Читать книгу Нити Судьбы - Ульяна Петровна Подавалова-Петухова - Страница 3

С того дня они виделись каждую ночь. Яша под покровом ночи приходил к ней. Она с замирающим в груди сердцем смотрела, как он перелазит через подоконник. Если не было дождя, то цыган тихо поджидал девушку под окном, а она выскальзывала незаметно из дома. Они убегали от людей, от мира, от всего. Иногда сидели на берегу реки, и звонкий голос красавца-цыгана летел над ней, и Свете казалось, что даже птицы и кузнечики замолкали, очарованные песней парня. Яша звал Свету своей Лебедушкой. Он не уставал говорить о ее красоте, и она чувствовала себя именно такой: нежной, как лепесток розы; ласковой, как луч солнца на заре; красивой, светлой, как день Божий.

И она действительно расцвела, похорошела. К ней, припозднившись, пришла ее весна. Та самая, которая превращает гадкого утенка в прекрасного лебедя. Парни стали поглядывать на похорошевшую Светлану, кто-то даже отважился и пригласил на танцы, но девушка отказалась. Днем она вспоминала прошедшую ночь и думала о предстоящей. Когда она вспоминала Яшу, то непроизвольно улыбалась. Полина Яковлевна тоже заметила все перемены в дочери, но не знала, с чем это связано, пока однажды Дарья Ивановна, соседка, не сказала, глядя вслед удаляющейся Светланы с коромыслом на плечах:

– Похорошела твоя Светланка, слов нет. Никак влюбилась, а, Поль? Девка – умница: тихохонько так встречается. Никто и не знает с кем, да только шила-то в мешке не утаишь, всё равно узнают. А светится вся, будто кто загодя песочком начистил. Гляди, как бы в подоле не принесла.

– Ты чего городишь? – возмутилась женщина.

Дарья Ивановна подбоченилась.

– Городят огород! А я говорю, а ты не ори да послушай, что люди говорят.

Полина Яковлевна помрачнела. Ей ли не знать, что злые языки могут намолоть о девушке, которая засиделась в девках.

– Ну? – поторопила она.

– Вот тебе и ну, – с жаром накинулась Дарья Ивановна на соседку, – говорят, будто ночью видели твою Светку с парнем одним. Ненашенский он. Я тебе больше скажу: цыган! Тот самый, что коней в колхозе ворует. Вот поймают его, посадят, а Светка твоя с брюхом останется…

– Да что ты такое напридумывала? – перебила ее Полина Яковлевна. – Цыган! Да Света на нормальных, наших парней, не смотрит, так как несерьезные они. Одна водка на уме, а уж цыган?!

– А ты не ори, Полина, – не сдавалась Дарья Ивановна, – сама-то спроси девку.

С этими словами женщина подхватила коромысло и ушла. Полина Яковлевна чуть не бегом поспешила домой. Как коршун на цыпленка налетела она на дочь.

– Слышала, что люди-то говорят о тебе? – спросила она прямо с порога.

Девушка подняла на мать свои ясные глаза, и Полина Яковлевна опустилась на лавку, догадавшись, что соседка не солгала. Дочь стояла перед побледневшей матерью, женщина смотрела на нее и понимала, что сама виновата во всём, уж больно много свободы дала в свое время, и теперь Свету нельзя изменить, можно только сломать. Да только сломанное дерево плохо растет – долго помнит обиду. Да и что скажешь взрослой девушке, которая никак не зависит от матери, скорее наоборот: мать одевает и обувает, да еще и дефицитные продукты достает.

– Так это правда? – тихо спросила мать.

– Смотря что, – ответила девушка, и голос ее звучал твердо, как бы говоря: обидеть себя не дам, но и от правды не отрекусь.

– Что ты с цыганом спуталась? – спросила мать, и ее голос звучал глухо.

Девушка побледнела, сжав кулаки, вздернула вверх голову и ответила:

– Не спуталась, а полюбила!

Мать подскочила, бросилась на дочь, занося руку. Света шагнула назад и сказала:

– Если ударишь меня – сбегу из дома. Тебя люблю и знаю, что ты многим пожертвовала ради меня, но и любовь свою не предам!

Мать так и застыла перед девушкой. Света же проскользнула мимо и направилась к дверям.

– Дуреха! Ведь он поиграет тобой и бросит! – крикнула в отчаянье мать вслед своему ребенку.

Девушка остановилась, повернулась, глаза ее сверкали, а слова, произнесенные ей, еще долго звучали в ушах бедной женщины.

– Возможно, ты и права. Только я поняла, что по-настоящему живу лишь последние две недели. Ну и что, что он цыган. На меня в его таборе тоже косо смотрят, а его бабка – она видит судьбы людей в их глазах – сказала, что мою судьбу переезжает цыганская кибитка, а Яша по жизни со светом в душе пойдет, и не будет у нас другой жизни. Мама, милая родная, я люблю его!

Девушка бросилась к матери, а та тихо плакала, сидя на лавке. Света тоже заревела, обнимая мать. Она стояла перед матерью на коленях, а та прижимала к груди свое дитя, потерявшее голову.

– Такая умница и такая глупая, – сквозь слезы прошептала она, гладя Свету по льняным волосам.

– Мама, он хороший, он любит меня, а я… Я жить без него не могу! – зашептала горячо Света.

– Что ты? Что ты? Не смей даже говорить так! – зачастила Полина Яковлевна. – Глупышка моя, бросит он тебя. Всё это сказки про цыганские кибитки, переехавшие через твою жизнь. Цыгане они: ни кола, ни двора, что во поле ветер вольны.

Света, закрыв глаза, покачала головой.

– Ой, мамочка! Если бы ты знала, сколько раз я себе это повторяла! А посмотрю на него, и солнце в душу светит.

– Дурочка ты. К осени табор дальше поедет. Неужели думаешь, что он со своими не отправится? Не будет же он как привязанный подле тебя сидеть, – сказала мать, опустив голову на грудь, потом вдруг встрепенулась, будто вспомнила что-то, схватила дочь за руку, встряхнула ее. – Или ты с ним собралась сбежать?

И столько горя, отчаянья и боли было в этой фразе, что у Светы земля поплыла перед глазами.

– Что ты, нет, конечно, – ответила она, прижавшись к матери. – Я без тебя не могу никак. Мамочка, ведь ты моя мама. И я знаю, что никто и никогда не будет меня любить больше, чем ты. А Яша… Мам, если он надумает уехать, я его держать не стану. На все воля Божья.

Последние слова удивили Полину Яковлевну. Она нахмурила брови.

– Это, с каких это пор ты стала в Бога верить? – спросила она, отстранив от себя дочь и заглядывая в ее заплаканные глаза.

– А как с Яшей познакомилась. Он крещенный, мама, и у него крестик серебряный есть. Я тоже креститься хочу.

Полину Яковлевну передернуло от этих слов.

– Даже думать не смей, слышишь? Тоже мне Бога какого-то выдумала. Нет его. Забыла, чему учили: вера – это опиум для народа!

– Она помогает перенести страдания, – закончила известную фразу Света.

– Что? – не поняла мать.

Девушка вздохнула.

– Эх, мама. Нам талдычили только первую половину фразы. А на самом деле она звучит иначе: Вера – это опиум для народа, она помогает перенести страдания и лишения. Когда человеку больно физически, ему ставят обезболивающее. Так и вера. Когда у человека душа болит, вот тогда и помогает вера, – сказала она.

– Этому тебя тоже твои цыгане научили? – недоверчиво пробормотала женщина.

Света улыбнулась.

– Нет, это я в вузовской библиотеке прочитала. А цыгане… Мать Яши, ее зовут Роза, сказала мне одну цыганскую мудрость: «Вчера – это прошлое, его уже не изменить. Завтра – это будущее, оно тебе неведомо. А сегодня – это дар, он дан тебе ты и живи…» Мам, ты прости меня за одно, я очень не хотела, чтобы обмывали твои, да и мои, кости. А в большем моей вины нет. Мам, я просто живу!

– Нельзя жить только сегодняшним днем. Завтра наступит обязательно, и я просто боюсь, как бы тебе не было стыдно за поступки свои.

Света встрепенулась.

– Ты это о чем?

– А все о том, – надавила мать, – принесешь в подоле – срам будет несмываемый.

Глаза у девушки потемнели, и Полина Яковлевна тут же пожалела о сказанном, да слово-то не воробей: вылетело – попробуй вернуть.

– Ты, мам, даже не думай об этом, – отчеканила Света.

Мать открыла, было, рот, но дочь продолжила:

– Кто бы что бы ни сказал, не смей думать обо мне так низко.

***

Но о Светлане не судачили. Нашлись другие темы для разговоров: из колхозного табуна стали пропадать сильные и здоровые лошади. Люди, недолго думая, обвинили цыган, известных с давних времен конокрадов. Молоденький участковый, еще не успевший даже обзавестись усами, в компании главного инженера и агронома отправились в табор. Цыгане встретили делегацию спокойно. Троица, за которой увязался старый дед Игнатич, походила по табору. Посмотрела и пришла к выводу: колхозных клейменых лошадей здесь нет.

– Не пойман – не вор, – произнес участковый. Пожившие на этом свете побольше него инженер и агроном переглянулись, но промолчали.

– Нет у цыган наших лошадей, – заявил участковый на конезаводе.

Матвей Матушкин, лучший конюх района, побагровел и закричал так, что сорвал голос:

– Да ведь они это! Ослу понятно, что они, больше ведь некому!

– Не пойман – не вор, – повторил молодой милиционер.

– Дак, если зад твой примерз к стулу! – гремел Матушкин, размахивая жилистыми руками. – Ты их и не поймаешь, сопляк еще!

Видимо, последнее выражение не понравилось участковому. Шея его побагровела, и было видно, как на ней быстро-быстро бьется жилка.

– А вот за оскорбление можно и схлопотать, – процедил он сквозь зубы.

Рядом с Матвеем уже гуртовались мужики и бабы, которые пытались утихомирить разъярившегося конюха. Но у того от злости перекосило лицо, и он не собирался успокаиваться:

– Сам не схлопочи за разгильдяйство! Ловить надо цыган!

Участковый поскреб пятерней макушку, поправил фуражку и усмехнулся:

– И как же ты, гражданин Матушкин, собираешься ловить их?

Мужик выпрямился и оглядел всех суровым взглядом, а потом изрек:

– Негоже об этом болтать при всех, как бабам базарным, пошли, участковый, потолкуем.

С этими словами Матвей подошел к парню и, положив ему руку на плечо, повел его со двора. Люди, провожающие их глазами, слышали, как Матвей выговаривал молодому милиционеру:

– Молод ты еще. Не всё ведь знаешь. Я поболе тебя на свете живу, и потому поболе знаю, а ты слушай дядьку Матвея да на ус мотай. Хотя, чего там говорить. У тебя и усов-то нет…

По деревне прошел слух, что Матвей и участковый придумали план, как поймать цыган с поличным.

– Мать-то более не ругается? – спрашивал Яша у Светы.

Та сидела, прислонившись спиной к дубу, а парень лежал на траве, положив голову на колени возлюбленной. Света улыбнулась и от этого еще краше показалась цыгану. Он смотрел на нее снизу вверх и ясно представлял себе ее лицо, хотя оно и было сокрыто в тени, только улыбка блестела в лунном свете.

– Ох, Яша, Яша, – вздохнула Света.

Парень перевернулся на живот и уткнулся лицом в ее теплые ладони. Девушка улыбнулась, чувствуя, как он целует руки. Она провела рукой по его черным кудрям, он поднял глаза.

– Ох, и хороша же ты! – выдохнул цыган с неподдельным восхищением.

Хоть и встречались они уже три недели, а Свете всякий раз, когда Яша говорил о ее красоте, становилось не по себе. Она вдруг смущалась и отводила от него взгляд. Вот и теперь отвернулась. Парень, заметив это, подхватился с земли, сел рядом, обхватил ее лицо ладонями и повернул к себе. Она закрыла глаза, накрыв его пальцы своими. Он стал целовать глаза, пунцовые щеки и сладкие губы. Девушка потянулась к любимому, обняла его и прошептала:

– Ох, Яшенька, люблю я тебя, сил просто никаких нет отказаться от этой любви!

Цыган услышал в словах горечь и отстранился от нее.

– Зачем отказываться от того, что Бог дает? – тихо спросил он, глядя любимой в глаза.

Она вздохнула и собралась, было, ответить, как вдруг они услышали крик, прозвучавший над рекой.

Влюбленные переглянулись.

– Что это? – спросил Яша, поднимаясь на ноги.

– Не знаю, но будто тебя звали, – ответила тихо Света.

Они стояли и вслушивались в ночную тишину. Луна освещала луг, который перерезала дорога, ведущая к реке, блестевшей вдали.

– Я-а-а! – донеслось вновь.

– Эге-гей! – крикнул в ответ цыган так, что Света вздрогнула.

И тут из зарослей ив, которые подступали к самой воде, выскочил человек и поспешил к стоящим наверху Свете и Яше. Цыган сжал руку девушки в своей, и они поспешили навстречу пареньку. Подлетев к нему, они увидели, что тот уже изрядно запыхался, черные, мокрые кудри прилипли ко лбу, а рубаха – к телу. Мальчишка явно пробежал не один километр. Он был напуган, глаза его блестели.

– Там… там, – повторял он, указывая рукой в сторону села.

– Что там? – в нетерпении спросил Яша.

– Там… там, – как заведенный повторял мальчишка.

Яша сгреб подростка и встряхнул.

– Говори толком! – рявкнул он.

Паренек посмотрел на него виноватым взглядом и выдохнул:

– Русские вилами на конюшне Руслана припороли…

Света зажала рот руками, давя крик ужаса. С лица Яши сошла вся краска. В нем не осталось ничего ласкового и приветливого. Он отпустил паренька, а сам, не видя ничего перед собой, шагнул мимо Светы в сторону реки. Сначала шел медленно, а потом перешел на легкий бег, и уже через мгновенье мчался вниз, не выбирая дороги. Света бросилась за ним, но мальчишка ухватил ее за руку.

– Не ходи за ним. Он завтра к тебе придет, и то, если Руслан выживет.

– А если нет? – непроизвольно спросила она.

Подросток посмотрел в ту сторону, куда побежал Яша, потом перевел взгляд на девушку.

– Тогда тебе лучше забыть его, – ответил он, и, помедлив, добавил глухо, – цыгане будут мстить русским.

Мальчишка хотел проводить Свету, но она отказалась и вернулась в село одна. Сон все не шел к ней. Девушка, как зверь в клетке, металась по комнате и пыталась успокоиться, но куда там… Воображение рисовало ей картины одна страшней другой. Вот цыгане всем табором приходят в село, и у каждого в одной руке горящий факел, а в другой вилы – и начинается в селе жестокая резня. А Яша? Ведь он же любит Свету, неужели он откажется от своей любви из-за того, что случилось? Тут девушка замерла прямо посреди комнаты, будто на стену налетела. Кровь пульсировала в висках. Ей казалось, что она слышит, как стучит собственное сердце. Если Руслана припороли на конюшне, значит, он был там, то есть он полез туда зачем-то. Напрашивается вопрос: а зачем цыган полез в колхозные конюшни, если не за лошадьми? Значит, это Руслан воровал лошадей, а Яша, конечно же, знал об этом. То есть Яша лгал.

Света опустилась на кровать, и тут же услышала стук в окно. Она сорвалась с места, подскочила к окну… и остановилась. Она колебалась: нужно ли открывать окно человеку, который причастен к преступлению, и, вообще, можно ли любить такого человека? Она стояла, освещенная луной в шаге от окна, и не знала, что ей делать. Ведь ясно же, Яша всё знал о конокрадстве, но скрыл это. А может, он просто использовал ее. Нашел дурочку, неизбалованную мужским вниманием, и очаровал. Права мама: Света – дура. Купилась на красивые глаза да ласковые речи. Не любит ее Яша. Ромала, бабка его, тоже была в курсе краж, и про кибитку, переехавшую судьбу девушки, солгала. Три недели прожиты во лжи. Сама Света тоже хороша, лгала самому близкому человеку – маме. И кто в этой ситуации более грешен – Света или цыгане – нужно еще разобраться. Но тут повторно постучали в окно, и девушка шагнула к нему, открывая плохо слушающимися руками шпингалеты. Пусть так, пусть Яша все знал, но сам он не воровал. Да и потом, ну неужели он в курсе всех дел в таборе? Вон сосед Светы, ветеран войны, а гнал самогон. И когда об этом стало известно всем, участковый едва не заподозрил Полину Яковлевну с дочерью в пособничестве и укрывательстве.

Яша легко запрыгнул на подоконник. Света молча смотрела, как он закрывает окно. Цыган тоже молчал. Потом повернулся к ней, и девушка от ужаса вжалась в стену. Лицо парня было белым, но даже не это напугало ее. Это милое и всегда открытое лицо было злым, а глаза – холодными, и оттого такими чужими. Яша шагнул к ней, она еще больше вжалась в стену.

– Ты знала, что готовят нам колхозники? – глухо спросил цыган.

Горло Светы в момент пересохло, а по спине прошел озноб. Ответить она так и не смогла, лишь отрицательно покачала головой.

Парень вновь шагнул к ней, она едва не вскрикнула, но изо рта вырвался только хрип. Яша замер и смерил ее все такими же злыми глазами, и Света поняла, что он ей не верит. Это ужаснуло еще больше, и она бросилась ему на шею, покрывая поцелуями лицо. Его руки потянулись обнять любимую, и она чувствовала через тоненькую ночную сорочку прикосновение его холодных пальцев. Он прижимал ее к своей груди. И в этом объятье было столько отчаянья и боли! Он уронил ей голову на плечо, и, уткнувшись лицом в волосы, заплакал. Девушка замерла, понимая, Руслан умер. Комната вдруг поплыла перед глазами. Память услужливо нарисовала красивое и гордое лицо младшего брата Яши. Не улыбнется больше Руслан, не полетит больше над полем его чистый голос, который со временем обещал стать таким же сильным, как у брата. Света гладила любимого по черным кудрям, и оплакивала вместе с ним его безмерное горе.

***

Село гудело, как пчелиный рой. Из двора во двор передавали новость об убийстве цыгана. Матвей Матушкин смотрел на односельчан исподлобья. Едва он подходил к кому-нибудь, люди тут же замолкали, а потом, уж больно демонстративно, расхваливали нынешний урожай. Матушкин понимал: его осуждают.

Так кто же знал, что получится всё именно так? Ведь он просто хотел припугнуть вилами цыгана, да только древко стало скользким во влажных ладонях и вырвалось из рук. И никто из этих людей, провожающих его тяжелым взглядом, не знает, что и теперь перед глазами Матвея стоит вмиг побледневшее лицо молодого цыгана. А пока мужик бегал за участковым, раненый исчез. Матушкин только потом понял, что за участковым он побежал не для того, чтобы покаяться в содеянном, а чтобы показать: вот, мол, я был прав – цыгане воровали лошадей! Ведь старый конюх тихо сидел в засаде, дожидаясь, когда Руслан выведет лошадь из конюшни, и лишь когда тот появился, ведя под уздцы красавицу-кобылу, выскочил перед ним с вилами в руках.

Тела так и не нашли, хотя искали долго и упорно. По сути, искать нужно было в таборе, но участковый туда не пошел: струсил. А нет тела – нет и дела. А что трава да земля в крови испачкана, так не все ли равно от чего. Тем более, что под утро прошел дождь, и от убийства цыгана не осталось даже следов. А может, и выжил цыган?! Да только в это никто не верил, и в первую очередь сам Матвей. Да и цыгане перестали появляться в селе: хоронили соплеменника.

Света на похороны не пошла. Яша ее не звал, а сама напрашиваться не стала. Он появился на третий день. Она была очень рада, но он мало говорил и уж тем более не пел. Просто сидел рядом, держал ее пальцы в своих ладонях и думал. А думы были не светлыми. Глаза так и горели лютой злобой и теплели лишь, когда смотрели на любимую. Цыгане вновь стали появляться в селе, спокойно расхаживали по нему, и лишь по тому, как они исподтишка поглядывают на русских, было ясно, что они ничего не забыли. В воздухе пахло грозой, и она скоро должна была разразиться…