Читать книгу Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том второй - Нелли Шульман - Страница 9

Звякнула старомодная касса. Тонкие пальцы, с кольцом, тусклого металла, забрали пачку сигарет: «Спасибо». Акцент у худенькой, рыжеволосой женщины был не местный, но в горы Уосатч приезжало много туристов. Отсюда начинался красивый каньон, где, до войны, проложили пешеходную тропу, вдоль быстрой, горной реки. На поросших соснами склонах рассыпались деревянные домики летнего лагеря «Дочери Пророка». Девочек из мормонских семей, со всего штата, три месяца учили плавать, разжигать костры, удить рыбу и ставить палатки. В лагере работали семейные пары. Старшие женщины вели занятия по шитью и домоводству, репетировали спектакли и дирижировали хором. Мужчины устраивали молитвенные собрания, изучали с девочками Книгу Мормона и возили воспитанниц на экскурсии, в Солт-Лейк-Сити.

В Эхо, крохотном поселении, мормонского храма не построили. С тех времен, когда в здешних горах жили шахтеры, в Эхо сохранилась пресвитерианская церковь. Здание, красного кирпича, давно закрыли, на дверях висел большой замок. Зимой Эхо заваливало сугробами почти до крыш. Десяток домов, ресторанчик и туристическая лавка стояли на единственной улице.

Женщина вышла, продавец проводил взглядом узкие бедра:

– Словно ребенок, такая же маленькая. Но ей к тридцати годам… – у спокойных глаз, цвета патоки, залегли тонкие, почти незаметные морщины. Продавец видел и спутницу покупательницы, сидевшую за рулем шевроле. Обе дамы носили скромные, летние платья, светлого хлопка. Припарковав машину рядом с террасой ресторанчика, старшая женщина указала на столики. Подхватив плетеную корзинку, она скрылась внутри дайнера:

– У них ребенок с собой, – понял продавец, – наверное, в лагерь едут… – он не разбирался в акцентах, но женщины могли быть из тех мормонов, что жили на восточном побережье, или в Калифорнии. Рыжеволосая женщина на террасу не пошла, вместо этого хлопнув дверью темного, потрепанного шевроле.

Окно приоткрылось, продавец заметил в томном, августовском воздухе, легкий, сизый дымок:

– Нет, они просто туристки. И что это я забыл… – хозяин лавки мормоном не был, но родился и всю жизнь прожил в штате Юта, – мормоны не стали бы сигареты покупать. Курить они бы, тем более, не стали… – миссис Анна пошла в туалет дайнера, кормить и менять пеленки мальчику. Паркуя шевроле, она попросила Констанцу заказать ланч:

– Мистер Палмер позвонит брату… – женщина приняла от Констанцы корзинку, с хныкающим, проснувшимся младенцем, – предупредит его о нашем приезде, но время обеда прошло. Не стоит обременять людей, – вздохнула Анна, – они и так нас бесплатно приютят… – Констанца не хотела пока подниматься на террасу. Ей надо было покурить и подумать. Миссис Анна снабдила ее индейской сумочкой, с блокнотом и карандашом. Всю дорогу от Грин-Ривер до Эха, Констанца провела, склонившись над бумагой. Она хотела вычислить, где сейчас находится Степан.

Она оставила в Лос-Аламосе стопку тетрадей, с рукописью второй монографии и набросками третьей книги:

– Но я все восстановлю, по памяти… – Констанца погрызла кончик карандаша, – такое не страшно… – между страницами блокнота она заложила письмо брату. Констанца и сама не знала, почему не избавилась от конверта:

– Я с ним прощаюсь, сообщаю координаты оазиса, в Антарктиде… – миссис Анна сказала ей, что брат жив, и женился:

– На моей младшей сестре… – серые, дымные глаза посмотрели вдаль, – впрочем, это долгая история. Стивен и Лиза вам все расскажут, в Лондоне. Полковника Кроу ранили, в Мурманске, когда он со Степаном машинами и документами поменялся… – миссис Анна знала Степана по довоенным, московским временам. Разговаривая с женщиной, Констанца, неловко, заметила:

– Я в Германии, в Пенемюнде, встретила девушку, похожую на вас. Она с коллегой помогла мне бежать… – выяснилось, что девушка, дочь миссис Анны, с тех пор пропала без вести, с ребенком. Коллега был вовсе не коллега, а покойный муж Марты, Генрих фон Рабе.

– Младший брат Максимилиана, что вас похитил, – коротко сказала женщина, – Генрих на Британию работал. Он и его отец погибли в разгроме заговора, против Гитлера, летом сорок четвертого года… – о заговоре Констанца слышала, краем уха.

Делая вид, что работает над уравнениями, в машине она чертила таблицу. Миссис Анна была женой кузена Теодора:

– Мы с ним давно друг друга знаем… – она мимолетно улыбнулась, – Марта наша дочь. Я уверена, что она и наш внук живы… – Констанца вспомнила тихий, удаляющийся женский голос:

– Те, кто живы, мертвы, те, кто мертвы, живы… – она смотрела на ровные строчки, в блокноте:

– Я думала, что Степан погиб, что его застрелили, при атаке на хижину. Все считали, что меня вывезли из Норвегии русские. И Степан тоже так решил… – по словам миссис Анны, выходило, что Степан в безопасности. Она не сказала Констанце, где находится полковник. Женщина, жестко, заметила:

– Мы сейчас очень рискуем, доктор Кроу. Русская разведка готовилась украсть вас, из Лос-Аламоса, – она не объяснила, как русские собирались проникнуть в лабораторию, – они могут найти нас, и тогда… – миссис Анна повела рукой:

– Я сделаю все возможное, чтобы вас защитить, но и я не всесильна… – она, со значением, посмотрела на индейскую торбу, с браунингом внутри. Сумку миссис Анна забрала с собой, в туалет дайнера.

Констанца курила, глядя на шпиль небольшой церквушки, на высокие, с мощными стволами сосны. Пригревало горное солнце, она слегка дрогнула ресницами:

– Словно летом, на плато, у озера Мьесен… – она посмотрела на страницу блокнота:

– Степан, наверняка, поехал в Россию, искать меня. Его могут арестовать, держать в тюрьме. Я должна его спасти. После смерти Этторе, после того, что случилось в Японии… – Констанца, прикусила губу, – мне надо как-то искупить вину… – миссис Анна утешала ее, говоря, что Констанца не могла предугадать, как используют расчеты:

– Американцы меня обманывали… – изящные ноздри дрогнули, – но с русскими такого не случится. Я сама их обману. Я сделаю вид, что готова на них работать, в обмен на гарантии жизни для Степана. Пока мы вместе, смерти нет… – вспомнила Констанца:

– Я обязана найти его, и рассказать правду. Он не отвернется от меня, он меня любит. И я его тоже… – сердце, тоскливо, заныло. Констанца понятия не имела, где находится ближайшее дипломатическое представительство СССР:

– У миссис Анны таким интересоваться нельзя, – поняла Констанца, – она сбежала от русских. Она никогда в жизни не пустит меня в их консульство или посольство. Нельзя вызывать у нее подозрения. Сиэтл порт, где могут стоять советские корабли… – Констанца едва успела ткнуть окурком в пепельницу. На нее повеяло жарким запахом солнца и смолы. Веселый голос сказал:

– Малыш заснул, а нам принесут гамбургеры и лимонад. Пойдемте… – распорядилась миссис Анна. Подхватив сумочку, Констанца, последовала за ней.

В темном, высоком небе, переливались яркие звезды. Трещали дрова в костре, снизу, из каньона, доносился шум реки.

Анне здешние места напомнили Альпы:

– Папа меня тоже в летние лагеря для девочек посылал, – улыбнулась она, – он говорил, что, кроме буржуазного воспитания там прививают и полезные навыки. Например, учат печь картошку… – девчонки, в форме лагеря «Дочери пророка», в длинных, скромных юбках и темных джемперах, перемазались золой. В расписании, вместо ужина, значилось: «Вечеринка и песни у костра». Миссис Палмер, жена директора лагеря, с другими девочками, принесла к сложенным конусом дровам, корзинки с картошкой и кукурузными початками, бумажные пакеты с зефиром, привезенные из города. В детстве Анны они зефир не пекли:

– Думаю, и папа его не пек, когда в Америке рос… – она прислонилась к косяку двери, – зефир позже появился… – Петенька дремал на узкой, в два яруса, кровати.

Семейные пары, вожатые, приехали в лагерь с детьми, но совсем младенцев здесь не было. Девчонки восхищались Петенькой, и не спускали его с рук. Мальчика приносили Анне, только когда он просил есть.

– Они ему и пеленки меняют, и гуляют с ним… – Анна смотрела на светлые, темноволосые, рыжие головы девчонок, – мне ничего и делать не надо… – их поселили в маленьком, пустующем домике, с закутком, где нашлась жестяная раковина и два крана. Туалеты в лагере стояли поодаль от жилых зданий, готовили на летней кухне, на газовых баллонах.

Старейшина Палмер, брат хозяина гостиницы, поднял большую ладонь, когда Анна предложила оплатить проживание:

– Что вы, миссис Смит, – ответил мормон, – Иисус заповедовал привечать вдов и сирот… – глаза директора заблестели смехом:

– Не мешайте нам выполнять заповедь, – весело распорядился Палмер, – обещаю, что мы причиним вам добро… – Анна не могла не улыбнуться. У нее никто не спрашивал об отце ребенка, никто не интересовался предположительно, погибшим мужем Констанцы:

– Хорошие они люди… – Анна слушала смех девчонок, вдыхала запах печеной в фольге картошки, – хороших людей на свете больше, чем плохих. Я и Констанце так сказала… – в разговоре с Палмером, Анна, все равно, настояла на помощи. Она заняла себя на кухне, и предложила провести со старшими девочками уроки французского языка:

– Я учитель, – объяснила Анна, – каникулы на дворе, но к школе никогда не мешает подготовиться… – отец тоже настаивал на каникулярных занятиях. В начале лета Горский всегда выдавал Анне список книг, напечатанный на машинке. Русские произведения она могла читать только дома, из соображений безопасности. Горский собрал отличную библиотеку, с Пушкиным, которого он знал наизусть, с Некрасовым, Тургеневым, Чеховым и Толстым. Летом отец часто отсутствовал в Цюрихе, разъезжая по делам партии. Между лагерями за Анной присматривали товарищи отца, или одна из его помощниц, как выражался Александр Данилович.

– Одна, или две, или три… – усмехнулась Анна, – и все в наших апартаментах жили. Из папы вышел бы хороший мормон… – в лагере, судя по всему, таких жен не водилось.

Дамы Александра Даниловича, ожидая его возвращения, тоже выполняли поручения партии. Анна была предоставлена самой себе. Она читала, устроившись в большом кресле, грызя яблоко, или пережевывая домашнее печенье. В конце каждой книги, из летнего списка, Анна, всегда находила бумагу, с четким почерком отца:

– Поздравляю с выполнением задания! Вопросы для твоего размышления следуют ниже. Мы непременно все обсудим, по моему возвращению. Вопрос номер один. Обоснуй причины трагичности образа Базарова… – Анна поняла, что, до сих пор, помнит проклятые причины назубок.

– Папа меня проверял, в походах… – приезжая в Цюрих, отец забирал Анну в горы. На маленьких, провинциальных станциях привыкли к Александру Даниловичу, в изящно потрепанной, альпинистской куртке, шотландского твида, с английским рюкзаком за плечами, и высокой, черноволосой девочке, в крепкой, короткой, по щиколотку юбке, тоже с рюкзаком, только детским. Отец учил Анну ставить палатку и разжигать костер, показывал ей растения и птиц, говорил о русской истории и литературе:

– Он, наверное, и в Скалистых горах бывал, – поняла Анна, – бабушка и дедушка Меира тогда в Сан-Франциско жили. Аталия, то есть моя бабушка, возила детей в гости к родне… – Анна напомнила себе, что отец осиротел, малышом.

– Поэтому он о Волке всегда с таким восхищением говорил, – подумала Анна, – он считал его своим ментором. Нельзя папу обвинять. То есть в таком нельзя. И Мэтью ребенком отца потерял… – Анна прикрыла глаза:

– Вот почему все случилось. Не из-за денег, нет. То есть, сначала из-за денег… – в тридцать шестом году, в Вашингтоне, она, внимательно, изучила досье кузена. Анна знала о банкротстве Горовицей:

– Но даже и сначала, все произошло не из-за его бедности. Он тянулся к отцу, особенно, если учесть, что он вырос вместе с кузенами. Доктор Горовиц один детей воспитывал. Мэтью тоже хотел почувствовать, что его любят, заботятся о нем. Он хотел найти себе отца… – Анна вздохнула:

– Сначала Янсон подбросил ему крючок, а потом в дело вступил Эйтингон. Он может сыграть, расположить к себе человека, сделать вид, что агент ему дорог… – Анна решила, что Мэтью, наверняка, обещали переезд в Советский Союз:

– Может быть, даже сейчас, после похищения Констанцы. Его снабдили инструкциями, он должен забрать ее из Лос-Аламоса, организовать несчастный случай, или самоубийство, под предлогом того, что она в шоке… – Анна предполагала, что Мэтью вез Констанце и письма, от полковника Воронова.

– Они могли послать легкий самолет, из Мексики, – подумала Анна, – мы так с Янсоном на север летели. Граница совсем близко от Лос-Аламоса… – мальчик заворочался на кровати. Она вздохнула:

– Петенька не потеряет отца, никогда… – Анна была уверена, что Федор выберется из СССР, – они увидятся, очень скоро. Федор обещал ему дом на дереве сделать, собаку завести… – шишки захрустели, Анна увидела отблеск костра, на рыжих волосах. Курить в лагере запрещалось, да мормоны и не курили. Анна с Констанцей нашли укромный уголок, за туалетами.

– Словно в школе, – весело сказала Анна, – вы, наверняка, тоже в уборной прятались… – глаза цвета патоки удивленно посмотрели на нее:

– Мне не требовалось. Я курю с тринадцати лет, с первого курса Кембриджа. В университете разрешали курить… – Анна, все время, забывала, что ее спутница закончила университет в шестнадцать лет, и защитила два доктората, в восемнадцать:

– Под руководством покойного Резерфорда, – вспомнила Анна, – Ферми был ее оппонентом, приезжал на защиту… – услышав от Констанцы, что с Ферми она тоже говорила, по телефону, Анна, мрачно, отозвалась:

– Не с ним, а с нарезкой его голоса. Как и в случае с его светлостью, вас обманывали… – Анна ожидала, что историю с похищением британцы и американцы засекретят.

– Мэтью отправится на электрический стул, в случае, если мне поверят, – подумала она:

– Надо, чтобы поверили. Я все докажу, Дикому Биллу. Мэтью осудят, Констанца поедет обратно в Британию… – доктор Кроу не говорила, чем она хочет заниматься дальше, но Анна видела, что женщина работает над уравнениями, в блокноте:

– Она оправится, обязательно. И, может быть, удастся найти Степана, вырвать его из гулага… – на такое, учитывая пропажу Петра Воронова, надежды почти не оставалось. Анна, разумеется, не говорила ничего Констанце. Она помнила холодный, спокойный голос женщины:

– В юности я не испытывала материнского инстинкта, но потом встретила любимого человека, тоже физика… – они с Анной сидели на ступенях домика, с кружками травяного чая, – Этторе Майорану… – доктор Кроу смотрела вдаль, – его убил Максимилиан фон Рабе, в Дахау… – Анна кивнула, доктор Кроу помолчала:

– Я отказалась сотрудничать с нацистами. Этторе затравили собаками, на моих глазах, а меня стерилизовали, по приказанию фон Рабе… – дернув впалой щекой, она поднялась:

– Потом меня перевезли в Пенемюнде, и ваша дочь помогла мне бежать… – Констанца остановилась на ступенях домика. Анна вдохнула запах гари:

– Моя дочь… – девочки, в лагере напоминали ей о Марте, – моя дочь. Мы с Мартой тоже в горы ездили, в палатке спали. Она ко мне приваливалась ночью, сопела в ухо. Моя девочка, она жива, жива… – девочки сидели у пламени, звенели высокие голоса:

– Мы с папой «Интернационал» пели… – смешливо вспомнила Анна, – а с Мартой песню о черном бароне… – старый, мормонский гимн, затих. Кто-то из девочек ахнул:

– Смотрите, звезда падает. Надо желание загадать. И еще одна, и еще. Миссис Палмер, почему так много звезд… – Анна услышала сухой голос доктора Кроу:

– Персеиды, поток метеоритов, ежегодно появляющийся в августе со стороны созвездия Персея. Он образуется в результате прохождения Земли через шлейф пылевых частиц, выпущенных кометой Свифта-Туттля… – Констанца добавила:

– Первыми Персеиды описали древние китайские астрономы. В Европе поток называли слезами святого Лаврентия, из-за религиозного праздника, в начале августа… – Анна подтолкнула женщину к костру: «Идите, расскажите».

– О чем? – недоуменно спросила доктор Кроу. Анна отозвалась:

– О Персеидах, о звездном небе, и вообще… – она повела рукой:

– Не волнуйтесь, девочкам будет интересно. Вы преподавали, в Норвегии… – Констанца запротестовала:

– Но я не готовилась, и я не астроном. Это лекция, большая ответственность… – Анна, мягко, повторила:

– Идите, идите. Девочки вас поблагодарят… – она проследила за узкими плечами, в простой, хлопковой блузе, за рыжими волосами женщины. Констанца, робко, бочком, подобралась к костру:

– Я могу объяснить, насчет звезд… – девочки потащили доктора Кроу в круг, вручив ей печеную кукурузу:

– Пожалуйста, пожалуйста… – Анна, уверенно, сказала себе: «Все будет хорошо».

Констанца уступила миссис Анне нижнюю кровать, а сама устроилась на верхней полке. В крохотной комнатке немного пахло гарью и золой. В полутьме спокойно посапывал младенец. Констанца никогда не ездила в лагеря, никогда не сидела у костра:

– Сидела, – поправила она себя, – когда де ла Марки в Банбери гостили. Тони пекла картошку, пела песни, под гитару. Она в скаутскую группу ходила, а я выпускные экзамены в школе сдавала, в двенадцать лет. Тем годом я послала Резерфорду свою статью, первую. И не побоялась… – Констанца приподнялась на локте:

– Дядя Джон забрал мальчиков в палатку. Они на барже ночевали, на рассвете рыбу ловили. Нам такое не позволяли, мы леди… – девочки проводили ночи в замке.

На тонких губах Констанцы остался вкус расплавленного зефира. Шипел сахар, капая в костер, девочки тормошили ее:

– Расскажите еще, миссис Конни. Расскажите о звездах, о планетах… – Констанца рассказывала о древних астрономах, о Джордано Бруно и Галилее, о наблюдениях за каналами на Марсе и лунными морями:

– Человек полетит к звездам… – она обвела глазами притихших, зачарованных девочек, – еще при нашей жизни… – Констанца была в этом совершенно уверена.

Она сделала вид, что преподает физику и астрономию.

Миссис Палмер, одобрительно, сказала:

– Стезя жены и матери почетна для женщины, как сказано: «Сотворил Бог помощника, ему под стать». Однако… – жена директора лагеря подняла палец, – нельзя забывать, что женщина тоже проповедует, наравне с мужчиной, как делала Сара, жена Авраама. Проповедует, учит других женщин… – Констанца, скрыла вздох:

– В Кембридже до сих пор раздельные колледжи. И когда мы избавимся от косности? Но, хотя бы, теперь больше женщин занимается точными науками, инженерией… – во времена бабушки Люси, женщина, ученый, оставалась редкостью. Констанца рассказала девочками и о дважды нобелевском лауреате, мадам Кюри. Она, мимолетно, подумала, что, по совокупности монографий, могла бы претендовать на премию:

– Какая премия? – горько напомнила себе женщина:

– Не забывай, куда привели твои расчеты и уравнения. Из-за моих выкладок погибли невинные люди, такие, как эти девочки… – мормоны запрещали кока-колу, девчонки пили домашний лимонад. Констанца заметила, что кое-кто, украдкой, жует жвачку:

– Наверное, они тайком на экскурсии купили… – подумала она, – Тони тоже карманные деньги на сигареты и жвачку тратила… – девчонки разрумянились от огня, галдели, от них сладко пахло фруктами.

– У меня никогда не появится детей… – неслышно спустившись с кровати, Констанца сунула ноги в простые туфли, – никогда… – ночи, в конце августа, в горах, стояли прохладные.

Лагерь спал, она решила покурить на крыльце. Небо переливалось, блестело сотнями звезд. Земля шла через поток Персеид. Констанца затягивалась сигаретой, закутавшись в темную шаль:

– Степан разводил костер, у озера Мьесен и в лесу. Он мне лосося жарил, русский суп варил. Уха… – вспомнила Констанца слово, – он говорил, уха… – от печеной картошки шел пар, Констанца дула на пальцы:

– Очень горячо… – он целовал выступающие косточки, на кисти, хрупкое запястье, кольцо, тусклого металла:

– Подожди, не торопись… – от него пахло свежей водой озера, дымом, – картошка никуда не убежит. Пусть остынет… – Констанца уронила голову на колени:

– Картошка совсем холодной стала, когда мы о ней вспомнили… – в ушах опять зазвучал знакомый, настойчивый голос:

– Те, кто живы, мертвы, те, кто мертвы, живы… – Констанца всегда считала себя материалисткой:

– Степан говорил, что, пока мы вместе, смерти нет. Такое невозможно, но ведь он верил, что я жива. Верил, и отправился меня искать, в Россию… – по словам миссис Анны, полковник Воронов прислал брату Констанцы семейный медальон:

– Но где сейчас Степан, я не могу сказать… – серые глаза миссис Анны спокойно взглянули на Констанцу, – вы не волнуйтесь, полковник в безопасности… – Констанца не могла не волноваться.

– Эмоции бессмысленны… – сердито сказала себе она, – думай о деле. Хорошо, что ты русский язык знаешь. Легче будет с ними торговаться… – письмо для брата все еще лежало в ее индейской сумочке:

– Надо конверт миссис Анне оставить, когда я исчезну… – Констанца хотела найти в Сиэтле советские корабли, – пусть союзники узнают, об оазисе в Антарктиде. Фон Рабе мог расшифровать информацию из папки леди Констанцы, пользуясь ключом, с рисунка… – и папка, и рисунок, и сам Максимилиан могли погибнуть, но Констанца не хотела, чтобы нацисты ушли от наказания:

– Они могли отвезти туда награбленные шедевры, или ракеты фон Брауна… – Констанца, опять, подумала о родителях.

– Их двадцать лет мертвыми считают. Те, кто мертвы, живы. Папе сейчас восьмой десяток должен идти, но мама его младше. Почему они тогда не дали о себе знать? Они оставили детей в Англии, то есть меня и Стивена. Они не могли просто исчезнуть… – аккуратно потушив окурок, Констанца поднялась:

– Но я не исчезаю. Я должна найти Степана, а потом… – небо сияло сотнями звезд, она запрокинула голову:

– Я не знаю, что случится потом, но мы любим друг друга. Он от меня не отвернется, никогда… – Констанца вспомнила маленький учебник простой арифметики:

– Леди Констанца его своим детям посвятила. Она тоже преподавала. Инге мне говорил, что я его первая учительница… – над горами, на востоке, небо постепенно светлело. Вспыхивали и тухли искры метеоритной пыли, Констанца коснулась кольца:

– Внеземной металл. Степан мне говорил, что я свечусь, словно звезда. Ночами говорил… – она сжала руку в кулак:

– Я не позволю ему погибнуть, никогда. Стивен выжил, а Степана спасу я. Обману русских, вывезу его из страны… – забравшись на койку, свернувшись в клубочек, Констанца, крепко, как в детстве, заснула.