Читать книгу По вашему слову память: да будут их грады построены - Роман Дальний - Страница 15

День за днём, ночь за ночью. Уже после второй смены сезонов на круг – похожие, как близнецы. Будь то снег, будь то зной, будь то кровушка рекой. Но, когда почти все силы заняты ежедневным выживанием, особо не задумываешься, а выживаешь. А выживание в те лохматые времена большей частью заключалось в движении. Толстых не водилось, я вас уверяю. Ни вампиров, ни людей. Но не сказать, чтоб свободного времени не выдавалось вообще. Я бы даже сказал, что при всей моей иногдашней предвзятости, в трудоголизме ваших пращуров упрекнуть не представлялось возможным ну никак.

И мать всех пороков часто перерождалась у них в форму либо наскальной живописи, либо ритуальных танцев с песнопениями. В основе своей густо замешанных на анимизме, но кому б оно мешало. Тем более, что сам по себе анимизм ничего дурного из себя не представлял, являясь лишь попыткой осознать себя и своё место в мире без инструментов и методы, а вот получавшийся в процессе жмых вызывал у меня двойственные чувства. Вопли и корчи мне не нравились, даже явно раздражали, а вот пещерное граффити неизменно вызывало восторг. Встретив новый рисунок, я радовался как американский школьник, дождавшийся нового выпуска любимого комикса. И даже сам пытался. Задолго до Кисы и Оси создав, например, такой свой автопортрет:

Очевидно, не преуспел. Ни в первый, ни во второй, ни в третий… ни в тридесятый раз. И однажды распсиховался настолько, что забросил попытки и какое-то время, лет так двести, в первую голову изводил именно художников. Чем, возможно, нанёс непоправимый урон развитию выразительных искусств в древнем мире. Но потом, когда психоз отпустил, я снова начал получать удовольствие от того, что зрели глаза мои, переключившись на танцоров и певцов. И не извёл их сотоварищи под корень только потому, пожалуй, что склонность к тем же воплям лежит очень глубоко в человеческой природе – каждая базарная хабалка и бабуин в саванне знают: чем громче вопишь ты и твоя стая, тем ты сильнее и правды у тебя больше. Ну а ритмичные телодвижения пролегают в голове человека так близко к фрикциям, ближе только онанизм, что бороться и вовсе бесполезно.

Ну а я своё свободное время тратил либо на то, чтобы тупить, о каковой склонности как-то уже упоминал, только по-умному обозвав рефлекторным анабиозом, либо на то, чтобы наблюдать. За людьми. За миром вокруг. Иногда и то, и другое странным образом сочеталось, и тогда во мне начинало зарождаться нечто вроде самосознания. И чем дальше в лес, тем гуще чаща: растущий объём данных с радара стал всё чаще и чаще перегружать мой автопилот, предустановленное ПО которого уже «не вывозило». Очень скоро со всей очевидностью стало ясно: дальнейшее накопление данных само по себе бессмысленно, требуется сравнительный анализ. А для него нужна исходная точка отсчёта системы координат, относительно которой и будет происходить дальнейшая расстановка осмысленных приоритетов.

Строго говоря, исходная точка имеется у каждого живого существа: иерархия инстинктов, необходимых для выживания, динамично расставляет приоритеты в зависимости от баланса внешних и внутренних условий, выставляя актуальный фокус. Но вот в чём беда: без некоторой степени абстрагирования от актуального не построишь стратегического видения, а тактические выгоды могут оказываться и регулярно оказываются не только вредными, но и фатальными на стратегическом масштабе. А абстрагироваться никак не получится, если нет объекта для абстрагирования – более-менее очерченного Я, порождённого спайкой в единый конгломерат всего врождённого барахла. Ну, или эволюционного наследия, тут как ни называй – результат один. И горнилом тут выступает собственная голова, уж какая есть, а градус задаёт необходимость приспосабливаться, уж каким угораздило.

И мне тут свезло, если такое слово вообще применимо к нашим видам, гораздо больше, чем людям: мне не потребовался длинный шлейф из мёртвых предков, чтобы биологически стать тем, кто я есть. Потребовались генная и биоинженерия. И злой умысел. Не вдаваясь в частности: я экстерном закончил подготовительные курсы на принадлежность к виду homo sapiens. Но имеющиеся всё же отличия разносят нас по Древу Жизни на соседние ветки.

Себя люди, со всей возможной скромностью, называют подвидом Homo Sapiens Sapiens, а мы себя, со всей возможной трансгуманностью, – подвидом Homo Sapiens Ultima. Не раз доказано: если прилюдно так именоваться, умудряясь сохранять серьёзное выражение лица, такое самоназвание находит самый живой отклик в среде тех людей, для которых в названии вашего подвида «sapiens» повторено дважды. А если ещё с невинным видом поинтересоваться – это от скромности, из-за которой не счесть вариантов эгоцентризма, будь то этноцентризм какой-нибудь или там антропоцентризм, или из-за чего вообще? – тут можно запросто дошутиться до «модераторского» предупреждения от Агрегации.

Ещё одним забавным примером, на котором можно проиллюстрировать как нашу общность, так и различия, является то, что один плохо понимавший людей психолог назвал бикамеральным разумом. У людей таковой – исключение. И в лучшем случае те, кто слышит «голоса в голове», молчат себе в тряпочку, чтобы заботливые окружающие не законопатили в специализированный пансионат. Побудительным мотивом к чему служит всё же не забота, а переживания за собственную безопасность: уж очень часто «слышащие» оказываются на первых полосах газет, а потом сидят, всеми забытые, либо в одиночках тюрем строгого режима, либо в индивидуальных изолированных апартаментах, где им даже столовые приборы из мягкого пластика выдают.

В нашем же запущенном случае бикамералка – рядовое явление, прописанное в ТЗ. И хотя «голосов», как таковых, мы всё же не слышим, обмен данными происходит в невербальном порядке, нам никогда не бывает скучно и одиноко. С точки зрения социальной человеческой природы – существенный изъян, но с точки зрения функционала хищника-одиночки – простое и эффективное решение, позволяющее не тяготиться одиночеством ни в коей мере, несмотря на общий биологический в общем и нейрофизиологический в частности базис. Ну а попутно бикамералка – прекрасный прогностический и аналитический инструмент, непосредственно на аппаратном уровне защищённый от некоторой однобокости взглядов и оценок. Также очень помогает в построении объёмных моделей и сбалансированной оценке накопленного опыта. Не говоря уж про то, что сам опыт накапливается быстрее: где одно полушарие что-то пропустило, там второе подобрало.

Отчего же такая замечательная вещь не прижилась эволюционно у людей? Хотя, поминая несчастных из предыдущего абзаца, попытки движения в ту сторону явно происходят на регулярной основе? От того, во-первых, что независимая работа полушарий – процесс весьма затратный, а природа не терпит как пустоты, так и излишеств. Во-вторых, способность контролировать степень синхронизации работы полушарий в нас встроена искусственно, а в случае с людьми природе приходилось тыкаться вслепую и соответствующие защитные механизмы сформироваться не успели. Зато на уровне выше – социальном – успели карательные. А в камере-одиночке своим экспериментальным генетическим наследием особо не поделишься. Как, впрочем, и будучи выкинутым из племени (читай, на верную смерть) во времена более непосредственные. Остальное сделала теория вероятности, вшитая в отбор так, что не отдерёшь.

Кстати, про опыт. Не могу тут не заметить, что вместе с последним я поднакопил и немного добра. Например, кремниевый нож. Совершенно поразительная вещь, пришедшаяся ко двору как нельзя более кстати. Я даже подсмотрел технологию их изготовления. И попробовал однажды. Слегка отбил пару пальцев, но сделал вполне функциональный копипаст. Правда, тут же решил, что когда понадобится следующий – просто объединю приятное с полезным: и покушаю, и прибарахлюсь. И совсем другое дело, что в те времена лишних знаний и навыков не существовало, а потому я старался перенимать всё, что мог. Ту же одежду, например. Да, раздражала. Самим фактом своего наличия на теле. Но оказалась очень кстати, когда пришли первые же холода. Да и ночами умыкнутая по случаю спальная шкура очень даже добавляла комфорта. В общем, и сам не заметил, как разжился небольшой котомкой.

Но самым ценным приобретением оказались навык и инструменты разведения огня. Жить сразу стало лучше, жить сразу стало веселей. После пары ненароком устроенных лесных пожаров, я научился даже вполне безопасно с ним обращаться. Очаг там, камушки, все дела. Да, лишние телодвижения, но возросшая калорийность снеди компенсировала затраты. В том случае, если потом не приходилось улепётывать, не разбирая дороги. Так что превозмогал себя.

Проявился и один побочный эффект из неприятных: приготовленное ко всему прочему вкуснее сырого, а потому я, без всякой задней мысли, попробовал приготовить по случаю и немного человечности. Но вдруг столкнулся с тем, что прошедшее термическую обработку в данном случае не помогает. И таким образом мои альтернативные гастрономические пристрастия превратились в совсем уж досадную необходимость. Что как-то в очередной раз едва не стоило мне жизни и пришлось вносить в поведенческие паттерны очередную поправку: тянуть до последнего – не вариант. Вот ни разу. Кошак выручил вдругорядь, но на кошака ведь надейся, а сам не плошай.

А вот копьё, например, я счёл после ознакомления совершенно бесполезным. Несмотря даже на то, что не только мог метнуть его намного дальше и убойней, но и практически сразу вывел для себя концепцию копьеметалки. Расстояния показались мне совершенно избыточными, а относительная точность – совершенно неприемлемой. Поэтому я решил, что сей несколько тяжёлый и громоздкий предмет мне не нужен. Та же участь постигла перешедшие по наследству гарпун, удочку и сеть. Хотя воспользовался только гарпуном, остальное списав до кучи по признаку назначения: первая же попытка поесть жареной рыбки навсегда отвратила меня от водоплавающего мяса – мне ещё дня четыре кряду казалось, что мелкие кости позастревали у меня везде, где только возможно. Не вышло из меня рыбака.

А потому, когда ваши предки бездумно подъели мегафауну, им не только самим лишний раз перекусить не удавалось, но и ими стали закусывать чаще. Ну а все вместе мы постепенно стали смещаться на юг, в более плодородные земли, где изобилие растительной пищи компенсировало усиливавшийся дефицит животной. Я тоже, на людей глядя, пробовал жевать вершки и корешки, но в должной мере не проникся. Особенно раздражал меня выхлоп, заметно бивший по моему обострённому обонянию. Иногда даже спать приходилось прям вот головой к ветру или лёгкому сквозняку, чтобы глаза не слезились от накатывающих последствий растительной диеты. С вегетарианством тоже не заладилось.

А в общем и целом если, то во время нашей едва заметной миграции, я просто жил, наблюдал и осваивал новое. Наблюдать оказалось просто по факту того, что мой циркадный ритм не совпадал с людским. Засыпал я глубоко за полночь, а вставал сильно после рассвета. И до появления в стойбищах собак я мог не только издали наблюдать быт моих подопечных при свете факелов, но и прокрадываться непосредственно к ним в гости, неслышной тенью двигаясь среди спящих. Вот только чем больше проходило времени, тем нового становилось меньше, а просто жизни – всё больше.

Последнее, что я хорошо помню из того периода, как ко мне пришёл старый уже и ослабевший кошак. Я не просто удивился, увидев его в таком состоянии, а даже пришёл в некоторое замешательство, впервые воочию увидев безжалостность времени на близком мне примере. Допрежь такого попросту не существовало в моей картине мира. Нет, смерть от естественных причин я уже видел, видел и похоронные ритуалы. Но люди рядом со мной не успевали меняться настолько очевидно, чтобы заставить меня задуматься именно о течении времени. А в отражениях на водных гладях я видел всё то же самое неизменное лицо.

И тут кошак. Которого вроде совсем недавно видел таким сильным и быстрым зверем. Я покормил его. А потом, когда он задремал, напоследок вдруг лизнув мне руку, быстро и безболезненно убил. И похоронил. Пришлось предпринять изрядный марш-бросок, чтобы похоронить его там же, где мою первую жертву, но я решил для себя, что так будет правильно. Хотя и опять понимал всю прагматическую бесполезность предпринятых усилий.

А потом… Потом близнецами стали не только дни, но и годы. И не вспомнить мне уже ни за что – когда перевалил первый столетний рубеж. Когда-то давным-давно. И не вспомнить даже – сколько таких рубежей преодолел прежде, чем начал осознавать, что внутри меня нарастает смутное беспокойство. Но не то, которое вызывал голод, а совсем-совсем другое. Изначально я заподозрил в его анамнезе медленно, но верно возрастающее популяционное давление. И даже оказался прав. Но имелся один паскудный нюанс.