Читать книгу Нити Судьбы - Ульяна Петровна Подавалова-Петухова - Страница 15

Первый звонок пронесся по стране. Саша с Ромалой услышали его, находясь под разными крышами. Девочка вздыхала и думала, что теперь перемены не будут приносить былой радости. Саша первую неделю все выпытывал у нее о Мамедове: подходил – не подходил, приставал – не приставал. Ромала пожимала плечами и качала головой. У них было так мало времени, чтоб разговаривать о каком-то Измаиле, неужели он сам этого не понимает?! В этом году как назло у нее было много свободного времени. В прошлом году она окончила обучение в музыкальной и художественной школах. Поэтому, промаявшись две недели без дела, она записалась в кружок вокального пения, который располагался в двух минутах от Сашиного училища, и конец ее занятий совпадал с окончанием учебы у Саши. Александр три раза в неделю забирал ее из Дворца детского творчества, и они вместе возвращались домой.

Как и раньше у девочки было немного подруг, да она и несильно в них нуждалась. Обсуждать, почему Анастасия Львовна – учительница по физике – больше не носит обручальное кольцо, или за что Володина Люба из десятого «А» подралась с Валей Лоскутовой, ей совсем не хотелось. «Не суди, да не судим будешь» – часто повторяла Полина Яковлевна. Ромала не совсем понимала, что именно подразумевается под этим выражением, но сплетничать не любила.

Когда она пришла во второй раз на урок вокала, то познакомилась с Милославской Людмилой, которую все называли просто Люсей. Она увлекалась фольклорной музыкой и в основном исполняла старинные русские песни. Голос с диапазоном в четыре октавы был звонкий. И вся она так подходила к этим мотивам: высокая, статная. Коса русая в руку толщиной. Глазища серо-голубые в пол-лица, на щеках играет румянец и совсем немного веснушек, которые прятались на зиму и проявлялись лишь по весне. В отличие от Ромалы Люся уже много лет занималась в этой студии.

Она сразу приметила новенькую и первая подошла познакомиться. Цыганочка даже растерялась. Обычно новеньких не любили, особенно если они талантливы.

– Да не тушуйся, Ромала, – подбодрила Люся, по-дружески хлопнув девочку между лопаток.

– Люся! Милославская! Какого черта ты здесь делаешь? – взревел педагог Андрей Петрович Белянкин. Он так не ожидал увидеть ее сейчас, что даже не очень выбирал выражения.

Мила, едва завидев учителя, попыталась ретироваться, да не тут-то было! Оказывается, еще три дня назад девочка лежала дома с температурой под сорок. В горле у нее три тысячи чертей боронили почву. Во всяком случае, ей так казалось. Там что-то жарили, карябали и скребли. Глотать было больно. Говорить сложно, а петь и вовсе невозможно! А без песни жизни нет!

– Люся! Ятебя видел! Ты не такая хрупкая, чтоб прятаться за швабру! И на фоне штор ты тоже заметна. А ну сейчас же марш отсюда! К пилюлям, грелкам и горячему молоку с медом! – бушевал Андрей Петрович.

– Ненавижу молоко! – пискнула из-за пианино Люда и опять нырнула обратно.

– И молчать!!! Не открывай рот в течение недели! Ясно тебе?

– А есть как?

– Молча!!! – орал Белянкин.

Он бросил на стол листы с нотами, и те разъехались по полировке, несколько спланировало на пол, но педагог даже не оглянулся. Он своими длиннющими ногами в два шага пересек кабинет, выволок из убежища Людмилу и потащил к двери. Люся последним усилием вцепилась в пианино и что-то пыталась говорить в свое оправдание. Да где там!

– Я буду молчать! – твердила девочка.

Андрей Петрович все-таки отодрал ее от инструмента и вновь поволок к выходу.

– Буду молчать, честное слово! Даже тише, чем мышь! – уверяла Люся и схватилась за вешалку. Треногое чугунное чудище пошатнулось и легонько щелкнуло педагога по темечку. Стукнуло бы сильней, да Люся успела его придержать.

– Ой, – сказал Белянкин, отпуская Люсю и ощупывая то самое темечко.

– Я спасла вам жизнь! – заявила Милославская.

– Ну да, конечно! Сначала этим… этой треногой шарахнула по голове, а теперь – жизнь спасла!?

– Буду молчать, чест слово!

– Не верю! – повторил знаменитую фразу Станиславского Андрей Петрович. Он вновь двумя шагами пересек комнату. Именно это дало повод Людмиле усомниться в крепости его решения. Не выгонит теперь. Она побежала вслед за ним, стала поднимать нотную грамоту, стараясь заглянуть в глаза. Знала, что сдался. Ромала протянула педагогу те листы, что успела собрать. Для нее это был первый концерт, который она увидела в исполнении Люси. Конечно, цыганочка понимала, что все это только спектакль, и они оба – и Белянкин, и Люся – это знали и талантливо играли свои роли.

– Я буду молчать! – проговорила она в который раз.

– Ну, еще бы! В противном случае, мадмуазель Милославская, я засуну вам в рот кляп. Усекла?

– Усекла, – весело повторила Люся.

Конечно, она все поняла, но Ромала видела, как трудно ей было сдерживаться. Людмила, не замечая того, начинала подпевать, и лишь суровый взгляд из-под ресниц учителя захлопывал ей рот.

Белянкину понравилась Ромала. Он сразу оценил ее талант и возможности голосовых данных. Помимо Милославской у него еще было два дуэта, исполняющих современные песни. Через пару занятий цыганочка впервые ощутила, прочувствовала мощь великолепного голоса подруги. Ромала чуть припозднилась. Гардеробщица Дворца творчества подслеповатая и глуховатая Анна Ильинична, а попросту баба Нюра, куда-то отлучилась. Девочка стянула куртку и быстро переобулась, но вещи пришлось нести с собой. Вдруг пробегая по коридору, она услышала мощный чистейший голос, который выводил «Вдоль по Питерской».

– Это же надо, голосина какой! – изумилась цыганочка. Толкнула дверь в кабинет: заперто. А на ней записка: «Занятия в к.46». Побежала обратно. Голос звучал все ближе и ближе, пока Ромала не уткнулась в табличку «46». Она приоткрыла дверь. Андрей Петрович, согнувшись клюкой, играл на пианино. А рядом легко и непринужденно Людмила Милославская выводила «да на троечке…». Ромала так и осталась стоять в дверях. Люся подмигнула ей и махнула рукой, призывая войти, не сбиваясь ни с ноты, ни с интонации. Белянкин смотрел на свои длинные пальцы и даже не поднял головы. А потом Ромала исполнила старинный романс на слова С. Есенина. И тогда Люся стояла, не шелохнувшись, у тяжелых пыльных гардин и молчала.

Ромала очень быстро сдружилась с Люсей. У них были общие интересы, обе обладали талантом и жили, не завидуя друг другу. Саша был представлен Людмиле, и представлен именно как парень цыганочки. Насколько Александр помнил, Ромала впервые сказала о нем «мой парень», и был несказанно рад этому.

У Милославской, которая, к слову, была старше подруги на полтора года, тоже имелся кавалер. Кирилл заходил за ней раз в неделю, по вторникам. В остальные дни Люся ждала окончания его тренировок в бассейне. После знакомства парней, ребята вчетвером ходили в кино и на выставки, которых становилось с каждым днем все меньше и меньше.

***

1992 год пролетел по стране, обогащая прилавки магазинов и обедняя кошельки простых людей. Цены росли не по дням, а по часам в прямом смысле этого слова. На смену отечественным шоколадным батончикам пришли «Сникерсы» и «Марсы». В начале 93-го года цена на булку хлеба сравнялась со стоимостью «Жигулей» в Советское время. Но Ромалу и Полину Яковлевну эти тотальные изменения не сильно коснулись. Яша был предприимчивым. Его дело не захирело и благополучно пережило все катаклизмы того периода.

Закрывались Дома творчества и культуры из-за недостаточности финансирования. Люди месяцами не получали зарплату. Кружок, где занимались Люся и Ромала, тоже должен быть закрыться. Ребята взгрустнули. Оба дуэта оставили обучение, но две солистки, переговорив с родителями, упросили Андрея Петровича не прекращать обучения. Белянкин вздыхал и пожимал худыми плечами в мешковатом свитере. Из-за всех этих передряг он еще больше похудел и осунулся. Вскоре он объявил подругам, что его сокращают. Тогда девчата предложили оплачивать индивидуальные занятия с ним. Глаза мужика засветились радостью, но тут же потухли.

– Но где мы сможем заниматься? Дело-то ведь не столько в оплате, сколько в проблеме отсутствия помещения.

Этот вопрос Ромала подняла дома. Отец почесал седую голову и пообещал что-нибудь придумать. В феврале 93-го года студия вокала «Орфей» справила новоселье. Яша выхлопотал для нее место в одном из кабинетов музыки, который находился в Городском Дворце культуры. Но с одним условием: Белянкин должен научить петь дочь одного о-о-очень влиятельного человека. Андрей Петрович сразу понял, что именно этому «господину» обязан помещением. А вот, как можно научить петь, понимал не очень хорошо. Он даже попытался втолковать это Яше. Тот смерил педагога жестким взглядом так, что Белянкин сразу бы забрал свои слова обратно, если бы их можно было взять и ощутить на ладони.

– Андрей Петрович, я думаю, вы понимаете, что это непростая ученица, – сказал Яков, нажимая на слово «непростая». – Она должна начать петь, как бы там ни было. Хоть я и разделяю отчасти вашу точку зрения. Иначе получится как в той легенде: от вашего Орфея улетит его Эвридика. Мой вам совет, не оглядывайтесь. Если вы эту девицу хотя бы письменно научите различать си от ми, а до от ля, это уже будет хорошо. А вот если она выучит какую-нибудь популярную песенку, типа «Ксюша юбочка из плюша» и споет ее папеньке, то вас осыплют золотом, а в студии появится навороченная аппаратура, благодаря которой вы дадите знания и раскроете таланты десяти действительно одаренных детей. Я думаю, что, взвесив все за и против, вы примите верное решение.

И цыган оказался прав. Андрей Петрович был далеко не дурак. Он не стал орать, как это делали многие его, так называемые соратники, что искусство «не продается», а взял непростую ученицу. Он ежедневно тратил на занятия с ней несколько часов. Но грудастая, великовозрастная – ей уже исполнилось 16 лет – девица была ленива и на занятия ходила только из-за отца. Возможно, и их она бы пропускала, да только каждый день ее привозил шофер, который потом, скучая и позевывая, почитывал газетку, развалившись в кресле. Вероника была настолько ленива, что Белянкин после занятия с ней готов был выжимать майку.

– Это не обучение вокалом, а боксерская тренировка, – произнес как-то он, валясь от усталости всё в то же кресло.

Даже несмотря на весь свой педагогический опыт, он до сих пор не мог понять, есть ли слух у Вероники. Иной раз Андрея Петровича, добродушного и терпеливого мужика, посещала такая лихая мысль: ну, коль, наступил медведь, а вернее полностью оттоптал оба уха, то, не уж-то, не мог наступить еще куда-нибудь. Но потом сам же убеждался, что, видимо, косолапый пытался извести красотку и даже наступил в порыве всеобъемлющей жалости к человечеству на горло. Ан не вышло! И теперь девица, как самый страшный кошмар, приходила из ниоткуда к своему учителю и мучила его, истязала пытками. Потом бросала его истерзанного и уходила, удовлетворенно тряхнув напоследок осветленными кудрями.

Видимо, ее папуля – о-очень влиятельный господин – потребовал от чада продемонстрировать результат его финансирования, да дитя неразумное не сподобилось! Вот и посетил инвестор занятия своего ангела. Распахнулась однажды дверь в кабинет музыки, и вошел, по-хозяйски располагаясь в кресле, папаня. Девчонка струхнула – видать водился за ней какой-то грешок. Кашлянула в кулачок, выплюнув при этом жвачку – еще одно «но», почему девица до сих пор не снискала славы Монсерат Кобалье – потупила взор, навесила на личико заинтересованность и проявила усердие…

В тот день Андрей Петрович впервые подумал, что не все так плохо. В конце концов, даже медведя можно научить курить. Может и научится Ника отличать си от ми и возможно даже не только на письме. Папаня остался доволен полуторачасовым занятием. Уходя, он потрепал свое дитятко по неразумной головке, а на пианино положил белый конверт.

– Это вам, Андрей Петрович, на расходы для студии, – провозгласил он шаляпинским басом.

Белянкин, не понимая, поднял брови.

– Ну, тюль, там, стулья, в общем, вам виднее, – ответил мужик и ушел.

Когда Белянкин сунул свой длинный, острый нос в конверт, ему стало дурно. Он даже вспотел, а руки задрожали. «Таких» денег он никогда не видел! Во-первых, понятно, что в стране Советов доллары были не в чести у власти. А во-вторых, сделав нехитрые подсчеты, пришел к выводу – ему даже пришлось расстегнуть рубаху – в конверте лежал его годовой заработок в «доброе советское время». Педагог прошелся по кабинету. Зачем-то закрыл, а потом опять раздвинул шторы. Поглядел на бордовые пыльные портьеры и все решил. Решил в одну секунду и для себя, и для студии. Он купит в кабинет новые голубые шторы и заменит древний продранный местами линолеум. И наконец-то, пригласит настройщика для пианино. И лампочки он поменяет.

И он все это сделал. Кабинет преобразился. Дети, в частности Люся и Ромала, быстро включились в работу. Они вымыли подоконники, батареи. Белянкин побелил потолок и повесил новые гардины, на которых теперь висели небесно-голубые портьеры. Он сам на своем кашляющем «Москвиче» привез и постелил линолеум. Саша и Кирилл ему помогали.

Когда в очередной раз меценат посетил занятия Вероники, Андрей Петрович подскочил с чеками и копиями к ним, рассказывая, как и на что были потрачены деньги. Инвестор, крякнув, хлопнул недоуменно глазами.

– Вы просто пещерный человек, Андрей Петрович, – сказал он негромко.

Белянкин растерялся.

– Думал уже, что с этой долбаной перестройкой и капитализмом честных людей не осталось, – продолжил олигарх. – Впервые рад, что оказался неправ. Вы себе-то хоть что-нибудь купили?

– То есть как «себе»? – не понял педагог.

Владимир Кузьмич, отец Вероники, хотел уже что-то эдакое высказать горе-учителю, но, прочитав на лице Белянкина искреннее непонимание, сдержался.

– Лично себе, – пояснил «новый русский», – я просто так сказал про шторы. Просто… ну, нужно же было что-то сказать! Другой схватил бы деньги и все на себя спустил. Ошибся я в вас, Андрей Петрович. Простите, дурака. Кругом одно ворье, хотя нет. Много ворья. Сплошь ворье, куда не глянь. Только это и, правда, лично вам были деньги. Так сказать за труды. Ника даже дома петь стала. Я знаю, что она у меня не Алена Апина и не Наташа Королева. Но уж больно хочется похвастать хоть какими-то талантами единственного ребенка. А то ведь, прям, беда. Знай только, жвачку жует, ну, прям как корова, да телик смотрит. А ведь мне ее замуж отдавать. Кто ж на нее позарится, на неумеху и лентяйку?

Андрей Петрович в ответ лишь, как рыба, беззвучно открывал и закрывал рот. В этот раз он получил уже два конверта.

– Это на нужды студии. А это лично вам. Вы поняли меня? – с нажимом спросил меценат.

Педагог кивнул, прижимая трясущимися руками к груди конверты с деньгами.