице Шверника. Сауна, столовая. На учебу ездить приходилось далековато, но ведь и нагрузки у гуманитариев не те, что на факультетах естественных наук.

На химфаке все пять лет обучения каждодневная беготня. Практикумы, опыты, механическая работа, не выходившая с первого раза. Последняя смена практикума по большинству «химий» заканчивалась в девять вечера.

Близость ФДС на площади Индиры Ганди и помещения химического факультета МГУ давала массу плюсов. Например, не имея зимней одежды, можно было добраться, не простыв, до здания химфака. С одеждой было туго. Иногородний химик-первокурсник образца 1993—1994 годов ходил зимой в сандалиях на шерстяной носок. Все относились друг к другу дружелюбно.

Эпизод клановой ненависти к зажравшимся москвичам на первом курсе Руль помнит только один.

Многие студенты занимались торговлей на рынках и использовали комнаты под складские помещения. Однажды вскрыли комнату выбывшего студента. Она была завалена – обитатели ФДС сначала не поверили счастью – коробками с сухим собачьим кормом «Педигри Пал». Он был предметом бизнеса пропавшего без вести.

«Педигри» сразу разошелся по общежитию и поедался месяца три как резервный продукт и как приятная солоноватая закуска к пиву и ведру разведенки (рецепт – три двухлитровки спирта «Викинг» на восемь литров воды), которую комната (четверо плюс гости) пила пару суток из кружек из сервизов, собранных в столовых Главного здания.

Москвичи брезговали «Педигри». И, по воспоминаниям Руля, однажды некто по кличке Психоз, очень странный на самом деле парень, практически успешно попытался задушить его за отказ разделить собачью трапезу. Рулю под пиво была щедро протянута горсть сухих собачьих «печений», и он сказал однокурснику одно из тех самых «двадцати слов, которые могут вас убить».

Затем, уже на третьем курсе, иногородние студенты химфака попадали в рай. Это была зона Б Главного здания МГУ, то есть помещение, в котором было все: комбинат питания, парикмахерские… Тут можно было жить, есть, стричься и учиться танцевать хастл. Танцевальные школы – бесплатные – открывались в «целовальниках» (больших помещениях с роялем и диванами для культурного отдыха) боковых пятиэтажных блоков. То есть в Главном здании можно было жить богатой социальной жизнью, практически не покидая его. Так и задумывался Московский государственный университет, который стоял номером один в рейтингах в советские годы.

И ГЗ, и все его сервисы («целовальники», скажем) были доступны каждому круглосуточно. Влюбленная пара – вместе или порознь – могла пройти через охрану, подобрав простейшие аргументы, и затем наслаждаться видом звездного неба на крыше главного здания МГУ. Или буквально – по назначению и по названию – использовать «целовальник» на любом этаже любого крыла ГЗ, где были расположены аспирантские общежития.

Время было безденежное, нефть в девяностых стояла на десяти долларах. Зарабатывать на общественной тревоге, на армии обходящих и охранников – для этого бизнеса в стране не было средств. Студенты – народ беззаботный. В отличие от ФДС, тут никто не складировал дорогой товар по комнатам и не корчил из себя man of property – человека-собственника из первой части «Саги о Форсайтах».

Комнату можно было снять по знакомству, недорого, на 1998 год комната в блоке в ГЗ стоила пятьдесят долларов в месяц. Дороже раза в три были только комнаты общежития в четырех башенках над зданием. Там селились эстеты, располагались репетиционные базы и мастерские.

Общая благодать девяностых иногда взрывалась событиями. Многие помнят, к примеру, зверское убийство татарина у лифта зоны Б из помпового ружья – и чемодан, набитый долларами, который не успели забрать. Его сразу обнаружили сокурсники. Впрочем, если кто дела делал, то, разумеется, скрытно.

Ну так почему же девяностые запомнились как «дикие»? Чем они страшнее нулевых или десятых? Ничем. Просто народ был непривычен, не пуган, а первые бандиты любили порисоваться – романтики с большой дороги.

Обычный сейчас криминальный эпизод с применением оружия, со зверствами, немыслимыми еще в 1994-м, оставил впечатление особой дикости и бандитизма этих годов. Советское девственно чистое сознание воспринимало стрельбу на соседней улице как начало войны.

Первая рана всегда самая глубокая, отсюда миф о «диких девяностых». Ничего подобного, народ был куда спокойнее нынешнего, куда добрее, доверчивее и значительно более открытый – по инерции.

Бедненько было, но люди меньше тревожились о своем общественном статусе. Денег было мало, но те, что были, были целиком ваши, их не надо было отдавать обратно системе.

Благополучный ДАС же с 1990 года оказался в непростом, беззащитном состоянии. Туда «от войны» переселили студентов Грозненского университета под давлением на ректорат некоего Мусы, члена чеченской мафии. Он крышевал Дом аспиранта и студента МГУ, а еще гостиницы и рынки.