Читать книгу Там, где меня ждёт счастье. Том первый - Мэгги Ри - Страница 5

МОНИКА:

«Обычно отец уже просыпается… Может, сегодня ему позже на работу?»

Я стояла у плиты и глядела на кухонные часы со смешными котами. Сейчас без пятнадцати восемь утра, через тридцать минут мне надо выходить, а я сижу за столом, прижимаясь лбом к холодной скатерти, и пытаюсь встать. В очередной раз перед школой ужасно болел живот. Папа говорил, что это может быть гастрит, а врач считает, что психосоматика.

В комнате что-то упало, шаркнуло. Вначале, я вздрогнула, но успокоилась – наверное, папа всё-таки встал. Я нашла в себе сил подняться, но к горлу подкатила тошнота, и я открыла форточку, чтобы кухня наполнилась свежим воздухом.

– Чувствую, на завтрак сегодня что-то… Очень вкусное, да? – это был отец. Сначала он головой выглянул из-за рамы двери, затем вышел полностью. На нем была пижама, которую он пытался скрыть старым синим халатом.

– Угадал. Яичница с укропом и беконом. Я знаю, что это твое любимое.

– И то правда, – отец сонно улыбнулся и подошёл ко мне, чтобы погладить меня по голове. В такие моменты его тепло придавало мне сил.

Он всегда был одинок, но всегда улыбался, а его руки согревали своим теплом вместо материнских. Он не был вдовцом, но мать стала баловаться алкоголем и наркотиками, когда появилась я, и с моих четырех лет я ее не видела. Уже тогда они с папой сильно поссорились, и теперь я совсем не помнила, как она выглядела. Не помню не только ее внешности, даже голоса…

– Мне уже надо идти, пап… – я увидела время на часах и вскочила, боясь опоздать. Даже боль в животе была не так страшна, как выговор в школе.

– Ты уже успела собраться?

– Конечно. Я же вчера до ночи сидела за уроками – мне грех забыть что-то после этого.

Он добро улыбнулся, выпрямил спину. Я же к нему подошла и чмокнула его в небритую щеку. Отпуская меня, он выглядел не столько грустным, сколько испуганным. Наверное, он догадался о том, что происходило со мной в школе…

– Аккуратнее через дорогу, хорошо? – пробубнил он, а я посмеялась и кивнула.

– Хорошо.

Когда я вышла, он еще долго стоял у окна и провожал меня взглядом. Его потерявшие юность изумрудные глаза грустно глядели на то, как весело я шагала до угла дома, и с поворотом отец пропадал из поля зрения. Тут и кончалась безопасная зона. После поворота у угла шла темная улочка, где ходило всего около трех человек, не включая сейчас идущую меня с сумкой в руках. Мгновенно внутри меня появилась какая-то паника, нелепые трагичные сцены представлялись в голове. Одно счастье было, что меня не тошнило из-за этих спазмов в этот раз. В школе меня уже прозвали «дракошкой» из-за того, что на уроках приходилось выворачивать все наружу при малейшем стрессе, словно дракон выходит из берлоги и начинает изрыгать пламя откуда-то изнутри.

Я быстро шла, лишь косо поглядывая на мимо проходящих людей, оттого часто врезаясь в других. Часто женщины на длинный каблуках или мужчины в офисных костюмах врезались в меня и затем из них сыпалась брань, а мой страх усиливался еще больше.

Длинные ноги заплетались, я спотыкалась. Каждый раз, глядя на себя в витрины магазинов, я стыдилась себя перед собственным отражением. Раздражало, какими тощими были ноги, словно спички, и какими броскими из-за этого казались ботинки, купленные папой на Новый Год. Раздражало, как в глаза лезли вьющиеся светлые волосы, передавшиеся по наследству мне от мамы. Раздражало, что никуда не могла деться привычка кусать губы. Раздражало то, что все раздражало.

В школе за спиной каждый раз раздавался смех. Кто-то опять смеялся над тем, как заплетаются мои ноги или над тем, как сильно я краснею от застенчивости. Одноклассники часто смеялись надо мной, сравнивая с остальными девушками в классе. Я была самой маленькой по росту, и это, казалось бы, мило, а с другой стороны, играть в баскетбол на физкультуре было ужасно неудобно, и сзади вечно кто-то хватал меня под руки, подшучивая. Касаемо девушек, их раздражало то, ко мне было подковано внимание, хотя оно и не было желанным. Вечно слышались сплетни, доходили слухи. Потом я обнаруживала парту разрисованной, лямку портфеля порванной, а в иной раз чуть не садилась на кнопку на стуле…

Потому Моника Кроу каждый раз приходила домой и рыдала взахлёб, выговариваясь только подушке. Не было больше сил терпеть это все.

– Никогда бы не назвал твои волосы ничтожеством, – так говорил отец каждый раз, когда видел меня расстроенной. – Они точь-в-точь как у твоей мамы, и обеим очень идут к лицу. И не заплетаются у тебя ноги, ты придумываешь.

– Не сравнивай меня с мамой.

– Она не плохая. По крайней мере, была не такой плохой раньше. Не смотри так на меня, солнышко. Я ничего не могу поделать со старой наркоманкой. Ты у меня чудесная.

– Не такая уж она сейчас и старая, раз ты старше ее на полгода. Ей сейчас около тридцати семи, вообще-то.

Я знала, что мы с мамой были похожи внешне, но это не приносило мне счастья. Я знала, папа не был поставлен в известие о том, где я с мамой, когда я была маленькая, так как они поругались, и я не жила с ним. Лишь после того, как она начала подниматься на меня руку, полицейский отдел смог отнять права у мамы и отдать меня к моему папе.

У нас с папой были хорошие взаимоотношения, но он никак не мог понять свою шестнадцатилетнюю дочь. Потому мне просто оставалось терпеть все то время, что я была в школе, после чего отправляться домой и вновь переживать день сурка.

МАРКУС:

Завтрак окончен, но из-за печали кажется, что я все еще голоден. В желудке как будто также пусто, как и на душе. Посмотрев на брата, я сдержанно улыбнулся. Сзади появилась рука бабули с бутербродами:

– Маркуся, вот тебе и Берточке по бутербродам с собой. Путь будет долгим.

– Ба, да в самолете есть еда, лимонады! В крайнем случае, перерыв между полетом! – перебил нас Робертио. Он еле заметно был расстроен из-за нашей ссоры ранним утром. Я все ещё чувствовал пощечину на щеке.

– Я съем, а он пусть выпендривается, – и бабуля со счастьем отдала контейнеры мне. – Спасибо.

– «Ash horosho». Или как говорят по-русски buon appetito?

– «Priyatnogo Appetita.» О, бабань, не надо. Наемся я этим русским в России.

– Не боишься за то, что россияне услышат твой акцент?

– Боюсь. К тому же многих слов я не знаю. Например, сленга русской молодежи я не пойму, может только с годами. Но учитель Таллинни говорил, что я у него один из лучших учеников. Брось, поддержать беседу я смогу! Расплатиться в магазине, поговорить о погоде…

– Как знаешь, – она по-матерински поцеловала меня в щеку, потеребив золотые волосы. – О, как бы мама сейчас тобой гордилась… Ах, а папа…!

Я засиял глазами. Детская улыбка сбила ее с толку, и она отпустила меня, подойдя ко второму внуку:

– Берегите себя… Ты, Берта, – за старшего. Смотри, чтобы Марочка не беспокоился по мелочам. Ему вредно.

– Я не беспокоюсь, бабуль…

– Все равно положу тебе вытяжку из валерианы и таблеток.

– Они достали, ба… Меня уже тошнит от них.

– Ничего не поделаешь, без них тебе, солнце, может поплохеть!

– Ба, – Робертио моргнул, закрыв книгу, – а в России какие покупать? Вдруг тех нету?

– Обратишься к врачу по этому поводу, Берточка. Отвеждешь Маркусю.

– Эй, я тут, вообще-то! И я сам собирался задать этот вопрос!

– Не буянь, братишка, – взгляд Робертио ехидно упал на меня, а щеки мои отчего-то стали пунцовыми. – Неужели ты не доверяешь мне?

С детства он привык, что его считают взрослым, а Маркус вечно в пеленках. Мне уже двадцать недавно стукнуло, и я не требую к себе забот, требую только понимания и свободы.

Двадцать лет назад, когда я родился, маме сказали, что у меня проблемы с сердцем. Было подозрение на порок, а оказались какие-то сбои в коронарных артериях, однако приступов панической атаки и потерь сознания было слишком много. Так или иначе, после операции по шунтированию артерии это прекратилось, и я остался здоровым пареньком, но под постоянным контролем бабушки и брата, ибо я, по их словам, не слежу за здоровьем и без специальных таблеток совсем его загублю.

Я бросил взгляд на чемоданы, стоящие у двери, стал пересчитывать вещи.

«Так, таблетки на столе, чемоданы у входа, свитер на мне. Вроде как готов, но… Меня останавливает эта вызывающая картина матери у входа. Берта берет ее с собой? Этот луг на ней, самолет над ним, и девушка меж травы с ребенком на руках. Я всегда чувствовал тут беспокойство, переданное, может быть, мне кистью матери, измазанной в масле. Возможно, мама хотела что-то нам этим сказать. Но не успела.»

Мы с братом нежно попрощались с бабулей, затем молча вышли и сели в теплое такси с поцарапанными окнами. Бабушка стояла и махала нам, заливаясь слезами. Я помахал ей, а Робертио ее проигнорировал, словно хотел поскорее уехать отсюда и все забыть. Потом водитель нажал ногой на педаль, машина поехала с места. Я глядел на дома за окном и пытался запомнить каждую деталь, боясь забыть то, каким было то место, где я родился. Флоренция.

– Ты таблетки взял? – пробасил брат, даже не глядя в мою сторону.

– Да, – я скромно кивнул, вспоминая, как специально проронил их у дома, в кустах диких роз.

Надо хоть что-то менять в этой жизни. Начну с этого.

МОНИКА:

Я вхожу в свою школу. Это светлое здание порой вызывает жалость. Обшарпанные стены, какие-то кубки и стена почета в уголке, совсем незаметные. Школа только пытается прикрыться наградами, а по сути, такая же как все остальные учебные учреждения…

Я здороваюсь с вахтершей, а она останавливает меня, потому что я забыла сменку. Плачу ей пять рублей, затем в раздевалке вижу свой мешок со сменкой и с грустью гляжу на ненужные мне бахилы. Переодеваюсь я быстро, расстегивая пальтишко и просовывая ноги в туфельки. Снимаю шапку – локоны намагничено стремятся к ней. Пригладив волосы, беру сумку на плечо и бегу в класс.

Навстречу мне идет староста вместе с остальными девочками. Я ей киваю, пытаясь поскорее пройти мимо, но в следующий же момент чувствую, как кто-то грубо хватает меня за рукав:

– Скажи мне, «дракошка», у тебя что-то с памятью?

– А? – бросаю взгляд на них, искренне не понимая, в чем дело. – Что-то не так?

– Не та ли это блузка, которую я просила тебя вчера мне принести и отдать? Мы же договаривались с тобой.

– А… Что? – во рту пересохло от их взглядов, не предвещающих ничего хорошего.

– У вас, американцев, видимо, не принято сдерживать обещания. Я же тебе говорила, что у меня нет денег на такую блузку, в отличие от твоего папаши-американца. Вам то ее достать проще простого.

– Я не… – я хотела ей ответить, но живот сжался от страха, и я замолчала. Я действительно не понимала, зачем ей устраивать эту сцену посреди коридора, учитывая то, что нашего разговора даже не было, и сейчас она просто искала повод посмеяться над тем, что мой отец – коренной американец, и фамилия с именем у меня соответствующие.

– Украла, да? – ухмыляются те. Не понимая их, выдаю:

– Это подарок от моей родной тёти. И я не американка…

– Маленькая лгунья! Ты не заслуживаешь такой чудесной блузы!

Должно быть, это комплимент. Я стеснительно улыбаюсь, рассматривая пуговицы на блузке. Внезапно улыбка пропадает сама. Я понимаю, что их слова не несут за собой никакого добра. Неожиданно она одернула воротник моей блузочки.

– Ну так ты отдашь нам ее или нет? Давай!

– Но… Я не могу, это… подарок…!

Они долго глядят на меня, затем одна из них хватает меня, и вот они уже тащат меня за собой в уборную. От страха не могу сопротивляться, ноги подкашиваются. Мадина – дочь банкира, и ей привычны такие вещи. Староста у нас из благополучной семьи. Третья тоже не жалуется и вечно в модном одеянии. А я им зачем?..

Дар речи пропал. Когда дверь за нами закрылась, они силой стянули с меня сумку и ее откинули, от чего я испугалась. Это было устрашающе. Одна из них перевернула сумку и начала высыпать из нее принадлежности.

– Не… Не надо трогать мою сумку! – я хотела их остановить, но староста мне преградила путь.

– Мамочки, эта цыпа еще что-то вякает! Отдавай блузку!

Их лица были строгими и вымогающими. Когда я вздумала сказать «нет», староста напряженно оскалила зубы и резко, со всей злостью и ненавистью, которая только дана молодежи в этом возрасте, дернула за блузу, срывая ее. От блузки отлетели прелестные пуговички и перед ними обнажился топик. Они рассмеялись:

– Вы только гляньте! Это же топик!

– Оставьте меня…

– Ты такая плоская, что я думала, что ты ничего не носишь.

На моих глазах сразу выступили слезы. Они задели меня за живое, да еще и раздели, а теперь рассматривают. Взгляд каждой из них обжигает. К горлу опять подкатила рвота, и я качнулась, пытаясь удержать равновесие. Голова шла кругом. В очередной раз. Папа, таблетки, которые прописал психотерапевт, опять не помогали.

Затем миг – и все вырывается из меня наружу, пока я сгибаюсь пополам. Полы запачканы, и слышится крик девчонок. Они отходят от меня, буквально убегают, и кричат:

– Опять пламя свое изрыгает! Фу-у! Проклятая «дракошка»!

МАРКУС:

Таксист так вольно несся на машине, что мне потребовалось несколько пакетов. Никогда не выносил транспорты. Когда мы приехали, я облегченно вдохнул свежего воздуха и долго не мог наглядеться на самолет, на котором нам предстояло лететь. Тревога вырывалась из сердца, я боялся. До этого я никогда не летал на самолетах…

– Сколько нам лететь?..

– Восемь часов, – брат заметил, что я боюсь, предупредил, что мне требуется съесть таблетки. В этот момент надо было, правда, и мне стало просто плохо от страха…

Когда мы садились в самолет, я чуть не отключился, упав на сиденье. За окном я увидел аэропорт. Кто-то улетал, а кто-то прилетал… Потом наш самолет тронулся… Я вцепился в кресло, дыша со свистом. Что-то больно кольнуло в груди.

– Принял таблетки?

– Да, да, принял! – раздраженно прокричал я, пытаясь сесть поглубже в сиденье. Почувствовав, что меня опять укачивает, я вовремя запил оставшейся водой из бутылки. Слева от меня и Берты прошла стюардесса и посмеялась надо мной. Я дрожал телом и мои зубы стучали друг о друга.

– В… воды…

Услышав меня, Робертио окликнул стюардессу, и она убежала за водой. Я постарался глубоко дышать, но в горле встал ком от обиды, и, отвернувшись к окну, я попытался сдержать слёзы.

– Маркус… – рука брата дружелюбно похлопала меня по плечу, и он протянул мне стакан с водой. Дрожащими руками я его осушил. – До дна выпей… В груди не щемит? Не больно? Если нужно, я могу позвать…!

– Я. Просто. Хочу. Домой. – я, словно ребенок, уткнулся носом ему в плечо, а он мне улыбнулся:

– Прекращай.

– Ты убьешь мою юность…

– Слушай, прекрати Маркус! Во Флоренции ты был известен, как бабник. У тебя есть шанс все исправить, показать себя с лучшей стороны.

– Я хочу плакать, и всё. А, нет, пожалуй, еще я хочу домой.

– Прекрати, ты же мужчина, ну что же такое, а?

– И? – резко я глянул на него мокрыми глазами. – Что ты хочешь этим сказать? У меня нет права плакать?! Кто запретил?! Я человек, черт возьми, и это моя жизнь! Хочу плакать – буду плакать, хочу заигрывать с девушками – буду, хочу…! – тут я захлебнулся и приглушил горе стаканом воды.

– Только этого мне не хватало. За тобой смотреть, да ещё потом и за твоими «случайно-появившимися» детишками?! Я на такое не подписывался.

– Заткнись, Робертио! Ты считаешь, что я такой дурак, что непременно полезу с девушкой в постель?!

– С Полли так и было.

– Да не делал я этого! Мы целовались, но дальнейшему помешал ты! И вообще! Хорош злопамятствовать, старикан!

– Хлебало завали.

– И тебе того же.

Такими и были наши с братом отношения. Вечно он пытался подстроить меня под себя, скучного и неприятного человека.

МОНИКА:

Уроки закончились, а я все так же сидела в туалете полуголая, собирая пуговицы в ладонь. Я опасалась выбежать в этом обличие, а папе звонить стыдно. В голове была только одна мысль:

«Что мне делать?»

Открыв кабинку, я осмотрелась. Взяв учебник, прикрыла им лиф, а спину закрыла сумкой. Затем оставалось только бегом до раздевалки, а там уже и куртка – спасительница моя. Я надеялась быстро добежать, но меня окликнул чей-то голос, в голову ударила кровь. Пульс стал чаще.

– Слышишь, цыпа? Ты своими прыщиками никого не соблазнишь! – прогуливающие уроки одноклассники засмеялись во всю глотку. Так, что мои колени задрожали, как осиновый лист.

Затем, я точно помню, что убегала от них, а они за мной гнались по лестнице, съезжая по перилам. Помню, как пробежала ругающуюся вахтершу и выбежала из школы. В беге я никогда не была хороша, но успела добежать до дома по знакомым улицам, где забежала в парадную. Один успел юркнуть за мной, ухватился за меня, прижал к стене. Внутри все замерло, и под мой крик на его голову обрушился ботинок. Отец сильно схватил его и выпихнул за дверь, как щенка. Затем он выпустил пар, прокричав им что-то на американской матершине, и они удалились, сверкая пятками. А я стояла возле, закрывая порванный бюстгальтер. Пиджак они скинули с меня по дороге и тянули за лиф, лямки, и теперь…

– Детка… – папа оглянулся на меня, перепуганный до ужаса в глазах. – О, милая… На плачь, малышка, – его руки прижали меня к груди, я чувствовала, как сильно колотится его сердце, я пыталась сказать хоть что-то через икоту:

– Сначала девочки…! Блузка…! Потом они…! Папочка, прости меня!

Я рыдала, а он вел меня домой – в нашу теплую квартиру.

– Малыш, ты должна уметь защищать себя.

– Я пыталась, папа…! – я громко всхлипнула, и всхлип был похож на стон. – Но… Блузочка…! И… Прыщики…!

– Какие прыщики?

– Моя грудь… Один схватил и… так больно, папа…!

Отец возмущенно повертел головой, прижимая меня к себе, и прокричал сквозь зубы:

– Сегодня же звоню твоему классному руководителю!