Читать книгу В пейзаже языка - Лазарь Соколовский - Страница 7

В движенье только смысл, как ни крути,

читатель, нечитатель, добрый, строгий.

Но мы ли выбираем, нас пути,

чтобы они означились дорогой,

озвучились, как «господи, прости»

в очередях за подаяньем бога?

Не столько власть раздела до гола,

как сами – что ж не бушевали яро…

До моего медвежьего угла

верст полтораста добрым трактом старым,

где для бензина крал я от стола,

как в притче о коротком одеяле.

Дорога что же… щебень да песок

лишь уложи на трепетное лоно

своей посконной родины, где б мог,

как пить-дышать, прощать и быть прощенным.

По главной, вроде, мчится кровоток

живительный в естественно зеленом

июньском мире, там, где облака

за валом вал грядут попеременно,

где жаворонков трели, как река,

зальют на миг поток усилий бренных —

да наша, чуть правее, так плоха

к самой деревне – словно в клочьях вена.

Всего км каких-то полтора,

истерзанных, измятых тракторами,

и вот дежуришь с ночи до утра,

чтоб выбраться со всеми потрохами,

не бросив то, что вынянчил вчера

в земле, воздавшей за труды дарами.

От каждой ближней тучки стынет взгляд:

и здесь, пусть не казенные – препоны!

Все бросить… но от почвы путь назад

уже не прост: и корни тут, и крона.

А что дороги нет – сам виноват,

что в суете мотался по вагонам,

по учрежденьям, по конторам, по

городским непыльным синекурам,

когда вела всего одна тропа

на паперть, где разгуливают куры

давненько. Что же, молодость слепа,

тщеславие уводит от натуры,

вернуться к коей тщусь хоть к 40,

чтоб избежать соблазна в этом роде:

на кладбище Немецком, где тоска

с былою славой сгрудились в проходе,

актеры ль, генералы от пупка —

проходит все… И что я о погоде!

Дорога… я по ней девятый год

мотаюсь, придыхая на пригорке:

вот-вот домишко вынырнет, вот-вот

березка у окна, собрав оборки

цветастой юбки, косы расплетет,

и лето потечет, как в поговорке.

Зашли с того: «Дорогу укатать,

засыпать-забутить, чтоб можно было

в любую хлябь продраться…» – через «мать»

так сходка деревенская решила

с моей подачи (надо понимать)

и новых русских (н/р), подошедших с тыла.

Скрепив сердца, неверия полны,

с энтузиазмом, сдобренным куражем,

отправились по связям той страны,

что взращена на купле и продаже,

где все друг другу что-нибудь должны

по дружбе, по родне, по просту даже

соседскому. Но тут, увы, задор

пошел на убыль – разбежались сходу

станичники: «Сто тыщ – не разговор!

А ехать… ехать можно и по броду.»

Ну, что ж, народник хренов, я попер

по матушке и двинулся к народу.

Я убеждал, возможно, невпопад

с учительским своим наивным пылом,

что можно пить три месяца подряд,

но задождит – и всем одна могила,

что дело общее… Уж лето шло на спад,

а Муза с вдохновеньем не спешила,

капризно к чудаку не снизошла,

когда другим он занят был всецело.

«Прими 100 грамм, – сосед, – хоть за дела,

что начали.» Я гнался оробело

за призраком, отлипнув от ствола

фантазии, чтоб цель не потускнела.

Дорога, вроде, тем и дорога,

что тянется вдоль памяти нескорой:

плывешь как будто там же – берега

иные, шире контуры простора…

Жаль только, что настолько недолга:

едва нащупал твердь – летят опоры

земные, до небесных далеко,

их придорожным взглядом не ухватишь…

А что в деревне нужно: молоко,

картошка, хлеб, просторные полати —

пиши себе дождливым вечерком,

лишь тема и размер подвалят кстати.

Дорога тоже замысел меж двух

искомых: то дошло, то не приспело…

Так темноту разгадывает слух

и в подсознанье тело ищет тела,

пока же не под гнетом белых мух —

пусть в неизвестность мчит поэма смело.

Хотя незнамо, кто кого ведет,

куда, зачем – бог весть, на то дорога:

туда – назад, с провалов – до высот

лететь куда-то, пусть пути до бога

совсем не здесь… но слог зовет вперед,

пусть мир не совершенствуется слогом.

Вот так на ощупь брел и блудный сын,

чтобы под кров отеческий вернуться

уже не тем мальчишкой, от глубин

впитав всю фальшь церквей и революций —

движений внешних… Но как первый блин,

завяз я в глине, позабыв разуться.

Все было как всегда: за первый год

мы одолели только часть оврага.

Большой соблазн послать… Ну, и народ!

Такой, подумал, не достоин блага.

Но спохватился вовремя: как крот,

он прячется от власти и гулага,

ему б забыться в водке ли, в труде,

отгавкаться от всех в каленом мате,

когда зовут слова, дела не те —

он знает: есть колхоз, хозяйка Катя…

Какой там свет – он вырос в темноте.

Что я о нем разнылся, как о брате?

Кто мне сказал, что улица одна

ждет впереди, сам что-то будто знаю?

По бездорожью тянется страна,

кружным идет путем все ближе к краю

обрыва. Есть ли в том ее вина,

ее беда – иль уж судьба такая?

Да и своя, когда впадаешь в лень:

сопротивляться глупо, биться не с кем.

Так поглощает скука деревень,

смиряешься – а быть бы надо резким.

Поднялся, вроде, на одну ступень —

и что: встречают те же перелески.

Как мало пряной свежести, как ма-

ло невысказанных промельков навстречу —

несется жизнь, как кадры в синема:

сентябрь, глаза детей – что им отвечу?

Что дома снова «горе от ума»?

Что «тройка» встала? Так и их калечим…

И бунт уж зрел в душе: какой резон

опять брюзжать привычно – что ты? где ты?

Нет, мы с н/р решили, что в сезон

ее песком хоть сгладим по кюветы,

а там посмотрим, сможет гегемон

дожать или запутается где-то

средь городских чиновных мудрецов,

пекущихся о нас в речах курчавых.

Покатится ль дорожка, как яйцо,

желтком песчаным протянувшись в травах,

откликнется ли каждое крыльцо

в деревне, убежденной, что забава

напрасная, что не было и нет

в противоборстве правой середины…

Тем жаловаться – тем кивать в ответ

и вместе пить, и вместе вязнуть в глинах.

Пусть заболтают наш приоритет,

и все-таки удастся ль что-то сдвинуть?

Дорога – расстоянье от границ

бесправия к иной судьбе и богу,

то понизу, то вверх, пугая птиц,

кометой, оправляясь понемногу.

Что суета ей? Мы, играя блиц,

спешим – куда… Один я на дорогу

как будто вышел, звездным решетом

ночное небо двинулось навстречу…

Я не о ней скорее, а о том,

что прячется порой за бойкой речью:

как нам жилось и верилось с трудом —

век уходящий не тянул на вечность.

В средине осени я снова ехал чрез

леса в усталой желти аж по пояс,

под скуку выцветающих небес

весь пейзаж бросался, как под поезд

Каренина… «Какой тебе прогресс, —

Васильич пел, упрямо в грядках роясь, —

каких тебе путей, каких дорог

(он был мне как отец, судя не строго

мой романтизм), сажай себе чеснок…»

Но я узнать хотел, куда дорога

в итоге приведет, какой итог,

когда прагматика уж так стеснила бога.

Усталым золотом цветной иконостас

куда-то плыл, наперекор приказам.

Сосед: «На время хватит про запас,

а там пускай другие …“ – „Что же, я – за.

По осени цыплят считают – нас

кто и когда…» Ум заходил за разум,

сомненья крыли помыслы, дела

и предстоящий путь с утра пораньше,

когда со старшим сыном развела

дорога и туманно, как со младшим.

Лишь муза, что случайно б подошла,

да тяга к почве, может быть, оттащат

от этих не вопросов – пропастей?

Как в инобытие: светло да смутно…

Дорога – лабиринт между страстей

определяющих – сиюминутных,

но долг определен твой: знанья сей

идущим следом – будет рост попутный.

Пускай не так пряма: то взлет, то спад,

то под ноги ложится, то над бездной,

то с маем тянет ввысь, то в листопад

на время отрезвит: куда полез на…

Жизнь перманентна: то свернет назад,

а то вперед сквозь новый век – железный,

что кроет зыбкой сетью города

в искусственном сближенье скоротечном.

Но как же ощущается нужда

в естественном, лишь свист сверчка за печью

в глухом селе натянет повода

незримых ожиданий о конечном

пути куда-то ввысь… Не бытовом,

что разрешил бы все противоречья

извечные – решится смертью ль, сном

или совсем иною с жизнью встречей…

Я выйду в поле, звездным решетом

ночное небо спустится на плечи

и снова поведет через порог

рождения, сквозь ясли и солому,

сквозь радость бытия и муки строк

на избранном пути к земле и дому,

где совместимы тленное и бог

дорогой в никуда и в мир искомый.