Читать книгу Поэзия на европейских языках в переводах Андрея Пустогарова - Сборник - Страница 17

Черное молоко предрассветных потемок

мы пьем тебя вечером

пьем тебя в полдень пьем тебя утром и на ночь

могилу роем себе в небесах в ней будет не тесно

Один человек живет в этом доме он играет со змеями

а в сумерки пишет в Германию

ах золото твоих волос Маргарита

напишет выходит наружу ему светят звезды

свистом подзывает охотничьих псов

свистом подзывает своих евреев велит рыть могилу

а после дает нам приказ делать вид что танцуем

это такая игра

Черное молоко предрассветных потемок

мы пьем тебя на ночь

мы пьем тебя в полдень и утром и вечером

Один человек живет в этом доме он играет со змеями

а в сумерки пишет в Германию

ах золото твоих волос Маргарита

пепел твоих волос Суламифь

могилу роем себе в небесах в ней будет не тесно

Он нам кричит вгрызайтесь в землю поглубже

а остальные пускай запоют это такая игра

кусок железа достает из-за пояса и машет им синеглазый

глубже вонзайте в землю лопаты

а остальные пусть делают вид что танцуют

это такая игра

Черное молоко предрассветных потемок

мы пьем тебя на ночь

мы пьем тебя в полдень и утром и вечером

Один человек живет в этом доме

ах золото твоих волос Маргарита

пепел твоих волос Суламифь

Он играет со змеями

он кричит сыграйте сладостно в Смерть

Смерть виртуоз из Германии

кричит пусть скрипки мрачнее звучат

тогда вы дымом подниметесь в небо

в могилу свою в облаках

вам будет не тесно

Черное молоко предрассветных потемок

мы пьем тебя на ночь

мы пьем тебя в полдень

Смерть виртуоз из Германии

мы пьем тебя утром и вечером

Смерть синеглазый виртуоз из Германии

он настигает тебя кусочком свинца

он без ошибок тебя настигает

Один человек живет в этом доме

ах золото твоих волос Маргарита

спускает охотничьих псов и в небе нам дарит могилу

играет со змеями в мечтах его

Смерть виртуоз из Германии

золото твоих волос Маргарита

пепел твоих волос Суламифь

Нет его – некому больше

лепить нас из глины,

некому заговаривать прах.

Тому, кого нет,

дали обет —

цвести ради него,

навстречу ему.

Были ничем

и будем ничем —

призраком розы,

розой, которой нет.

Пестик ее,

нить накаливания души,

угольный прах

в красной короне,

зажигаясь от Слова,

над шипами поет.

Ни к чему на стекле рисовать сердце.

Князь тишины перед дворцом обходит строй.

Он на верхушке поднЯл флаг

– лист, что синеет по осени.

Он раздает солдатам сухие стебли печали

и соцветия времени.

С птицами в волосах идет спрятать меч в воду.

Ни к чему на стекле рисовать сердце.

Бог ходит в стае, укрывшись плащом,

тем, что однажды упал с твоих плеч на ступени,

ближе к ночи – дворец был в огнях

и на языке людей ты сказала: Любимый…

Он не знает, чей это плащ, не окликает звезду,

а идет за листом – ему послышалось:

стебель… соцветия времени

Полная пригоршня времени —

это ты приходишь ко мне,

и я говорю:

Волосы у тебя не каштановые.

Как легко ты кладешь их на весы горя —

они тяжелее меня.

Корабли приплывают за ними, грузят их в свои трюмы

и везут продавать на базар вожделенья —

ты улыбаешься мне с глубины,

я по тебе плачу на чаше весов, по-прежнему легкой.

Пла́чу, что волосы у тебя не каштановые,

в обмен на морскую воду ты отдала завитки.

Ты прошептала: весь мир заполнили мной,

навсегда я – овраг в твоем сердце.

Ты говоришь: сыпь в свою чашу всю листву лет —

время, чтоб прийти и меня целовать.

Листва у времени коричневая, а твои волосы – нет.

Нет сирени в твоих волосах

и лицо твое из зеркального стекла,

туча идет от глаза до глаза, из Содома уходя в Вавилон,

словно листву, башню наземь стряхнула

и бушует среди серных стволов.

Над твоим ртом полыхает молния.

В том ущелье – разбитая скрипка,

кто-то водит смычком по белоснежным зубцам,

но тростник звучит лучше.

Любимая, ты сама, как тростник, а мы – целиком из дождя.

Твое тело – вино несравненное, пьем его вдесятером,

твое сердце – барка с зерном, мы – его стража ночная,

Маленький кувшин синевы пролился над нами,

и мы засыпаем…

Перед шатром взвод на руках тебя поднимает,

и, выпивая, мы несем тебя хоронить.

На каменных плитах всего мира

монетой звенит крепкое серебро снов.

Твои волосы вьются от моих слез.

Синевой своих глаз накрываешь ты стол нашей любви:

ложе между летом и осенью.

Мы пьем брагу, которую приготовили не я и не ты,

не кто-то третий – жадно допиваем остатки.

Видим друг друга лишь в зеркалах на дне моря

и все быстрее меняем блюда:

ночь – это ночь. Она начинается утром

и кладет меня рядом с тобой.

Ночью ты была

по ту сторону жизни.

Но мои слова вернули тебя.

Теперь ты здесь. Все теперь – правда,

и все – ожидание правды.

Стебли фасоли тянутся вверх

под нашим окном. Помни о том,

кто разрастается рядом

и за ней присматривает.

Бог, которому оставлены мы,

лишь часть, заместитель, рассеянный всюду:

смертью всех скошенных он

на той стороне прирастает.

Взгляд

нас уводит

туда,

с той стороной

заводим знакомство.

Ночные стебли

из сердец и голов

проросли

и от слов, что серп говорит,

они к жизни припали.

Молча, как они,

взвеемся мы на миру.

Наши глаза нас обманули,

желая утешить.

Они ищут на ощупь,

знак подают в темноте.

Пустые,

молчат твои взоры в моих.

Словно бродяга,

подношу твое сердце к губам,

потому что к своим ты мое поднесла.

То, что пьем мы сейчас,

утоляет жажду этих мгновений,

нас, таких, какие мы есть,

к губам времени подносят мгновенья.

Но придемся ль по вкусу?

Ни звук и ни свет

не проскользнут между нами,

и мы говорим:

О, стебли, ее стебли,

ночные стебли.

Вот запылал огромный свод.

В нем звезды черные роятся,

прорыв ходы.

Как галька, затвердел

горящий лоб Овна,

и меж его рогов,

среди поющих завитков,

мозг, свертываясь сгустками,

как море сердца, прибывает.

Но отчего не убегает?

Вселенной больше нет,

и я несу тебя.

Немой осенний запах.

Цветок звезды не сломанным прошел

между обрывом и родной сторонкой

сквозь твою память.

Я неприкаянность

почувствовал так остро,

что показался себе живым.

Каждый раз открываешь дверь

немного другим ключом.

В дом набился снег недомолвок.

От того, бьет ли кровь у тебя из глаза,

рта или уха, меняется ключ.

Меняется ключ, меняется слово.

Теперь на него могут налипнуть снежинки.

Ветер толкает тебя

и сминает в снежок слово и снег.

Позволь мне забраться

в копну твоих снов,

пропусти по тропинкам дремы,

разреши сре́зать торф поутру

с наклонностей сердца.

Вокруг горы жизни, исхоженной в бессоннице —

потравленная несбывшимся

хлебная страна.

Ты берешь хлебный мякиш

и лепишь нам новые имена.

Этот мякиш хочу нащупать,

где бы я ни был —

у меня на каждом пальце

глаз, гладящий землю.

Из мякиша земли

хочу расти к тебе,

держа во рту зажженную

свечу голода.

Я пью вино из двух стаканов

и прорезаю зазубрины

цезур,

как тот, Другой,

в Пиндаре.

Господь дает нам

маленького праведника,

как камертон.

Из барабана лотереи

нам выпадает грош.

Утопи у себя

в локтевом сгибе

на всплеске

пульса,

укрой там,

на просторе

Еще тебя вижу:

дотрагиваюсь до эха

щупальцами слов

в могиле разлуки.

Легкий испуг у тебя на лице,

оно вспыхивает,

погруженное в меня —

туда, где мучительно

звучит Никогда.

Голубка белая вспорхнула: теперь мне можно любить тебя.

В окне затихшем колышется едва заметно дверь,

и дерево шагнуло тихо в замершую комнату,

и ты так близко, словно ты не здесь.

Крупный цветок берешь ты из моей руки —

не белый, не красный и не голубой – но ты его берешь.

Где не было его, там он останется навеки.

Нас не было, мы в нем останемся.

в изношенный

центр дыхания

осколком

опять

вонзилась

жизнь