Читать книгу В пейзаже языка - Лазарь Соколовский - Страница 14

Нелегкая сумятица времен

несется оголтелым хороводом,

где осень залегла и майский звон

промчался соловьиным переходом

чрез тот же все российский кавардак,

тревожащий растравленные раны…

Ах, коли б жизнь случилась просто так,

мы были бы киты и обезьяны

и, гордо игнорируя прогресс,

в чиновничьем не сбились коридоре,

а были бы естественны, как лес,

а были бесконечны, словно море.

Но вечность развалилась с двадцати

веков, бездумно выйдя за пределы

вмененные… Что ж, снова не войти

в Завет, куда-то мчаться оголтело.

Лишь ты, что прорастаешь сквозь меня,

на каждую дождинку откликаясь,

живительна, как кровная родня,

как трепетная музыка земная.

Ответно и природа тянет в высь

фатой вишневой, кружевом акаций —

в любви, в одной любви великий смысл!

Но как на этом крене удержаться —

все бешенее ритм, тревожней мрак

в скольженье упоительно обманном.

Куда ж… Случилась жизнь бы просто так,

мы были бы киты и обезьяны.

Печка – основа всему,

танец оттуда поскольку.

Вот и идей не приму

тех, что диктуют, не только

мне предназначенных. Как —

жалко помалкивать втуне,

снова вживаясь в бардак!

Или доверить фортуне

все, что собрал соловей

в аполитичном пейзаже:

жизнь не свою – сыновей,

землю не ихнюю – нашу?

Ту бесшабашную, ту,

что заклинаю и холю,

миг на которой цвету

и ухожу поневоле

снова до срока, как те,

что не вросли, не вписались…

Снова смолчим в простоте

и опадем, словно завязь,

чтобы один пустоцвет

въехал в абсурд озверелый?

Не было лада и нет —

только усталое тело,

что соблазняла б псалтырь

майским наивом наружным…

Вот бы с движением вширь

взять потихонечку глубже,

в печку подкинуть дровец,

чтоб потеплее, посуше,

вспомнив, как дед и отец

тешили стылые души.

Все, что осталось и мне,

грея надежды лохмотья:

дух закалять на огне,

жертвуя трепетной плотью?

В который раз мы снова у порога —

какое обольщенье изберем:

к «ученому познанью» ль через Бога,

где обитать дано невестам трем

сопутствующим и поникшим долу,

когда в казенный втиснуты обряд

у легкого Рублевского престола?

Но отвернись хоть чуть – они взлетят

и скроются… И как ни плакал ты бы,

сам оборвал в себе духовный рост:

меж двух природных сил какой-то выбор

возможен – но ты сам разрушил мост…

Куда же плыть теперь, и чьим стараньем

развитие течет наоборот —

меняется не Бог, то мы не тянем,

и тут виной не быт, а быт не тот,

не столько где открытия, как гонка

схватить себе побольше, чтобы впрок,

но иногда где тянет, как в воронку

в единство с миром, в прежний диалог.

Но с кем теперь… о чем… – одни осколки

от символа, опять меж нас стена,

у легкого Рублевского престола

звук отнят… И куда летит страна?

Чей выбор? Чья подсказка? Чья помога

меж старым или новым прожитьем?

Мы снова у провала ль, у порога —

какое обольщенье изберем?

В глубинах потаенного пейзажа,

казалось, провидение и есть:

день полон солнца, ночь черна, как сажа,

но мы бессмертны… В эту шкуру влезть

и вылезти бы… «Радугу мою

я полагаю в облаке завета,

пролегшего меж нами…» – на краю

небес Господь воззвал? приснилось это,

дождем пролившись? Все нудит упрямо

вопрос, как бы взрывает пласт лемех:

Предвечный – это тот, что перед ямой?

Всевышний – значит, тот, что выше всех?

От нас-то что тогда? Зачем конец

такой бескрылый внешне, как простуда?

Зачем две тыщи лет – вещал писец! —

никто так и не явится оттуда?

Который раз, листая чьи-то бредни,

плаксивые, как детский говорок,

в бунт снова… Вот последнее в последнем:

тщета, как влага, спрячется в песок,

Сизиф промерит камнем пересказ

про радужное это заклинанье,

но сам я вижу много честных глаз,

и что ж – кроить абсурдом мирозданье?

Возможно, мы из хаоса, возможно,

он как-то и осмыслен впереди,

в миг роковой Аврам отбросит нож… Но

не смысл к нам – мы к смыслу на пути,

чтоб выжить вместе всем. По одному

мы, как ни бейся, все-таки сгораем,

свет отражая мира или тьму,

своим толкаясь Адом или Раем.

Под чьими разноперыми крылами

идти? Куда? К кому? Кем выдан срок

путей? Как отчуждение меж нами

преодолеть? Вся вера – между строк?

Помимо легкого соблазна ли, поми-

мо тяжкого преддверья тупика,

пресытившись святым, безбожным Римом —

скалу покатим наверх сквозь века?

Назвать все это соловьиным бредом —

смешно, писцу большая выйдет честь,

но майской ночью глубина пейзажа

взовьется трелью! Значит, что-то есть…