Читать книгу Сдвиг. О таких разных девяностых - Константин Абольников - Страница 9

Конкурс в наборе на химфак МГУ 1993 года официально составлял что-то чуть более человека на место. Считай, принимали всех, за исключением клинических дебилов: таких в МГУ отсеивали жестко, не помогали даже взятки.

В 1993 году набрали 222 студента, насколько помнит Руль. На выпускном 1998 года дипломы получали 78 человек, как он так же смутно помнит. Правильнее всего, наверное, будет ограничить число выпускников семьюдесятью семью, так как одного из них вроде бы нашли в сливной емкости московских полей аэрации уже через две недели после получения им диплома МГУ с записью «химик». Эти емкости видны на карте города Москвы. В них отстаивается дерьмо перед дальнейшей утилизацией.

Но брать – брали всех. Потом начинались усушка и утряска. Первыми выбывшими стали девушки. Главными чаровницами химфака были студентки, не поступившие на дурака, без блата, в медицинские институты и на биофак МГУ. В основном очень симпатичные.

Общеизвестно, что и биофак МГУ (равно как и его отстойник – факультет почвоведения), и медицинские институты были, есть и будут блатными не с момента зарождения факультетов, а с момента появления самой науки о гомо сапиенс. Такое уж это важное знание – о природе человека. Передается оно от родителей к детям, буквально десятками поколений (вместе со связями, поколениями пациентов и образованием). Наследственный династический бизнес.

Вырождения медиков не происходит в силу того, что врачи тысячелетиями наблюдали свою клиентуру из числа аристократии и королевских домов Европы. И еще где-то в XVI веке сделали разумный вывод о необходимости запускать и в свою касту свежую кровь, дабы избежать вырождения, появления той армии уродов, которую они принимали у своих титулованных пациенток – принимали, препарировали и заспиртовывали. Известно, что первые пятнадцать банок в кунсткамеру Петр Первый приобрел в Голландии у одного придворного лекаря.

Поэтому, читатель, если вы – статная девушка с большой грудью и безупречными результатами диспансеризации, не стоит опускать руки. Пробуйте, пробуйте поступать без блата, и особенно пробуйте в провинции – в Твери и в Туле.

А красавицы, не попавшие-таки в племенную работу, в 1993 году поступали туда, куда не поступить было нельзя: на химфак. Что их ждало среди будущих Менделеевых? Во-первых, запах. Нестерпимая химическая вонь, шлейф которой заставлял народ в метро освобождать в самую давку квадратный метр вокруг источника этого благоухания. Запах был неистребим и вездесущ, не перебивался никакими родными «Черутти» и «Ниной Риччи».

Во-вторых, руки… Вот студентка отмылась. Запах отчасти выветрился, ну, чуть волосы подванивают. Впереди суббота, визит в дискач «Пилот» или ресторан Центрального дома литераторов. Просто свидание, наконец. Но на руках – проклятые пятна, которые вожделенный московский мажор принимает за нехорошую болезнь. А упоминание места учебы – «Я на химфаке МГУ учусь» – ставило девушку в глазах вожделенного в один ряд с простушками из пищевой академии. Низшая раса, расходный материал.

Умные девушки бежали сразу. Не очень умные – дождавшись второго семестра.

К началу второго курса химфак превратился в мужской монастырь. Красавицы не отвлекали от учебы. Остались две-три самые упорные, которые позже перевелись по блату на другие факультеты МГУ (с первого курса не переводят).

Руль опоздал на неорганическую химию в Большой химической аудитории. Он шмыгнул в помещение и приземлился на заднем ряду, смахнув несколько кассет с оперой «Жидовка», которую в плеере слушал Алексей Блюхер.

– Сука! – возмутился Алекс. – Это же сложнейшая сопрановая партия в мире!

Лектор Триптих замолчала. Но Руль уже познал «Жидовку» ранее, на паре по английскому языку. И он занял паузу лектора Триптих ответом на всю аудиторию:

– Да эту «Жидовку» хоть фальцетом вой, ну ни хрена же не слышно.

Разумеется, лектор Триптих приняла «жидовку», «суку», «фальцет», «не слышно» на свой счет. Она не стала устраивать скандал с недоумками, а попросила потушить свет в аудитории. Стало темно и тихо. Только умница и красавица Кларисса, которая любила при выключении света имитировать оргазм, для правдоподобия заняла тишину еще на три секунды.

Лаборантка вынесла банку. Добавила в нее из пробирки жидкости. Все затихли, и Кларисса перестала развлекать соседей. Триптих взяла банку в руки, и она начала, потихоньку разгораясь, светиться синим светом. Восхищенные студенты зааплодировали.

Триптих сквозь синее мерцание скорбным взором смотрела на Руля. Рулю было мучительно стыдно, он пытался придумать уместное объяснение и извинение, но понимал, что, как ни составляй слова, от любого извинения станет только хуже, потому что понять смысл такого оскорбления способен лишь тот, кто может так оскорбить. «Я не хотел называть вас жидовкой и сукой и ничего не имею против вашего фальцета, это чудовищное недоразумение…».