Читать книгу Там, где меня ждёт счастье. Том третий - Мэгги Ри - Страница 11

МАРКУС:

В последнее время в нашей семье творились какие-то странные вещи: то и дело, стоило мне заговорить с Моникой, как она всячески игнорировала меня, а как только я подходил к Энни, дочь пыталась меня избегать. В конечном итоге, по неизвестным мне причинам, я начал чувствовать себя извергом. Я даже пытался прибегать к помощи Анджелино, но и тот ничем не мог мне помочь.

Я прекрасно понимал, что две недели, проведённые девочками в кругу незнакомой им семьи, морально напрягали и они были обижены на меня за моё поведение. Я говорю о том, что я позволял себе грубо разговаривать с женой, когда та обзывала моих родителей. Я злился на Эн, когда та лезла не в своё дело, я уделял девочкам мало времени и совсем увлёкся времяпровождением с родителями, которых мне так сильно не доставало в детстве. Возможно, именно это и настораживало членов моей семьи.

Моя мама, Марикко Телио-Лентие, была очень сложным человеком, но я бы никогда не сказал, что она была против Моньки (как считает сама Монька). Наоборот, свекровь очень даже была рада за своего сына и его жену. Мама всячески расспрашивала меня о том, как мы с Моникой познакомились, как я решил ей сделать предложение, как у нас появились детишки, и так далее. Маме, как человеку, который когда-то сам стал матерью, было интересно поговорить о матери Энни, о детях и любви. С папой она на такие темы почти не говорила, поэтому я не был особо удивлён, когда она завела со мной такой разговор. Это было вполне ожидаемо. Теперь она считала меня полноценным взрослым человеком, с которым можно было поговорить, задуматься, посмеяться и порассуждать.

Папа же был человеком не таким открытым. Временами мне даже казалось, что скорее биологическим отцом Робертио является он, а не Анджелино. Была в нём какая-то недосказанность, которую могла раскрыть только мама, никто другой. Даже Анджелино, который раньше приходился папе близким другом, и тот не знал, как завести с этим человеком разговор. Если папа и говорил, то только с Эн. Шутил что-нибудь, улыбался, а рядом со мной просто молчал. Возможно, его всё это время не одолевал шок от увиденного вновь сына, поэтому он был таким, а может это и была свойственная ему натура, что вполне ожидаемо.

Как говорится, хорошая пара обычно выходит из двух разных людей. В данном случае, из нас с Монькой вышла пара никудышная… Оба ведём себя, как малолетки. Это нас и объединяет.

МОНИКА:

Энни, будучи серьёзным двенадцатилетним подростком, прекратила дуться на отца только тогда, когда мы ей разрешили немного пожить у Анджелино вместе с Тедди. Безусловно, она волновалась за наши с Маркусом отношения и понимала лучше всех, что мы можем примириться лишь тогда, когда нас ненадолго оставят одних.

Изначально услышав такие заявления, Маркус опешил, затем рассердился на дочь. В его глазах за эти две недели она выросла слишком сильно и теперь ему, отцу, приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы восстановить с ней контакт, на который дочурка идти ни в какую не хотела. Единственное, чего хотела Энни – нашего с ним мира и благополучия. До тех пор пока мы не помиримся и не заживём нормально, без драк и ссор, по её словам, она не вернётся домой. Что ж, делать было нечего… Не дай мы девочке волю, она бы точно устроила дебош, объявила бы всем байкот, а то и вовсе сбежала. Благо, отношения у Эн с родителями не всегда были такими напряженными и всегда можно было найти компромисс.

Энни собрала вещи и ушла вместе с Тедди, который пришёл её проводить, в дом Анджелино. Сам Анджелино был не против, он всегда был рад юным гостям у себя в хижине, это доставляло ему радость. После визита к Марикко и Спиротто он заметно замкнулся в себе, и наличие двух подростков в его доме могло бы его даже как-то отвлечь, поэтому мы с мужем за него не беспокоились. В конце концов, надо учиться идти на контакт.

МАРКУС:

Перед уходом Энни недолго бегала по комнате. Возможно, что-то искала. Когда я прошёл за ней, она обернулась и вздрогнула, поспешно что-то пряча в портфель буквально запихивая вещь в карманы, только чтобы отец не увидел.

– Ты что-то берёшь с собой? – тихо спросил её я. В последнее время нам совсем не удавалось и словом перемолвиться, а тут выдался небольшой шанс. Меня немного настораживало то, что у неё есть, что скрывать от родителей.

– Нет, – Энни, хмуро глядя в мою сторону, со щелчком застегнула портфель и закинула его к себе на плечи, постепенно двигаясь в сторону двери, лицом ко мне. Я долго наблюдал за ней, а когда она проходила через дверной проём, ухватил портфель за лямку и потянул на себя. Дочка вскрикнула, пытаясь у меня его отобрать, и это насторожило меня в ней ещё больше.

– Что ты там прячешь, Эн?

– Не твоё дело!

– Я твой отец, я должен знать.

– Ты мне не отец! Отдай! – она выхватила вещь у меня из рук и побежала к выходу, что-то бурча под нос.

Хмурый подросток. Интересно, если бы я застал Лиса в таком возрасте, он тоже был бы таким неуклюжим и вредным, как эта девчонка?

– Маркус, всё в порядке? – в этот момент из ванной вышла Моня, вытирая мокрые волосы, и я взглянул на неё, положительно кивая. Мне очень хотелось её рассказать про то, что Энни у нас что-то украла, но это слово меньше всего подходило для нашей дочурки, и я решил просто промолчать. В конце концов, не обо всём же должна знать Монике. У нас с дочерью тоже должны быть тайны, хоть и такие вот… странные?

КАРЛ:

Когда зал уже был переполнен, прозвучал звонок. Я как раз садился на где-то на одном из первых рядов партера, и люди, проходящие рядом, довольно перешёптывались. Кто-то говорил о семье, кто-то упоминал смешные случаи, кто-то думал о планах на будущее, но всех их объединяло то, что все они постоянно упоминали в разговорах театр и его новых актрис.

Я знал, что поступаю нечестно, но мне очень хотелось хоть раз услышать от кого-нибудь о моей любимой Римме, но никто о ней даже не вспоминал. Кто знает, может она ещё не выступала в театре? Может, выступала, но не в этом?

– Молодой человек, не будете ли вы против, если я присяду рядом с вами? – послышался какой-то знакомый голос, и когда я обернулся, рядом сел дядя, как-то хитро ухмыляясь. Сперва я его не узнал с убранными со лба волосами, затем тек удивился, что чуть не вскрикнул:

– Дядя, ты ли это?!

– Тс-с…

– Что ты с волосами сделал?

– Уложил по важному случаю. Всё-таки, дочь Сная выступает… – он усмехнулся и хлопнул меня по плечу, наблюдая за тем, как мелькают тени за кулисами. Рядом с нами прошел Снэйкус, который заметно нервничал. Увидев дядю, он сперва удивился, затем заулыбался и подошел поближе, опершись локтями на кресла:

– Юноша, вы новый друг Карла? Можно ли с вами познакомиться?

– Боже, Снай… Ты даже к таким юным мордашкам лезешь? Я это! Я! – дядя и правда выглядел намного моложе, что очень обрадовало и одновременно удивило меня и Снэйкуса. Тот прошел через ряды, извиняясь перед людьми за неудобства, и сел справа от дяди, всё не веря своим глазам.

– Чёрт возьми, Робертио… Ни на секунду не отходи от меня, а то те женщины, около буфета, мигом тебя завербуют к себе!

– Что им, некого больше вербовать?

– Таких красавцев в театре немного. Карл, разве что, исключение, а так…

– Снэйкус, не вздумай подкатывать к Карлу, он самый натуральный из нас всех.

– Ха-ха-ха, – иронично посмотрел я на них, а они оба как-то юно посмеялись и сели рядом, о чём-то бурно беседуя. Им было о чём поговорить, они были вместе, и их сближало очень многое. А я вот сидел и нервничал побольше Снэйкуса… Мне так много хотелось бы с кем-нибудь поговорить, выложить всё, что на душе, но вокруг никого не было. Даже, собственно говоря, того придурка с красными волосами, который, между прочим, пообещал быть на представлении… А, ну и пусть идёт, куда подальше. Так я буду ближе к своей Римме, без посторонних глаз.

Давай, Карл. Сегодня решающий день. Ты должен дать ей ответ. Ты должен, слышишь? Скажи ей: «Да, я хочу этого»… Скажи ей «да»! Скажи! Прошу… скажи!..

– Моя Муля так нервничает, честное слово… – я услышал разговор Сная. Он сидел, перебирая в своей руке дядины длинные пальцы, и о чём-то размышлял. – Я видел её сейчас, она вся на взводе… Чёрт возьми, ты не представляешь, как сильно она похожа на Кар, когда накрашена… Просто… Просто ужас какой-то!.. Я не в том смысле, что… Просто она выглядит такой взрослой… такой красивой, честное слово… Я начинаю понимать, почему твой племянник за ней бегает.

– Энлис любит её ещё с детства, Снай, – отвечал ему дядя, и от его слов меня немного передёрнуло, – неудивительно, что он до сих пор хочет быть вместе с ней. Неудивительно, что она его любит и им дорожит. Они, безусловно, уже состоявшаяся пара. Получше, чем мы.

– Ох, Тио, знал бы ты, как Муля сильно переживала из-за него… В истерики бросалась, по полу каталась…

– Пф, а то. Думаешь, её папочка так себя не ведёт, когда нервничает? Гены пальцем не раздавишь, Снай.

– Молодые люди, можно я попрошу вас, пожалуйста… э-э… заткнуться, – сзади прокряхтели какие-то пожилые леди, и дядя посмеялся в плечо Снэйкусу, а тот попытался сдержать звонкий смех, изо всех сил:

– Ты слышал? Мы – «молодые люди», Тио… У нас всё впереди, не правда ли?

– Эти бабули меня лет на пятнадцать старше, а я уже «молодой человек».

– Они просто о себе хорошего мнения.

– Тс-с! – опять раздалось, и на этот раз я тоже засмеялся, тем привлёк внимание какой-то ярко накрашенной старушки, сидящей сзади. – Можно ли потише?

– Нельзя, леди, мы в театре. Оркестр грохнет, так вы к такому шуму готовы не будете, если мы вас не подготовим, – дядя обернулся к ней, а компания как-то смущенно посмотрела друг на друга и замолчала. Снэйкус дёрнул дядю за плечо и указал на кулисы:

– Сейчас начнётся, слышишь?..

– Ничего я не слышу…

Свет погас. Причём сразу после следующего звонка. Он закрыл сидящих рядом со мной дядю с Снэйкусом своей темнотой, и на минуту мне показалось, что я нахожусь в каком-то отдельном помещении, несмотря на то, что зал был переполнен и ещё было слышно чей-то шёпот, чьё-то покашливание…

Кулисы плавно открылись, появились какие-то первые признаки музыки. Была освещена сцена и стал заметен силуэт, который плавно перемещался по сцене, будто пытался сосредоточиться на роли. Сначала я растерялся, затем приподнялся, чтобы получше взглянуть. На сцене была Римма, причём она была совершенно не такой, какой я видел её в последний раз. На ней был поблескивающий грим, широкое белоснежное платье в пол. Она была похожа на ангела…

Не успел никто взглянуть в программку, как музыка уже звучала и нельзя было ничего остановить: выступление началось. И начинала его восходящая звездочка Римма. Когда музыка стала громче, такая плавная и красивая, я заметил, что это играл оркестр, и очень удивился тому, что раньше не заметил, как они разыгрывались. Пока они начинали мелодию, Римма стояла, замершая, смотрела куда-то вдаль и её личико, её яркие красные волосы, её плечи, её зауженная корсетом талия, её подол платья – всё освещалось широким прожектором, который внимательно следил за каждым её движением.

Всё вокруг замерло, когда музыка чуть стихла и Римма приоткрыла губы. Откуда-то послышалось чудесное звонкое пение, напоминающее голос матери, поющей своему малышу колыбельную. Римма, сияя от счастья, жестикулировала руками, плавно перемещая их в воздухе, тем помогая себе петь. Пела она так чисто, что нельзя было ни к чему придраться. Хотелось закрыть глаза и представить себе какую-нибудь сказку, которая начинается с красивых пейзажей, где светит солнце, шелестит утренняя травка, встаёт солнце и бегут ручьи.

Голос её стал свободнее, и она позволила взять себе высокую ноту, то и дело ловко владея своим голоском, в способность которого я бы ни за что не поверил, не знай я, что Муля хочет стать театральной актрисой.

Брови сжимаются… Шелестит платье, она передвигается по сцене, так медленно и красиво… Словно ангел… Словно она не такая, как все… Словно она – создание бога, невинное и недоступное для остальных… Она была так красива, так очаровательна и волшебна, что с трудом верилось в том, что вот она – моя Римма. Вот она – та самая Римма, которую все звали «Дубой» в школе, в которую запускали учебник, которую все так унижали… Римма Кларден, вот кем она была. Римма Кларден.

В какой-то момент её голос немного дрогнул, словно она вспомнила что-то очень грустное, но продолжила петь, лаская своим голоском всё, что было вокруг. Так хотелось подойти к ней, утешить её, но я понимал, что это – её роль, передо мной Римма, которая от чистого сердца хочет в неё вжиться.

Когда начался мелодичный припев, Римма с каким-то беспокойством оглянулась на зрителей, которые так внимательно изучали новую актрису, но продолжила петь. Сзади неё появилась какая-то тень, которая показалась мне и всем остальным спецэффектом, но глаза сфокусировались, и мы смогли разглядеть возле нашей Риммы девушку. Она была чуть выше Риммы и тоже запела. Теперь настал ее выход, и она, пользуясь моментом, подошла к Римме, напевая мелодию так красиво и игриво, что Римма невольно улыбнулась, хотя было видно, что это не входило в её роль. Обе девушки должны были показать очарование, которое смешивало в себе и торжество, и печаль. И у них это получилось.

Они пели так, как будто слышали друг друга в последний раз, как будто сцена была для них отдельной жизнью. Оттого сердце так шумно стучало. Так хотелось понять, разузнать, в чём крылась такая печаль, отчего столь прекрасные девушки должны играть таких печальных и интригующих.

Обе они были в широких белых платьях, и, когда двигались, кружа друг друга за кончики пальцев, обе улыбались, будто это и была их задача – поразить зрителя настолько, чтобы он потом задумался над тем, как это у них получается. Грация, изящество и любовь – вот это я в них и увидел, но всё это они выражали по-своему, и если Римма была робкой, то девушка, которая была опытнее её, выглядела уверенной в себе. Обе они каким-то образом, будучи совершенно разными, дополняли друг друга, а стоило им запеть вместе, как никакой оркестр было уже не слышно: тоненькие мелодичные голоса были похожи на пение русалки из какой-нибудь легенды, которое так завораживало. Создавалось впечатление, что от обоих девушек шла какая-то неизвестная самому Богу сила, иллюзия, которая создавала из образы и заколдовывала зрителя, превращала в камень от влюблённости в эти два силуэта.

Когда они допели, свет на сцене начал гаснуть и не только я, но и все остальные зрители, которые всё ещё были под впечатлением от увиденного, спохватились, куда же подевались эти две волшебницы, что очаровали так своими голосами и ангельской внешностью. Было ясно: они исполнили свою первую роль. Они готовы идти дальше. Они с этим справились.

РОБЕРТИО:

– Это было обалденно, Снэйкус… – когда две сияющие личности исчезли со сцены и началось само представление, прошептал я Снэйкусу. Он сидел рядом и на его глазах были слёзы счастья:

– Моя Мулечка… Господи, какая же она молодец…

– Кажется, она знала, куда лежит её путь.

– Боже, Берта, я в первый раз в этом театре, но я уже не хочу уходить… прошу, возьми меня за руку… мне так страшно за неё…

– За Мулю?

– Да… Она… Она так волновалась перед выступлением, Берта… Когда я её видел, она чуть не плакала… но та девушка, которая пела вместе с ней, вызвалась ей помочь… Говорят, она тоже новенькая, но, согласись, это враки… О, боже мой, как же я горд своей дочуркой!..

– Держись, Снэйкус, осталось ещё два часика продержаться, и я позволю тебе поплакать у себя на плече… если только сейчас не будешь.

– Да… да… – тот вытер слёзы и счастливо улыбнулся, наблюдая за актёрами, которые уже выбегали на сцену. Правда, уже никому не было важно, что это за актёры и кого они играют – все были поражены предыдущим номером.

МОНИКА:

Мы с Маркусом ложились спать, и никто даже не думал о том, чтобы рассчитывать на что-то большее. Наша супружеская жизнь докатилась до того, что теперь мы лежали в одной кровати, соприкасаясь друг с другом плечами, и каждый думал о своём. Когда я повернула на него голову, он только тихо зевнул, закрываясь руками и перекатился на другой бок.

– Выключишь свет, ладно?.. – послышался его голос. Маркус был очень уставшим и каким-то раздраженным, но, несмотря на это, я решила быть напористой и протиснулась к нему в объятия, пытаясь обхватить его широкую спину.

– Ты чего?.. Всё в порядке?

– Да, в полном. Вот только… я думал поспать.

– Ничего, я же тебе не мешаю…

– Мешаешь.

– Маркус, ну что такое? Что произошло?

– Спать я хочу, вот что.

МАРКУС:

Стоило мне отвернуться, как под локтями проскочили холодные руки Моники. Она прижималась ко мне грудью и пыталась меня как-нибудь приласкать, но мне ничего не хотелось. После того, как они с Энни всячески избегали со мной разговора, мне больше не хотелось с ними ни о чём говорить, я уж не говорю о влечении к жене… его вообще не было, пропало. Просто прижималось какое-то тело, и всё.

– Моника, ложись спать… – ещё раз пробурчал я, выключая свет. Когда наши глаза встретились, я увидел, что она уже поодаль от меня – одевается. – Ты куда собралась на ночь глядя?

– Я пойду спать в комнату Эн, я так не могу…

– Да что не так-то, Моника?

– Надоел ты со своим нытьем… то лезешь ко мне, то холодный, как айсберг в океане… Всё, пойду спать. Спокойной ночи, – она гордо подняла нос кверху и, развернувшись, покинула комнату.

Мне было уже всё равно. Я думал совсем не о ней и даже, возможно, не о Энни. Мне просто хотелось покоя… Единственное, что бы я сейчас принял, так это, может быть, только материнскую заботу. Больше ничего… Больно надо мне слушать эти скандалы…