Читать книгу Жезл не прозябший - Мария Шматченко - Страница 9

В доме Наумов встретила Катя. Женщина заметила, что что-то случилось, и только проговорила, опешив:

– Григорий и Александра уже у себя. Федор Степанович с семьёй остались тут. Я положила в комнату Милы по просьбе ее отца укол инсулина.

– Хорошо-хорошо!

– Кузя, что случилось?!

– Ничего, милая! Я устал! Я спать!

– Но я думала, что мы… мы… Я так соскучилась по тебе! Разве ты не видишь?!

– Вижу, дорогая! – Кузьма остановился и обернулся: – Но, милая, я правда устал!

Екатерина сжала кулаки и с горькой обидой крикнула возлюбленному вслед:

– Просто ты увлёкся этой Анастасией Проэлиум! Как будто бы я не знаю, что она потаскуха!

На эти слова Наумов обернулся и, вопреки ожиданиям женщины, рассмеялся:

– Только не вздумай говорить это семинаристу Владимиру! А то, как я, получишь по морде за такие слова!

– Бесит: все в неё влюблены! И оба семинариста, и ты, и Самохвалко глаз не сводит! Кажется, на вашу Настю очередь! Но, думаю, это ей привычно, проститутке-то!

С этими словами, гордо подняв голову, Екатерина удалилась к себе.

Рано утром Владимира разбудил стук в дверь. Молодой человек соскочил и бросился открывать. В комнату влетел Рустик:

– Сонечка!

– Что с ней?! – перепугался Кучмин.

– Она отравилась газом!

– Что-о-о?! Как могло такое случиться?!

– Никто не знает! Малышку уже увезли в больницу! Милу шофёр повёз домой. А Настенька, Александра и Григорий поехали с Сонечкой! А до этого!.. До этого…

– Что до этого? – изо всех сил взяв себя в руки, мягко спросил Володя. По лицу друга уже катились слезы.

– Иди сядь в кресло. И расскажи.

Рустик послушался. Опустившись в кресло, сцепив пальцы, юноша рассказал, что вчера вечером девочки позвали его к себе, чтобы попросить научить Настю кататься на коньках. А саму Настю до этого, оказывается, проказницы попросили научить этому же их преподавателя. Молодые люди покатались, потом разошлись примерно через час. А утром, на рассвете, девушка прибежала к нему вся в слезах, перепуганная, и рассказала, что ее Сонечка отравилась газом из подсвечника. Оказалось, девочки перепутали комнаты. Та спальня с церковной утварью предполагалась для более взрослой Милы.

Володя покачал головой и только лишь и смог вымолвить: «Какой ужас». Рустик кивнул и, роняя слезы, продолжил:

– Да. Мы побежали в холл, где собрались почти все. Стали выяснять. Вызвали скорую и полицию. Прибыл следователь. Оказалось, что это Катя положила укол для Милы с инсулином не в ту комнату. Девочки сначала пошли как надо, а потом Сонечка обнаружила лекарство подруги, и они поменялись спальнями. А ночью газ просочился из подсвечника.

– Может, малышка открыла нечаянно вертушок? Хотела понять, как работает?

– Тоже так думали. Но отмели эту версию, так как девочка не достанет из-за роста. Бедная мать! Но это ещё не все! Катю-то забрали! Ей предъявили, что она специально заманила Милу в другую, безопасную, комнату, переложив укол инсулина, а Соню попыталась убить!

– Но зачем ей это?!

– Затем, что Настенька, оказывается, работала блудницей на трассе… Не смотри на меня так! Я ее люблю и не откажусь от неё! Так вот… А Кузьме Петровичу Настя понравилась, Катя что-то заподозрила и отравила Соню.

Володя покачал головой, сказав, что это бред какой-то.

– Может быть, – согласился с товарищем Рустик, – но Александра так кричала на Катю! Она первая и предположила такое.

– Мало ли кому Настя понравилась! Это же не причина убивать её дитя?! – возмутился Владимир. – А Кузьма тоже выразился на букву «ш» о Насте, а я не выдержал и врезал.

– То-то он с синяком под глазом был сегодня. Володь, одевайся. Поехали поскорее домой. Мне неприятно в этом доме находиться.

Владимир понимающе кивнул. Ему и самому хотелось сбежать поскорее из этого ужасного замка. Он попросил Русю вызвать такси куда-нибудь подальше от резиденции: сюда наверняка не приедут. «Мы туда пешком, – сказал он, – нас там машина подберёт». Абдуллин одобрил такое решение, сказав, что закажет на автобусную остановку, пока тот умывается. Кучмин заявил, что завтракать не станет, чтобы побыстрее уехать.

Через полчаса молодые люди покинули президентскую дачу.

По приезде в город юноши отправились сразу в семинарию, где Кучмина вызвали к ректору. Отец Софроний принял ученика в своём кабинете. Священник-педагог сидел за столом и что-то писал, когда вошёл семинарист. Услышав шаги, батюшка поднял голову.

– Какой же из тебя монах, Володя, раз ты руки распускаешь? – спросил он тихим, разочарованным голосом. – Где твоё смирение?

– Я просто хотел защитить женщину от несправедливых нападок.

– Ты не должен был лезть в драку. Ты мог бы просто обличить словами. Может, твой поступок и красит тебя как мирского мужчину, но как монаха – нет. А ты ведь стремишься к монашеству, не так ли?

– Да, я больше всего на свете хочу этого! Но вы меня не благословляете.

– Потому что это – вряд ли твой путь.

– Как вы можете это решать?

– Монашество – путь смирения, борьбы с помыслами. А у тебя нет смирения. Ты помнишь, как сказал преподобный Федор Студит: «Многодетельна жизнь монаха и многотрудна, требует пота и терпения, главнейшее же – смирение»? А авва Лонгин: «Если прежде не научишься хорошо жить с людьми, то и в уединении не можешь хорошо жить»?

Владимир, густо покраснев, лишь кивнул. Отец Софроний в любой ситуации всегда оставался кротким и смиренным, словно ангел Божий.

– Ну что, Володя, будем с тобой делать? – спросил его батюшка.

– Все приму смиренно.

– Это хорошо. Мы решили, что учиться смирению ты будешь в Кафедральном соборе на ниве послушничества с завтрашнего дня до двадцатого января следующего года.

– Но это же так долго! – всплеснул руками молодой человек.

– Ничего не поделаешь. Ступай же. Да благословит тебя Господь, сын мой. И помни: Он не посылает креста тяжелее твоих сил.

Молодой человек поцеловал руку духовнику и вышел. За дверью парня встречал взволнованный Рустик.

– Ну что? Что он сказал?

Володя, глубоко вздохнув, рассказал, что с завтрашнего дня он послушник Кафедрального собора. Друг попытался утешить его тем, что он теперь часто будет видеть Александру и Милу и всегда будет в курсе, что с Соней. Все в воскресной школе были привязаны к несчастной малышке. Она была очень светлым, воспитанным, добрым и ласковым ребёнком. Потому-то никому в голову и не пришло, кем работала ее мать, раз смогла вырастить такую дочку. Если Соня погибнет, как они все это переживут?

Потянулись дни. С каждым утром становилось холоднее, словно бы обещая морозную зиму. Юля и Регина часто ездили к Дионисию в тюрьму, пока однажды и он не сообщил, что его отправляют в ссылку. Девушки были убиты такой новостью. Убит был и Володя. Парень тоже навещал друга, и как-то даже они с актрисами пересекались в тюрьме. А в тот раз, когда подружки уже уходили, они в дверях столкнулись с Кучминым. Молодые люди, конечно же, поздоровались, и потом у них зашёл разговор о том, что… сегодня вторник.

– Кстати, ты к Дене пойдёшь завтра? – спросила Юля Володю. – Завтра же пост. Я думаю, что ему нести из гостинцев перед его отъездом в это ужасное место. Он ведь говеет?

– Конечно! А ты говеешь?

Девушка ответила, что, безусловно, да. Регина насупилась, ничего не поняв, а беседа ее друзей продолжилась.

– А ты в пяток тоже говеешь, Юль?

– Да. А ты елей вкушаешь в среду и пяток?

– Нет, у меня сухоядение. И в среду, и в пяток. У нас отроки даже говеют.

– У нас тоже.

– Эй, вы! А ничего, что я тут ещё стою?! – рассердилась вдруг Регина. – Болтают на своём языке при мне!

– Да нет же, на русском, – искренне удивился Володя.

– Да я только слово «среда» поняла! – кипятилась Новак и развернулась, чтобы уйти.

– Ты куда?! – хором окликнули Кучмин и Иванченко.

Девушка обернулась и ответила с саркастической улыбкой:

– Пойду предамся грехам пианства, мужеложства и блуда!

Юля прыснула со смеху, а молодой человек улыбнулся, сказав: «Смешная такая!»

– Ага, Володь, я побегу за ней тоже.

– «Придаваться грехам пианства, мужеложства и блуда»? – улыбнулся парень.

– Нет, что ты?! – рассмеялась Иванченко, оценив шутку. – Ладно, давай. Пока. Божьей помощи!

– Юль, постой, – неожиданно Кучмин дотронулся до запястья девушки, но, густо покраснев от смущения, быстро убрал руку.

– Да? – она взглянула в его серо-голубые глаза своими темно-карими очами.

– Скоро Богоявление. Поедем в Кафедральный собор? Я тебе покажу все.

– Хорошо, я подумаю. Время ещё есть.

Молодой человек глубоко вздохнул, глядя подруге вслед. Она в драповом синем пальто с белым пушистым воротником из искусственного меха и в пушистых сапожках догоняла Регину, которая удалялась развязной походкой, одетая в чёрную косуху и черные джинсы в облипочку. В душе Володи – увы – не пели ангелы. Там воцарилось волнение, которое сковало все холодом.

К вечеру вернувшись в собор, Володя неожиданно встретил в классе воскресной школы Милу. Девочка выглядела грустной и подавленной. Оно и не удивительно: ее маленькая подружка до сих пор находилась в коме. Александра больше не провожала дочку сюда, доверяя шофёру, а сама проводила дни в больнице у Сонечки вместе с убитой горем, постоянно рыдающей Настей.

– Как жаль, что ты больше не преподаёшь у нас, – такими словами встретила дочь президента семинариста.

– Разве тебе не нравится Руся? – улыбнулся молодой человек, желая приободрить.

– Нравится, – глубоко вздохнула Мила и села на стул, давая понять, что хочет поговорить.

Семинарист, ее бывший учитель, сел напротив.

– Понимаешь, я виню себя в том, что случилось. И Рустик мне напоминает об этом. Он очень хороший. Но Сонечка уже мечтала, чтобы он был ее папой, и, мне кажется, он мечтал о том же. И до сих пор мечтает. Я вижу, что он прячет слезы, когда входит в класс. И мы, все ученики, тоже, ведь стул нашей подружки пустует.

– Людочка, тебе не за что себя винить. – Володе почему-то не хотелось обращаться к ней «Милочка», ведь это покажется неблагозвучным из уст молодого мужчины.

– Я понимаю. Мой духовник говорит мне о том же. И мама тоже.

– А папа?

– И папа тоже. Но знаешь, Володь, тетя Катя уже отправилась в ссылку. Ей на всю жизнь запретили въезд в Арибург и даже в бывшую столицу тоже. Но вот мне не верится, что она могла так поступить.

– Почему?

– Не знаю. Она говорит, что нечаянно перепутала комнаты: положила не в ту мой шприц с инсулином. А мои родители говорят, что специально. Наверное, – девочка взглянула на Кучмина с надеждой, – это был несчастный случай?

– Наверное.

Но в душе парня все заныло. Впервые Владимиру показалось, что это была попытка убийства. Но кому могло прийти такое в голову: убить пятилетнюю девочку?! Что она сделала тому недочеловеку?! Все знали, что эти две комнаты для Сони и Милы. Кому пришло такое в голову? И для чего?

– А ты ничего не замечала странного?

Дочка президента грустно вздохнула и ответила, что следователь тоже спрашивал об этом. Но нет. Ничего. В тот вечер, накануне трагедии, подружки сидели в гостиной и играли, когда к ним зашла тётя Катя и сказала, что уже поздно. Девочки разошлись по комнатам. Мила пошла в свою, в которой ночевала обычно, в ту, в которую привезли подсвечник, но потом забежала Сонечка и сказала, что в другой лежит шприц.

– Я хотела просто забрать его, но потом подумала: значит, так родители решили – ночевать мне в другой спальне. Может быть, в той дует, и они боялись, что простудят маленького ребёнка? В общем, мы поменялись. А утром… – Мила заплакала и сквозь слезы закончила: – …а утром, ты знаешь, что произошло.

– Да, знаю… Бедняжка Сонечка. Будем молиться и надеяться. Мы каждый день молимся о ней в церкви на литургиях.

– Я тоже Боженьке каждый день молюсь о ней. Ну ладно, Володь. Я пойду, скажу дяде Жене, это наш шофёр, чтобы повёз меня домой.

– Мила, а как Настя?

– Она плачет. И самое ужасное: уже не верит в Бога. Говорит, что если бы Он был, то защитил бы ее малышку от убийцы.

Почувствовав, что слезы начинают щипать глаза, Володя открыл девочке дверь и пропустил юную Вейкович на улицу. Во дворе стояла дорогая машина, в которую села дочь президента. Семинарист потом долго смотрел ей вслед.

Унылые дни без доченьки тянулись для Насти мучительно долго. Да, именно без неё. Женщина каждый день видела дочку, ночуя у кровати в реанимации (ее пустили туда, потому что жена президента попросила). Мила не солгала Владимиру: Проэлиум больше не верила в Бога. А дни все шли и шли, а маленькая спящая красавица так и не открыла очей. Дни сложились в недели, а недели – в мучительные месяцы. Праздник Нового года прошёл для Анастасии как обычный будний день. Семья ее подруги тоже отказалась отмечать и даже отменила поезду в Куршевель.

И вот однажды, накануне семнадцатого января, несчастная мать рыдала у кровати дочери. Она уже убрала ёлочку, которую поставила на случай рождественского чуда: Сонечка очнётся и увидит ее и подарки под ней. Но чуда не произошло. И вряд ли когда-либо случится.

– Ну чего ты упрямишься? Сходи в церковь! Скоро Крещение, – раздался вкрадчивый голос за спиной, и Настя, сидящая на коленях под кроватью ребёнка, обернулась. Перед девушкой стоял Григорий. Он не сумел заставить себя улыбнуться, чтобы подарить несчастной надежду, потому что сам уже не надеялся.

– Привет, – поднялась женщина, и это вернуло Вейковича в реальность.

– Привет. Саша сейчас придёт. Мы приехали сами. Она была за рулём и сейчас ставит машину.

– Спасибо, Гриша, что находишь время на меня. С твоей-то занятостью.

Анастасия опустила большие голубые глаза с длинными ресницами, и Григорий заметил, как исхудало от страданий ее лицо, как выступили скулы. С дрожащих губ девушки сорвалось тихое рыдание, плечи затряслись.

– Настя… – Григорий, понимая, каково ей сейчас, неожиданно шагнул и обнял ее.

– Гриша… Почему все так несправедливо? Почему моя Сонечка так страдает?

Он встретился взглядом с ее заплаканными глазами.

– Я понимаю, каково это – терять ребёнка. Я накажу того, кто заставил страдать твою дочь.

– Ох, Гриня, это… это…

– Настя…

Неожиданно Проэлиум почувствовала робкий поцелуй на своих губах.

– Гриша…

– Я горы сверну ради тебя, родная.

– Что? – ахнула девушка, но… обхватив руками шею чужого мужа, когда он начал снова целовать ее, ответила поцелуем на его поцелуй…

– Настя! Гриша! – раздался испуганный голос Саши.