Читать книгу Нити Судьбы - Ульяна Петровна Подавалова-Петухова - Страница 4

– Пожар! Горим! – ворвалось в окно Светланы. Та подскочила в кровати. Комната была освещена заревом пожара. Девушка, путаясь в рукавах халата, вылетела из дома, столкнувшись в дверях с матерью, которая тоже наспех одевалась. На той стороне улицы, в три дома от избы Светланы, полыхал пожираемый безжалостным огнем дом Матвея Матушкина. Света с матерью бросилась туда. Люди бестолково толкались у горящей избы. Жена Матвея, прижимая к себе ревущих детей, выла под забором соседей. Сам Матушкин с опаленными волосами и бровями сновал с ведрами в руках. Лицо у мужика было красным от жара, да одна щека уже пузырилась ожогом. Серые губы плотно сжаты.

Огонь хлестал из открытых окон дома, от жара плавилось стекло. Люди с ошалелыми глазами бегали с ведрами в руках, пока кто-то не выстроил цепочку. Ведра плыли из рук в руки, но спасти дом так и не смогли, зато отстояли баню с летней кухней, да дом соседей, на крышу которых сыпались горящие угли. Под утро приехала пожарная машина из райцентра. К тому времени, тушить уже нечего было, но бравые пожарники полили тухлой водой останки дома, баню да соседнюю избу.

Матвей с обезображенным лицом в окружении соседей стоял перед тлеющими руинами собственного дома, потом посмотрел на притихших перемазанных сажей людей, его взгляд зацепился за тоненькую фигурку Светланы. Глаза налились лютой злобой, а соседи всё перешептывались рядом:

– Как же это? Отчего загорелось?

– Да, поди, проводка старая…

– Прям, старая. Дом-то новый. Всего лет пять – семь стоит.

– Значит сгнила.

– Сам ты сгнил. Э-эх, последние мозги пропил. С чего проводке сгнить-то?

– Да поджог это! – рявкнул Матвей, не сводя глаз со Светланы. Соседи замолчали, кто-то охнул.

– А кто поджег-то?

– А это у ей спросить надобно, – глухо ответил Матушкин, кивнув на девушку.

Все головы разом повернулись к ней. Люди зашептались, и Свете этот шепот показался змеиным шипением. Она стояла под немилосердными взглядами односельчан и чувствовала себя нагой.

Полина Яковлевна, стоявшая рядом с дочерью, коршуном налетела на Матвея:

– О чем толкуешь, Матвей? Девочка-то тут при чем?

Мужик, услышав это, запрокинул голову и разразился диким хохотом, который перешел в кашель, едва не сваливший с ног мужика. Сельчане, навострив уши, ждали, пока Матвей прокашляется и объяснит что к чему. Тот поднял злющие глазища на девушку.

– Цыгане это! Больше некому! – рявкнул он. – А эта, – и его грязный палец ткнул в Свету, – спуталась с ними, прошмандовка! Девочка, тоже мне! Да к ей каждую ночь цыган в окно лазит. Сам видал. Мать спать, а этот – шасть к дочери в койку.

Полина Яковлевна бросилась на мужика с кулаками, но тот увернулся и плюнул в девушку. Плевок угодил на грудь Светланы. Та постояла пару секунд и, развернувшись, ушла, чувствуя на себе липкие взгляды сельчан. Она слышала, как мать кричит на соседа, но слов разобрать не могла, да и не хотела.

Дома он села на лавку и стала ждать возвращения матери. За окном вставало солнце. Ходики мерно отстукивали минуты. Девушка сидела, не двигаясь, лишь жилка на шее отчаянно пульсировала.

Вот и всё. Теперь односельчанам рот не заткнуть. Все будут только и судачить о Свете и цыганах. К сказанному сегодня приплетут, кто что придумает, и выйдет так, что Света указала дом Матвея Матушкина, да еще и дрова сама подкладывала. Эх, да плевать бы на все эти пересуды, кабы не мама! Вот ее по-настоящему жалко.

Тут, будто подслушав мысли девушки, стукнула входная дверь. Полина Яковлевна, растрепанная, с вымазанным сажей лицом вошла в комнату. Ее глаза остановились на дочери. Та медленно поднялась с лавки. Мать отвела глаза и долго шарила ими по комнате. Взгляд ее зацепился за веник. Она спокойно подошла к нему, взяла в руки, глянула на дочь, и вдруг бросилась на нее, замахиваясь веником. Света знала, что будет наказана матерью поркой, и решила, что стойко примет наказание, но чувство самосохранения взяло верх над всеми остальными. Девушка бросилась от матери, прикрывая голову руками, та не отступала от нее, обрушивая удары.

– Вот тебе! Вот тебе! – приговаривала мать, охаживая дочь веником.

Девушка металась по комнате, и вдруг услышала за собой скрип пружин кровати – будто на нее кинули что-то тяжелое – и сдавленные рыдания матери. Света обернулась и увидела мать, плачущую на кровати. Плечи содрогались в рыданиях, она что-то причитала, но слов дочь разобрать не могла. Девушке безумно жаль стало Полину Яковлевну, которая жизнь положила ради нее, и она заревела, опускаясь на колени.

– Мамочка, мамочка, любимая, – шептала она сквозь слезы, но дотронуться до матери не решалась.

– Дрянь, какая же ты дрянь, – наконец разобрала девушка, – всю жизнь тебе отдала, а ты вот как отблагодарила.

Света заревела еще сильней, услышав эти обжигающие душу слова, посидела немного у кровати и выскочила из дома, только дверь за ней стукнула.

Она неслась, не разбирая дороги к реке. Нет, топиться она не собиралась. Просто выплакаться вволю. От реки поднимался сизый туман. Он лучше всех спрячет ее от злых глаз сельчан. И ведь самое обидное, что мать ни за что не поверит, что с Яшей они лишь целовались. Полина Яковлевна даже не спросила, правду – нет ли сказал Матвей. Сразу за веник взялась. Свете было жаль мать, а себя жальче всех. Она плакала, сидя под ветками ивы, и никак не могла успокоиться. Как теперь смотреть в глаза маме, если та ее гулящей считает? Да обидно больше всего то, что Света ни в чем не виновата. Не спала она с Яшей, была чиста, как и прежде, да только этому никто теперь не поверит.

***

Село лихорадило. Говорили о пожаре, о цыганах, о Свете. Смотрели косо в ее сторону, но не успел опуститься вечер на землю, как вспыхнул новый пожар. На этот раз горел еще недостроенный дом участкового. Ни о какой проводке или газе разговоров не было.

Всем было ясно, как Божий день, что это дел рук цыган. И ведь цыгане не стали поджигать ту сараюшку, в которой сейчас жил милиционер с молодой женой. Нет, сгорел сруб, на который оставалось лишь крышу поставить и все – дом готов.

Участковый молча смотрел на горящий дом, его жена тихонько плакала рядом. Тушить и спасать сруб никто не спешил. Нажитого годами имущества в доме не было, выносить ничего не нужно. А сруб проще новый сложить. Только эту зиму участковый, скорей всего, проведет опять в лачуге, где кроме печи да кровати, ничего не помещается. Что и говорить – цыгане отомстили за смерть своего соплеменника.

На следующий день уже под вечер, Света мыла пол в избе. Весь день прошел в хлопотах: то теленок никак не хотел уходить со двора, пришлось вооружиться хворостиной и проводить его на выпаса; потом огурцы с помидорами в банки закатывала, вот и пришлось полы мыть на ночь глядя. Мать спохватилась и отправилась в сельскую пекарню за хлебом. Она должна была вернуться перед возвращением стада в село. Мать и дочь не разговаривали друг с другом в течение всего дня. Ходили обе хмурые. Полина Яковлевна лишь тяжело вздыхала, глядя на дочку, а той было стыдно перед матерью.

Стукнула входная дверь, и Полина Яковлевна прошла с сумкой на кухню, Света к тому времени уже принялась за веранду. Мать появилась вновь на пороге избы. Света, увидев ее босые ноги, подняла глаза. Лицо женщины был озадаченным. Никак что-то спросить хочет или рассказать. Девушка оставила тряпку, выпрямилась. Их глаза встретились.

– Любишь Яшу? – вдруг тихо спросила Полина Яковлевна.

Света покраснела.

– Люблю, – так же тихо ответила она, не отводя взгляда от лица матери.

Та тяжело вздохнула.

– Тогда беги в табор. За ним прийти должны будут. Участковый и Матушкин теперь не оставят его в покое, – сказала она, а Света с каждым словом все сильней бледнела, чувствуя, как в желудке образуется ледяная пустота.

– Кем ему приходится тот убитый? – спросила Полина Яковлевна. Девушка судорожно сглотнула.

– Брат родной, младший.

– Значит, он мог отомстить за брата, – произнесла глухо мать, и протянула дочери сумку, – тут хлеб, молоко. Продукты, в общем. Уведёшь Яшу на дедовскую пасеку. Там пересидите дня два. А я скажу, что ты ушла к тетке в Павлёнки. Ей я уже позвонила.

Света смотрела на мать, на сумку, которую женщина держала в руке, и слезы подступали к глазам. Она бросилась ей на шею, понимая, что мама любит настолько, что в целом мире нет ничего важней счастья дочери, и именно поэтому она отпускает свою кровиночку с цыганом. А ведь, наверняка, это решение далось не просто, и она переступает через все свои принципы и желания. По сути, мать содрала с себя кожу, а такое даром не проходит. Наверное, поэтому она выглядит такой подавленной и уставшей.

– Мамочка, прости меня, – шептала горячо Света, – люблю тебя, спасибо.

– Ступай, переоденься, – произнесла женщина, отстраняя от себя дочь.

Девушка посмотрела на нее. Глаза у Полины Яковлевны были сухими, но будто на нее навалилась вселенская усталость. Света только теперь заметила морщины, пролегающие через открытый лоб мамы. Взгляд был потухшим, и уголки губ опустились, а душа, наверное, стоном стонала. И глядя на мать. Света чувствовала, какая тоска ее охватывает. Ей вдруг стало страшно.

– Если ты не хочешь, я не пойду, – прошептала девушка, а губы плохо слушались.

Мать устало улыбнулась и провела рукой по голове дочери. Она-то понимала, что Света сказала эти слова, не потому что была готова остаться рядом, а потому что знала: мама хотела услышать эти слова.

Услышала и не поверила.

– Иди, – сказала она глухо, и собственный голос ей показался хриплым.

Девушка зашла в избу, а мать осталась стоять на пороге с сумкой в руках. Она смотрела на разлитую по полу лужу, на брошенную тряпку, и такая тоска была на душе, что впору завыть волком! Чтобы полы стали чистыми, их нужно просто помыть, а что делать с совестью и честью человека? Как сделать так, чтобы они вновь стали чистыми? Было – не было у Светы с цыганом что, только рты теперь не заткнуть. И даже если она потом удачно выйдет замуж, про нее все равно будут говорить, что путалась с цыганом. А уж если ребенок родится, то в чертах лица будут искать цыганские корни. Что и говорить – деревня, она деревня и есть…

Дочка тронула мать за плечо. Та повернулась и отдала сумку. Девушка взяла ее и направилась к выходу, потом обернулась и посмотрела на мать, та тоже молча глядела на дочь. Света вздохнула.

– Спасибо за Яшу, – сказала она и вышла, оставив мать так и стоять на пороге.

Женщина еще долго смотрела вслед удаляющейся в сторону Павлёнок дочери.

***

А девушка шла через село, изредка здороваясь с односельчанами. Кто-то отвечал, кто-то отводил глаза в сторону, тем самым выказывая презрение. Свете было плевать на это, лишь бы опередить карающих участкового и Матушкина.

По дороге она дошла до опушки леса, оглянулась на лежащее внизу село, и, не увидев никого, прибавила шаг. Она бегом бы побежала, да сумка была тяжелой. Цыгане, увидев ее у себя в таборе, замолкали и провожали взглядом. Света же по сторонам не смотрела. Она сразу прошла к кибитке бабушки Яши, старой цыганки с яркими живыми глазами. Звали бабку Ромалой. Девушка знала, что к слову этой женщины прислушиваются все в таборе: и стар, и мал.

– Темная туча идет за тобой, – произнесла цыганка, едва завидев девушку.

Света остановилась перед Ромалой. У той, несмотря на возраст, были черные, как вороново крыло волосы. Она глянула на девушку и поманила к себе черноглазого паренька. Тот наклонился к ней. Бабка что-то шепнула ему, и он убежал.

– Знаю, зачем пришла, – произнесла цыганка и тяжело вздохнула. – Роза говорила тебе, что жизнь твою пересекает дорога табора?

Девушка кивнула. Бабка пробормотала что-то на цыганском, потом вновь посмотрела на нее.

– Ты должна знать и принять решение, пока Яша не пришел. Каково бы оно ни было, его поймут и примут, и в первую очередь это сделает мой внук, – заявила она.

Света лишь недоуменно посматривала на старуху.

– Тебе предстоит сегодня, вернее сейчас, выбрать линию своей судьбы. Не люби ты так этого оторву Яшку, в жизнь бы не открыла тебе того, что таит будущее, – говорила Ромала.

Она поднялась с земли и, оправляя свои бесчисленные юбки, подошла к девушке. Взяла за руку и, глянув на открытую ладонь, произнесла:

– В жизни каждого человека происходит нечто, что предрешает его судьбу. Если бы твоя мать не опоздала в тот день на поезд, она бы не познакомилась с отцом. Она говорила, почему опоздала? Часы забыла перевести. Не побоялась и села к парню в самосвал, тот подвез. Вот так. А ведь если бы перевела часы, то тебя не было бы. Да и с Яшей ты как познакомилась, помнишь? Ведь как мать тебя отговаривала от поездки в тот день за ягодой. А ты выбрала свою судьбу. Но тогда ты не знала, к чему эта поездка приведет, а сейчас я открою тебе тайну завтрашнего дня. Если ты спасешь Яшу, то погибнешь сама. Гляди, это – линия твоей судьбы. Вот тут она раздваивается. Если ты уйдешь сейчас без него, то проживешь долгую, правда, безрадостную, одинокую жизнь. Любовь к Яше будет заполнять тебя всю. Ты его никогда не забудешь. А если вы уйдете вместе, то ты будешь всю оставшуюся жизнь счастлива, но жизнь эта будет короткой. Яша проживет долго, и ты единственная в его судьбе. Для него ты свет в этом мире, в этой жизни. Он не знает, что тебе уготовано Богом, если бы знал, то ты бы никогда его больше не увидела.

– А что его ждет, если я уйду? – тихо спросила Света.

Цыганка хитро прищурилась.

– А что происходит, когда солнца на небе нет, да луна не светит? – произнесла она, отпуская из своих костлявых пальцев руку девушки.

– Но вы же сами сказали, что я буду светом для него, – напомнила Света.

– Это произойдет, если ты останешься, – уточнила Ромала.

Девушка опустила голову. Потом вновь посмотрела на цыганку.

– То есть, если я сейчас уйду, то буду жить долго, но без любви и счастья, а Яша будет идти по жизни, как слепой. А если останусь, то мы будем счастливы с Яшей. И даже после моей смерти в его жизни будет свет, так? – подвела итог Света.

Ромала кивнула.

Девушка вздохнула, отвернулась. Не каждый день человеку предоставляют выбор судьбы. Зачастую мы принимаем решение спонтанно и только потом понимаем, что эти решения были судьбоносными. Света размышляла: жить долго – это хорошо, но жить счастливой – намного лучше. Как в той известной поговорке: жить – хорошо, а хорошо жить – еще лучше. Девушка не знала, о чем промолчала старуха: если она сейчас уйдет, Яшу поймают, осудят и убьют в тюрьме. Но Ромала знала: скажи она это, и девушка без раздумий выберет парня и короткую жизнь для себя.

Света тут повернулась к бабке, и глаза ее лучились радостью.

– Я люблю Яшу, а он меня, – произнесла она, – хочу идти по жизни с ним рядом. И быть светом для него и после смерти.

Ромала недовольно заворчала, усаживаясь обратно на свое место. Она бросила взгляд на нее и махнула костлявой рукой; браслеты коротко звякнули.

– Ступай, вон твоя судьба идет, – сказала она.

Света оглянулась и увидела Яшу, идущего к ней. Она поспешила к нему навстречу, и они вдвоем пошли к старой пасеке покойного деда Светланы. А небо заволакивало черными тучами, да вдали уже слышался гром. Надвигалась гроза.

Пасека когда-то была богатой. После смерти деда ее забросили, и от былого величия остался лишь покосившийся на одну сторону сарай с прогнившей крышей. В этом сарайчике трудно было узнать крепкий домик пасечника. В стенах появились прорехи, крыша бежала, а дверь болталась на одной петле. Внутри тоже было убого: в углу валялась неизвестно кем принесенная охапка сена, которая вполне могла бы сгодиться в качестве постели для случайного гостя. И именно сюда привела Света Яшу. Он приколотил обломком кирпича кое-где доски, повесил дверь. Девушка глядела на него, и ей казалось это неким подобием семейной жизни: муж строит жилье, а жена накрывает на стол.

– Пойдем искупаемся, – предложил Яша.

Света выглянула в окно.

– Так там гроза собирается, – заметила она.

Цыган рассмеялся:

– А перед грозой, знаешь, какая вода теплая.

– Да я и купальника-то не взяла, – пробормотала она.

– Глупости, – фыркнул парень и потащил ее за руку.

Когда они подбежали к реке, небо уже было черным, и его иногда прорезала молния. Ветер усилился, и тоненькие березки гнулись под его железной рукой. Яша бежал впереди, Света отстала от него, а потом и вовсе остановилась на крутом берегу. А цыган скидывал с себя одежду, и она не могла отвести взор от красивого тела. Ей бы смутиться и отвести глаза, но она не могла, лишь руки убирали волосы, которые лезли в глаза.

– Света, идем… – закричал он, но конец фразы она не расслышала, тот потонул в грохоте приближающейся грозы. Парень в одних трусах бросился в воду, а Света медленно шла к реке. Она видела мелькнувшую над волнами черную голову любимого, и ей почему-то было страшно. Вот он нырнул и, казалось, целую вечность не показывался на поверхности. Но вынырнул совсем близко от берега и стал выходить из воды. Его черные кудри были прилизаны, а тяжелые капли бежали по стройному подтянутому торсу. И от этих капель не было сил отвести взгляд. Света почувствовала себя развратницей, но ей хотелось прикоснуться руками к его обнаженной покрытой черными волосками груди. А еще поцеловать. Всего покрыть поцелуями, принадлежать ему. Ей было стыдно за эти мысли, но они словно ополчили ее мозг. А Яша приближался к ней все ближе и ближе. Его красивое лицо светилось радостью, он поднял одежду, и тут на землю упали первые тяжелые капли дождя.

– Дождь начинается, – сказал он и посмотрел на девушку.

Та кивнула и протянула к нему руку. Он сжал горячие пальцы любимой в своих мокрых и холодных ладонях. Лес притих, и даже ветер перестал чесать его гриву. А через секунду на землю, словно топор палача, рухнул ливень. Парочка вскрикнула и бросилась в домик. Но к нему они подбежали, промокнув до нитки. Света смеялась, как ребенок, которому разрешили побегать по лужам. Дверь была распахнута настежь, а дождь стоял сплошной стеной за ней. Девушка сняла шлепанцы и выставила босые грязные ноги под поток, взявшись рукой за косяк. Яша смотрел на нее, на ее счастливое лицо. Потом его взгляд стал блуждать по ее ладной фигурке. Футболка и брючки намокли и облепили стройное тело. Он увидел темные круги сосков, которые топорщились, и так и манили к себе. Во рту у парня мгновенно пересохло, и он шагнул к любимой. Она почувствовала его за своей спиной. Руки Яши заскользили по мокрой одежде девушки. Она замерла на миг, а потом прижалась спиной к груди родного человека, а пальцы коснулись щеки парня.

– С ума от тебя схожу, – прошептал он, разворачивая ее к себе лицом. Она улыбнулась и потянулась к нему. Ладони легли на голые плечи парня, и она прильнула к Яше всем телом, жаждущим ласк и любви.

– Люблю тебя, – сказала она…

А за порогом хлестал дождь, просачиваясь через дырявую крышу сарайчика. Да ветер норовил сорвать кровлю с их убежища, да дверь унести прочь, вот только влюбленным и дела не было ни до чего в этом грешном мире.

***

Через два дня Света вернулась в село. Мать заглядывало ей в лицо, и всякий раз девушка отводила взгляд. Теперь ей было стыдно. Как прошли эти дни, она никому никогда не рассказывала. Но то, что это были самые счастливые дни в ее жизни, она знала наверняка. Ведь она провела их рядом с любимым мужчиной, мужем. Света вздрагивала от ошалевших мыслей, воспоминаний. Яша не обещал жениться на ней.

– Ты и так теперь моя жена, – сказал он. Света в ответ улыбнулась.

Мать, увидев счастливую дочку, тяжело вздохнула. Если сплетницы села узнают, где провела эти дни Света, рты им вовек не закрыть. Участковый с Матушкиным та и не нашли Яшу. Они попытались оставить своего человека следить за табором, но цыгане заявили, что не потерпят чужака на своей территории. Вот и ушли погорельцы не солоно хлебавши. Понятно, что о пожарах никто не забыл и не простил, но они прекрасно понимали, что и у цыган память хорошая, поэтому на рожон не лезли.

Яшу в таборе приняли с распростертыми объятьями. Свету же мать встретила хмуро. Девушка не докучала ей, и тенью скользила по дому, что-то напевая под нос. Полина Яковлевна же за ней следила в оба: не тошнит ли по утрам, не потянуло ли на соленое. Но девушка вела себя как обычно, только в глазах появилось нечто, что не имеет названия, но именно оно отличает женщину от девушки. Наверно, это появилось в глазах Евы, когда она вкусила яблоко с древа Познания.

Лето катилось к своему финалу. Люди собирали урожай, в колхозе готовились к зиме. Света стала говорить об институте. О Яше она даже не заикалась, но это была лишь видимость. Мать видела, как дочь вдруг становилась грустной, глядя на календарь.

– Как быстро лето пролетело, – сказала она однажды.

Полина Яковлевна взглянула на нее и задала вопрос, который мучил ее уже давно:

– Света, а какие планы у Яши?

Девушка посмотрела на мать.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

– То самое, – не выдержала та.

Света покраснела.

– Свадьбы не будет, если ты об этом, – тихо ответила она.

– А что будет? Что? А если ты понесла от него, что тогда, а?

Девушка посмотрела на побагровевшую мать. А что тут ответить? Мать вдруг вскинула глаза и побледнела, шагнула к дочери, и, схватив ту за руку, зашипела:

– Ты что ж, спала с ним?

Света зыркнула на женщину глазами и отвела взгляд. Та, всплеснув руками, села на лавку. Дочь ждала слез и истерики, но Полина Яковлевна будто окаменела.

– Ну, вот что, мы заставим его на тебе жениться, – сказала она, – в милицию пойдем.

Света вспыхнула и во второй раз встала на защиту своей любви.

– И даже не подумаю! – крикнула она, и мать вздрогнула. – Я уже совершеннолетняя и сама могу распоряжаться своей жизнью! Я скоро получу диплом, и вообще, я самостоятельный человек! А замуж за Яшу не иду ни потому, что он не хочет, а потому, что сама не хочу!

– Но почему? – вскричала мать.

– Да тогда я должна буду сесть рядом с ним в кибитку и мотаться по миру с его табором! А я не хочу этого. Я просто не могу поступить так!

Полина Яковлевна смотрела на покрасневшее лицо дочери, у которой зло горели глаза.

– Но почему? – повторила она тихо.

Дочь перевела дух:

– Потому что ты тогда останешься совсем одна, а я не могу этого допустить, – с этими словами она вышла из комнаты, а мать осталась сидеть в раздумье за кухонным столом. Видимо, и Свете нелегко далось такое решение. Она жертвует своей любовью ради матери.

Уже поздно вечером женщина подошла к дочери, та развешивала на веревке мокрое полотенце.

– А он-то почему не останется? – спросила Полина Яковлевна.

Света поморщилась и ответила:

– Сколько волка не корми – он все равно в лес смотрит. Нельзя заставить свободного соловья петь в клетке.

Вот и весь сказ.

В середине августа табор уехал. Как происходило прощание Яши и Светы, Полина Яковлевна никогда не узнала. Только видно перекорежило оно жизнь девушке. Она очень быстро собралась и уехала в город. Приезжала она лишь на один день. Отговаривалась, что много работы, что готовится к защите дипломной работы, да еще ведь и учиться нужно. Мать смотрела на похудевшую дочку, и сердце ее разрывалось от боли. Она-то понимала, что девушке тяжело одной. Любовь к Яше ее изменила, осчастливила, окрылила, а как же непросто лишаться крыльев. Ей это чувство ведомо. Ведь она тоже любила своего мужа, но ушла, надоело просто не замечать следы помады и верить рассказам об очередной поломке самосвала, из-за которой он задержался на этот раз…