Читать книгу Там, где меня ждёт счастье. Том третий - Мэгги Ри - Страница 6

РОБЕРТИО:

Столько дней прошло с нашей с Пузыриком последней встречи, что смысл жизни, который я когда-то увидел в ней, начинал потихоньку пропадать. Мне ужасно её не хватало, я хотел вернуть время, потраченное на Элен, Полли, я жалел о нём… Так хотелось настоящей любви, так и не ставшей для меня ясной, что потихоньку я начинал сходить с ума.

– Снай, давай встречаться? – спросил как-то при случае я, когда мы с приятелем сидели недалеко от моего дома, в хорошем баре, в канун Нового Года. Стало быть, алкоголь ударил мне в голову, и я вел себя бестактно, покуривая рядом с ним на свежем воздухе.

– Ага, сейчас… разбежался… – тот как-то странно улыбнулся, а увидев моё удивленное лицо, рассмеялся. – Ты дурак?

– Нет, я серьезно.

– Надоели девчонки, теперь хочешь с парнями?..

– Почему бы и нет?.. – отбросив сигарету, я нагнулся к другу и мое лицо оказалось прямо напротив его, на что он ещё сильнее засмеялся, как-то по-мальчишески:

– Да уж-ж, Робертио Телио-Лентие, больше не позволю вам в руки брать никотин или алкоголь. Дурно всё это на вас влияет, так я вам скажу.

– Я тебе сейчас зубы выбью, будешь так лыбиться. Поцелуй меня, чего ты ждешь? Такой шанс выпал, а он лыбится!

– Ты льстишь самому себе, Робертио, никто тебя целовать не будет. Я, к слову, – он как-то умиротворенно вздохнул и посмотрел в сторону, – тебя давно разлюбил…

– Ну и что? Можно подумать, вам, геям, есть какая-то разница – любовь или не любовь. Тебе же нравятся такие вещи, ну точно.

– Ещё раз что-нибудь скажешь подобное, и я вынужден буду кинуть тебя тут на произвол судьбы, а о дальнейшем говорить бессмысленно. Мне противно слышать, как ты высмеиваешь мои первые наивные чувства…

– Ну почему?.. Ну почему высмеиваю, друг мой?

Взглянув на него из-под густых волос, я увидел на его лице ироничную улыбку. Он посмеивался надо мной, допивая вино:

– Ты прекрасно знаешь, я не хочу об этом говорить… Да, Господи!.. Ты – умный парень, как не поймешь!.. Разум есть у всех, даже у дураков…

– Ты же любил меня… по-настоящему?

– Не просто «по-настоящему», Робертио. Я был влюблен в тебя по уши так, что когда ты был рядом, по моему телу бегала дрожь, как при ознобе… Я так любил тебя, что каждое твое слово, которое ты тогда произносил, я помню до сих пор. О, боже, да у меня в голове не было ни мысли без тебя, очкастого угрюмого брюнета.

– Очкастый… угрюмый… и брюнет… – повторил я за ним и сделал задумчивое лицо, а он рассмеялся вновь.

– Кстати, если тебя так мучает этот вопрос, то я был геем только с тобой.

– Звучит, как название блокбастера… – мы оба посмеялись, и я спокойно положил голову на его плечо, не боясь показаться грубым. Меня совсем не волновало то, как и кто на нас посмотрит, что о нас будут сплетничать. Уж кому, а Снаю Клардену я доверял больше, чем кому-либо. Пусть о нас говорят глупые вещи, нас обсуждают, это всё для меня не важно. Мне так одиноко, что просто хочется знать, что где-то на свете есть такой человек, которому я просто нравлюсь. Просто так.

– У моей Мули завтра выступление… пойдешь?

– А ты, Снай?

– Конечно, что за вопросы!

– Тогда и я…

– Потом возьмем билеты… и улетим… домой…

– Где для тебя дом?

– Рядом с тобой, – мы переглянулись, и его горячая рука взяла мою холодную кисть. – У тебя есть какие-то цели? Мысли? Есть, что предложить?

– Да. Собирай вещи, сегодня вечером летим в Италию.

– Чёрт возьми, почему именно туда, Снэйкус? Что, в Европе стран мало?

Снэйкус встал со скамейки, немного оттолкнув меня, и стал оплачивать счет, улыбаясь официанту. Я всё ещё сидел и наблюдал за его милой улыбкой, которая так давно очаровала меня.

– Я приглашен на свадьбу.

– Ты женишься?

– Иди на фиг. Не я. Я – гость. Если так хочешь, ты тоже можешь поучаствовать. И, да… Скорее ты женишься, чем я. И… Чёрт возьми тебя, Робертио, тебе надо было жениться на Зои.

– Иди в жопу… – пьяно улыбнулся я. – Разлюбили мы друг друга.

– Не разлюбили, я уверен. Просто это у тебя отличительная черта – влюбиться и бросить.

– Ты ввел меня в заблуждение… К чему ты это сказал?

– Не понятно, к чему? – на этот раз он вздохнул как-то разочарованно и посмотрел на меня. Понятное дело, он всё ещё помнил наши с ним разногласия. В глубине души Снай всё ещё испытывал какие-то странные чувства, но уже не любовь. Видно, он сам не мог понять, что это были за чувства. Иной раз он всё ещё касался меня с какой-то осторожностью, с каким-то странным смущением, со стыдом смотрел мне в глаза, а потом всё забывал и снова подшучивал надо мной.

– Знаешь, у тебя бывает такое чувство, что… тебя не замечают? – когда мы шли к дому, я аккуратно спросил его. О таком нельзя спрашивать без причины.

– В каком смысле?

– Когда ты любил меня, Снай… ты не боялся того факта, что тебя, кроме меня, никто больше никогда не полюбит и ты останешься один?..

Снэйкус потёр нос и повертел головой:

– Мне было всё равно. Я просто хотел быть с человеком, которого люблю. А другие… мне были не нужны, даже если возникало какое-то неизведанное чувство одиночества…

– А я не знаю… Я был влюблён в Зои, в тебя… и теперь у меня такое чувство опустошения, будто у меня отняли способность быть любимым. Никто больше не посмотрит на меня так, как ты или Зои, я буду один. Я упустил свой шанс, и его больше не вернуть.

– Ты любил меня?.. Меня? – Снай удивлённо нагнулся ко мне, а я закивал, поджимая губы. Мне не нравилось, что он воспринимает это, как шутку:

– Я просто этого не признавал. Тебе смешно, что ли?

– Только не говори мне, что всё это время мы ходили от до около, пока не разлюбили друг друга окончательно.

– А ты будто не знал…

– Почему же ты говорил, что всё то, что я делал, тебе было… не приятно…?

– А тебе было легко признаться самому себе в том, что тебе нравится мужчина, Снэйкус? Не задавай глупых вопросов. О таком просто так не говорят…

– Господи… – он несколько смутился и тяжело вздохнул, закрывая лицо рукой. Она коснулась меня, и он развернул меня к себе, чтобы посмотреть мне в глаза. Снай краснел от смущения, искал в моих глазах долю шутки, но её не было – я говорил правду и был уверен в своих словах.

КАРЛ:

Подбирая вещи с пола, Римма вошла в темное помещение и включила там свет. Комната стала светлой и тёплой от многочисленных лампочек, которые отражались в зеркалах. Даже в моем институте не было столько зеркал, а уж интерьера, напоминающего Барокко XVIII века точно. Вокруг царила тишина, в комнате были только я, Римма и многочисленные зеркала, столы, наряды. Здесь творились чудеса, я знал.

– Накрась меня, пожалуйста. Возьмем твой макияж за основу, потом придут театральные визажисты и добавят несколько деталей.

– Рога, зубы, парики?.. – посмеялся я, а она хитро улыбнулась и села напротив зеркала, выдвигая ящики, переполненные косметикой. Сейчас она была похожа на капризную и властную принцессу, которая готовилась выйти в свет и командовала слугами, чтобы навести марафет.

– Я не знаю, какие цвета мне идут, но тут всё есть… Надеюсь, ты меня понял.

– Конечно, – мы друг другу улыбнулись, и я поправил её волосы, чтобы личико было в моем распоряжении. Она закрыла глаза, и длинные ресницы, которые ещё не тронула тушь, немного дрогнули. На губах была улыбка. Римма была счастлива, как никогда, а я – тем более. Наконец-то я ощущал себя настоящим влюбленной мужчиной, который находится рядом со своей женщиной, будь то возлюбленная или муза.

Взглянув в ящик, я попытался разобраться, где и что находится. Пастельные тона теней были смешаны с яркими, и я с трудом их узнал, после чего нашел первые ещё полные флакончики с консилером. Изначально я думал нанести базу под сам макияж, чем-нибудь увлажнить личико Риммы, но вокруг не было ни одного крема или спрея, и я занервничал: не хотелось испортить ей кожу.

– Всё в порядке? – чуть приоткрыв глаза, она взглянула на меня, а я поспешно кивнул и взял в руки флакончик, вынимая из ящика кисть.

– Не открывай глаза. Я начинаю.

Должно быть, с этого момента мною овладело какое-то таинственное чувство, ощущение… будто мои руки управляются сами, а глаза и мысли направлены только на саму девушку, которую я крашу. Подобного, признаться, я ещё не испытывал, когда красил кого-нибудь, пусть даже саму Римму на практике. Я как будто был во сне и наблюдал за ней из стороны, не подозревая о том, что она давно знает о моем присутствии. Меня терзали смутные сомнения насчет макияжа, я так хотел запомнить Мулю такой, какая она есть, но не мог ей противоречить. Театр для неё важен, выступление важнее, чем какие-то помыслы двадцатилетнего мальчишки… Я должен, я справлюсь.

Сначала легкий слой базы… потом консилер, которым я спрячу недостатки… А что делать, если на лице нет недостатков? Нас, визажистов, совсем не учили, как вести себя в ситуации, если у человека совсем идеальная кожа… Просто оставить? Или действовать по инструкции? Муля, как тебе хочется, милая? Мазну кисточкой по твоей щеке, так она оставит на тебе небольшой слой краски, но и без краски ты будешь такой же прекрасной, как с ней.

Хорошо. Тогда отложу… и возьму пудру. Нет. Нет, не пудру! Тебе не нужна пудра… Нет… Что же… Что же взять? Что она хочет? Что ей понравится?!

– Сделаешь мне стрелки?.. – тихо усмехнулась она, а я вздрогнул от малейшего её шёпота и поспешил прийти в себя.

– Посмотрим. Если это так нужно для роли, я их сделаю.

– Не знаю. Говорят, стрелки делают взгляд привлекательнее…

Куда уж привлекательнее?.. Твои глаза, в которых так легко утонуть, уже и так безгранично очаровательные!.. Что ты со мной делаешь? Что мне с тобой делать?

– Помолчи, сейчас я подчеркну скулы… немного, ладно?

– Делай, как знаешь, я же не визажист… – она опять приоткрыла глаза, посмеиваясь над моим покрасневшим от смущения лицом. Хулиганье красноволосое.

Взяв кисть пошире, которая была похожа на веер, я опустил её на палетку тёмно-коричневого тона, который должен был создать эффект тени, и поднес кисть к её щеке, проводя ею от уха к уголку губ легким помахиванием. Римма засмеялась, скулы выделились, и я уловил момент, чтобы подчеркнуть их румянами:

– Ах, щекотно…

– Я понимаю, что ты теряешь над собой контроль, стоит мне коснуться твоего ушка, но попробуй держаться. А то, когда я буду красить тебе глаза, кисть скользнёт и сама по себе нарисует тебе кривую и жирную стрелку, которую никто не планировал рисовать. Станешь старше лет на двадцать, – после моих слов она совсем не удержалась и звонко рассмеялась, чуть не упав с табуретки.

– Прости, прости… продолжай. Я просто представила себя в возрасте папы… Боже… Это ведь так скоро. Я родилась, когда ему было двадцать пять… Вполне возможно, и у меня к двадцати пяти дети появятся.

– Молчи. Больше ни слова, – строго прошептал я, а она усмехнулась и кисть скользнула по её второй щеке.

– Боишься суровой правды? Мне уже двадцать один, Карл.

– Ой, как здорово. Поздравляю. А мне двадцать.

– Всегда будешь младше меня хотя бы из-за возраста.

– Тебе так хочется, чтобы я хоть в чём-то от тебя отставал?

– Конечно. Ты всегда меня во всём обгоняешь, мне аж завидно.

– Не завидуй, девочка моя, просто посиди молча и подумай над своим поведением.

– Сказал, как похотливый священник из сериала девяностых…

На этот раз я тоже рассмеялся, перебирая кисти в ящике, и Римма, наблюдая за моей раскрепощённостью, довольно улыбнулась и коснулась рукой моего плеча. Она знала, что мне будет приятно ощущать её прикосновения на себе.

– Посмотри на меня, я беру белый карандаш.

– Зачем?

– Нанося белый карандаш в середину глаз и проводя им по линии роста ресниц, я делаю глаза чуть больше, а взгляд выразительнее.

– А я и не знала…

– Затем я возьму голубоватый оттенок и нанесу его в уголках глаз, незаметными слоями.

– Как тень.

– Точно. Голубой, синий – холодные оттенки, в природе обозначающие холод и тень. Красный, розовый – яркие оттенки, тёплые, опасные.

– Боже, да мои волосы делают меня опаснее!

– Ты даже не представляешь, как иногда я боюсь к тебе подходить…

Римма на минуту замерла, не понимая, о чем я, на что я посмеялся и чмокнул её в лоб, который ещё не тронул грим. Она удивленно подняла на меня глаза и хихикнула, пытаясь отвлечься.

– Ты так красива, Римма, что я, порой, боюсь сидеть рядом с тобой, потому что мы с тобой такие разные… и я боюсь испортить тебя своей неудачей по жизни.

Нанося темный карандаш на глаза, я посмотрел в эти зелёные огоньки и смутил её пуще прежнего. Она сидела, сжимая губы, стиснув ноги, и наблюдала за моими руками, которые касались её лица. От ресниц до ушка, от ушка до скул, от скул до подбородка, от подбородка до носа… нос…

– Нос можешь сделать курносым? – улыбнулась она мне в зеркале, а я на неё обернулся и с удивлением поднял одну бровь. Она неловко промолчала, затем опять взглянула на себя и усмехнулась:

– Я… просто… Раньше мой нос был немного другим.

– Это нормально. Все мы с возрастом меняемся, и носы наши, и губы, и глаза…

– Нет… Раньше у меня был курносый нос… такой, выпуклый… с отчётливо видимыми крыльями носа и кончиком… а потом мне его сломали.

Я опустил руки и взглянул ей в глаза, а она пожала плечами, немного уводя взгляд:

– Я не говорила тебе об этом. Это произошло, когда я ещё не встретила тебя, Карл.

– Кто… Кто сломал, Римма?..

– Ну… как сказать… Я точно не знаю, кто именно из них…

– Их было несколько?

– Да… В общем, меня в младших классах старшеклассники пытались изнасиловать, поломали на части, сбросили с моста… а так… Ничего интересного. Мне сделали пластику носа, сделали новый. Другой, – она слабо улыбнулась и посмотрела мне в глаза, а я не знал, что ей ответить. Я был так поражен её словами, что не было больше сил продолжать её красить. Я просто не мог сосредоточиться. – Крась дальше, я больше не буду тебя отвлекать… Я просто подумала, что тебе нужно это знать… Мы с Энлисом после того, как он навестил меня в больнице перед пластикой, больше не виделись. Иногда у меня были подозрения, что он просто не узнавал меня, если где-то и видел… но после операции я немного другая.

– Муля… Да если бы я знал, если бы я только знал, что с тобой сделали… Как же так… – опустил я руки, затем встал и задел палетки с тенями. Они слетели со стола и грохнулись на пол, разбившись, и я поспешил их поднять, нагнувшись, а Римма обняла мою голову и поцеловала меня в волосы, как будто что-то пыталась сказать, но не могла.

– Ты не виноват. Никто не виноват, Карл, кроме тех… Видно, этому сопутствовала судьба. Я раз и навсегда поняла, что такое насилие, и научилась за себя постоять… Я увиделась с Энлисом, я видела отчаяние своего отца, видела мать, которая забрала меня сразу же после произошедшего… Она обвиняла в этом папу, винила его и называла его трусом… А папа был не при чем. Мама не знала, кто виновен на самом деле.

– Кто?

– Старшеклассники, брат Артёма, сам Артём…

– Чёрт… Римма, как так…

Я встал с коленей и посмотрел на неё, а она ещё раз пожала плечами и взяла меня за руки, целуя их. Я поспешно сел возле и попытался прижать её к себе так, чтобы не смыть макияж. Она, сдерживая тревогу, прижалась губами к моему костюму и шмыгнула носом от обиды:

– Прости… Ты должен был знать… Я была несколько другой…

– Ты остаешься собой, даже если изменишь внешность, поменяешь пол, Римма. Не думай, что я так просто оставлю это дело. Я найду этого кретина и…

– Нет. Не надо.

– Я не позволю ему просто так ходить с этим по белому свету! Я убью его!

– Нет! – Римма испуганно схватила меня за рукав, когда я встал, и ещё раз примкнула ко мне в объятия. Мы сели, и я взглянул в ее встревоженное лицо. Какая же она мудрая… Какая же она правильная, моя Римма… Как они посмели тронуть её?.. Как они посмели, эти свиньи?..

Собравшись, я взял кисть в дрожащую руку и поднёс её к линии губ. Губы дрожали. Римма всхлипнула, пытаясь сдержать слёзы, только чтобы не смыть макияж, и я прижал её к своему плечу, чтобы она его намочила, чтобы дать волю её эмоциям. Она не должна была держать это в себе, не должна…

– Соберись, любимая… Соберись… Всё прошло… Я рядом… Всё будет хорошо, Римма… Давай, ты же актриса… Возьми себя в руки… всё… всё…

– Сейчас… прости… – она схватила со стола тряпку и промакнула ею личико, затем набрала воздуха в грудь и улыбнулась. Настоящий актёр должен уметь в любую секунду сменить лицо. Настоящий актёр – Римма Кларден, и я в неё верю больше, чем в кого угодно. Искусство требует жертв, и она принесла эти жертвы, став настоящим искусством. Она создала себя сама. – Давай, доделаем начатое… и я со спокойной душой пойду к режиссеру, а ты в зал… хорошо?

– Да…

До начала театра двадцать минут. Ты справишься, моя любимая Римма. Я знаю. Я верю. Ты справлялась и не с таким.