Читать книгу Вера и рыцарь ее сердца - Владимир Де Ланге - Страница 10

В ту злополучную ночь Володю разбудила жена, в глаза бил яркий свет лампочки под потолком. Спросонья он даже ее не узнал, и непроизвольно выставил руку вперед, как бы защищаясь от нападения, а Римма стояла перед ним по стойке смирно, ее косы растрепались и на ее бледном лице сверкали безумие не глаза, а глазище. Она дрожала, то ли от злобы, то ли от горя, то ли от нетерпения.

Когда мужчина проснулся окончательно, то увидел, что Римма была не одна, за ее спиной выглядывал Саша, одетый в синюю майку, кое-как заправленную в полосатые сатиновые трусы. Володя сильно любил сына, мужской характер которого проявлялся с каждым годом всё ярче и ярче.

Видя, что муж пришел в себя, Римма подтолкнула мальчика к нему и воскликнула в слезах: «Володя, твой… он надругался над нашей дочерью!» Эти слова жены входили в сердце, как внезапные удары ножа, но боль от удара еще не чувствовалась. Жена, задыхаясь от возмущения, а Володя никак не понимал, что она от него хочет.

– Гадкий мальчишка, признайся папе, что ты творил в спальне у Веры?!

Саша молчал и смотрел в пол, тогда Римма обратилась к мужу.

– Над твоей дочерью надругались, а ты спишь, как… как… как тюлень, – наконец нашла она подходящее слово для мужа и опять в исступлении уставилась на Володю, ожидая его адекватного реагирования, но тот по-прежнему сидел на кровати и потирал ладонью лоб, чтобы скорее проснуться. Видя, что до него не доходит зловещий смысл ее слов, Римма подтолкнула мальчика к мужу еще ближе.

– Ты должен с ним разобраться по-мужски, если тебе дорога честь твоей дочери. Пусть он сам тебе расскажет, что он делал в спальне у Веры. Пусть признается тебе, зачем он ее трогал.

Эти слова женщины прозвучали, как приказ, который надо выполнять немедленно. Бросив на супружескую кровать солдатский ремень, Римма вышла из комнаты, но осталась стоять за дверью, а Володя продолжал сидеть на кровати, ему было жалко, понуро стоящего сынишку и очень хотелось спать. Чтобы быстрее разрешить эту ситуацию, мужчина взял Сашу за плечи и поставил перед собой.

– Ты ее трогал? – спросил он сына, зевая.

– Кого? – тихо произнес сын.

– Мама говорит, что ты трогал Веру! Так, ты ее трогал?

– Нет.

– Ну, и хорошо, иди спать.

Тут из двери вновь показалась Римма, она уже не тряслась, а кипела от гнева: «Что хорошо? Пусть твой сын скажет, что он делал в спальне у Веры!»

– Ну, хорошо, Саша, что ты делал в спальне у сестры?

– Искал.

– Что искал?

Саша молчал, опустив голову, глядел на отца исподлобья.

– Ты трогал Веру? – опять, как бы подбирая нужные слова, повторил Володя все тот же глупый вопрос. Ему уже чертовски надоели эти ночные разборки.

– Да, не трогал я эту дуру. Что вы пристали ко мне? Что вам от меня надо!? – крикнул Саша в лицо отцу и хотел было убежать, но Володя больно схватил его за плечо.

– Я хочу знать правду! – повысил он голос на сына.

– Да, подавитесь вы своей правдой! Какую вам правду надо?! Какую?!

– Что ты искал в комнате у Веры? – Володя выходил из терпения, ему хотелось скорее разрешить это недоразумение, отпустить сына и еще немного поспать перед работой, но мальчик упрямо молчал.

– Что ты искал в комнате ночью, где спала твоя сестра?

Ответа не последовало.

– Чтобы искать, надо включить свет, а ты включил свет? – продолжал Володя допрос, как опытный следователь, чтобы по горячим следам доказать невиновность обвиняемого.

– Нет. Я хорошо вижу в темноте! – гордо ответил мальчик.

– И что ты искал в темноте?

Опять молчание.

– Зачем ты ночью пришел в Верину комнату? – уже умолял Володя сына, но тот упрямо молчал, и уголки его губ чуть приподнялись.

– Ты что, совсем отупел? – прокричала за дверью спальни Римма. – Сначала он издевался над твоей дочерью, и теперь издевается над тобой!

– Это правда? – нахмурившись, спросил Володя, заглядывая сыну в глаза.

В этом вопросе прозвучала угроза, как предупреждение, чтобы мальчик не играл с огнем, то тот уперся, как бык, и не поддавался на провокации.

– Что, «правда»? – переспросил Саша отца, он не собирался признаваться в том, что не совершал, а о том, что он искал на самом деле в зале, среди папиных журналов, говорить ему расхотелось, потому что он не был трусом, чтобы рассказывать под угрозами. Видя упрямство сына, Володе показалось, что тот над ним насмехается. Эту знакомую улыбку он уже где-то видел.

– То!.. Ты еще переговариваешься со мной?! То, что ты слышал, только-что, засранец! – не отступал Володя и уже прокричал в лицо сына осточертевший ему самому вопрос: – Повторяю! Что ты делал в комнате Веры ночью?

– Не скажу! – внезапно твердо решил мальчик, он вдруг осмелел и посмотрел на отца с вызовом.

Володя встал, взял в руки свой солдатский ремень с медной блестящей пряжкой, что оставила Римма на его кровати, и обошел сына сзади. Саша поворачивался синхронно движению отца, продолжая смотреть отцу в глаза. Когда мальчик оказался между койкой, стеной, на которой висел красный ковер, и отцом, разгоряченным упрямством сына, то почувствовал себя в западне.

– Сейчас ты у меня заговоришь! – проговорил Володя вполголоса и с размаха, но не сильно, ударил мальчика по плечам ремнем, но мальчишка от удара только вздрогнул, не отводя от отца насмешливого взгляда.

Володя растерялся, выходило, что Саша его не боялся или просто презирал?! Этого мужчина вытерпеть не мог. Он сам был на редкость упрямым по характеру человеком, и не в его привычках сносить унижение от кого-либо, тем более от своего собственного сына. Такого к себе обращения мужчина допустить не мог. Тут, с ним что-то случилось, он уже не сына видел перед собой, а того улыбающегося немца, которого надо было сломить, любой ценой, если не по-хорошему, то силой, как на войне.

– Ты у меня скажешь правду! Ты у меня признаешься во всем!

Удары один за другим посыпались на голову и на плечи мальчика. Володя уже терял им счет. Мальчик заплакал, потом застонал.

– Сашка, ты сейчас же скажешь мне правду, какой бы страшной эта правда ни была! – рычал Володя, в очередной раз размахивая ремнем, но сын вместо ответа помотал и сказал по слогам: «Я ни-че-го тебе не скажу!», сказал и опять улыбнулся.

От такого сопротивления девятилетнего пацана Володя опешил. В какой-то миг ему представилось, что означает та «страшная правда», которой пугала его жена и о которой отказывался говорил Саша. Как ушат ледяной воды, вылился на него весь ужас произошедшего в его доме преступления, его рассудок помутился.

Теперь Володя понимал Римму и был с ней заодно: зло можно искоренить только силой. Мерзкие картины насилия над его дочерью, над его сокровищем, проносились перед его глазами: вот Вера извивается в руках какого-то негодного человека, вот, она просит пощады, а злодей творит над ней всякие непотребства, насмехаясь над его маленькой девочкой и над ним, бывшим артиллеристом-фронтовиком. Гнев окончательно ослепил Володю.

Присутствие дочери Володя почувствовал нутром, каким-то шестым чувством. Он резко оглянулся. Вера стояла рядом с Риммой, она не кричала, не плакала, она молчала и дикий страх стоял в ее глазах. Этот страх разрядом молнии прошелся по его жилам, и больно резанул по сердцу. Его рука, поднятая для удара, вдруг потеряла силу, опустилась и повисла вдоль туловища. С пряжки ремня, зажатого в руке, на пол упала капля крови, а перед ним, между кроватью и стеной, вжимался в угол спальни его сын и руками, вспухшими от кровоподтеков, он закрывал голову. Не сон ли это?

По лицу избитого мальчика струйкой стекала кровь, его покусанные губы не просили пощады, и той презрительной ухмылки уже не было, а, может быть, и вовсе ее не было? Конечно, эта насмешливая улыбка сына ему, дураку, померещилось, или его бес попутал, как когда-то на войне! Как могло такое случиться, что мирное время перепутал он с войной?

В 41 году война для Володи началась со слов отца: «Ну, что сынки, началась война. Собирайтесь, будем воевать». Отец с братом Василием ушли на фронт, а Володю направили в артиллерийское училище. Победа для Володи началась с того времени, когда его сердце огнем обожгла ненависть к фашисту.

Это случилось, когда Володя шел с донесением в штаб дивизии. Ему навстречу вышагивал под конвоем пленный летчик с наглой улыбкой на губах. Эта улыбка была Володе знакома, когда его отряд выходил из окружения, этот фриц гонялся за ним на самолете, словно за зайцем, а теперь он вышагивал по русской земле, помахивая тростинкой в такт своего офицерского шага! Конвоиры с винтовками, казалось не вели его на расстрел, а охраняли. Поравнявшись с Володей, этот фриц кивнул ему, как знакомому и с той же презрительной улыбкой прошел мимо.

Четыре года войны Володя остервенело бил врага, чтобы фашисту неповадно было насмехаться над ним, советским офицером, над его родиной и над его народом, потом мимо него проходили другие плененные немцы, но эти пленные были уже жалкими и сопливыми, а тот фриц даже и с пулей во лбу оставался победителем.

Война закончилась Великой Победой, а получается, что Володя до сего дня воюет, но уже не с фашистами, а со своим единственным и любимым сыном. Как так случилось, что он готов был убить Сашу только за то, что тот имел упрямый характер и посмел гордо улыбнуться отцу с ремнем в руках.

Володя опять оглянулся на дочь. Его черноглазая любимица стояла посреди комнаты, и Римма крепко держала ее за трясущиеся плечики. Верочка, видя безумие папы, уже не сопротивлялась. Она покорно ждала своей участи, быть им избитой. В ее неестественно широко раскрытых глазах стоял такой ужас, что Володя увидел себя в них чудовищем, убивающим своих детей.

– Боже, что я делаю? – взмолился про себя мужчина, ему вдруг захотелось упасть на колени перед детьми, прижать их к своему сердцу и в порыве отцовской любви извинять за свою жестокость, но этого он сделать не мог. В этот миг он был страшен не только для детей, но и для себя самого. Строгий взгляд Риммы уже потерял над ним силу. Володя бросил окровавленный ремень перед женой и тяжелым шагом ушел на кухню. Закрыв за собой дверь кухни, он медленно опустился на табуретку, положил перед собой на стол руки, сжатые в кулаки, и затих. Очередная контузия. Мужчина не понимал, что произошло с ним этой ночью, почему он так озверел.

Что-то не так с ним, а, может быть, он еще не вернулся с войны? Ведь приходила к родителям на него похоронка, когда его ранило на Курской Дуге, а он всем смертям назло выжил, но выжил не для того, чтобы звереть в мирное время? Вспоминать о войне он не любил, но теперь эти, травящие душу, воспоминания помогали ему понять, когда он позволил ненависти так глубоко поразить его сердце.

На фронт Володя отправился в звании лейтенанта-артиллериста сразу после учебы в Челябинском военном училище. После марша по Красной площади его, командира батареи, вместе с другими отправили в теплушках под Ростов-на-Дону, где фашисты прорвали фронт. Первый бой навсегда останется у него в памяти.

Был приказ стоять насмерть. Снаряды взрывались через каждый метр, враг бил по позиции русских новобранцев остервенело. Володя еще в начале артподготовки оглох от контузии, горло пересохло от огня и песка, но кричать он мог. Короткая наводка по цели противника и приказ: «Батарея, огонь!» Первая атака была отбита, их батальон устоял, а соседи с флангов сбежали. Потом временное затишье и опять ночь вздрогнула от разрыва ракет, ярко осветивших место дислокации батареи. Немецкая артиллерия била прямой наводкой по батарее со всех сторон. Забыть такое невозможно. Искореженная от взрывов техника, разорванные в клочья тела убитых, истошные крики, надсадное ржание израненных лошадей – всё смешалось в единую картину ада. Нескончаемые шквалы взрывов сотрясали землю, от их грохота болью раскалывалась голова. И не было на это кровавое безумие никакой управы! Тогда впервые в жизни мужчины ум зашел за разум, но наводить огонь батареи Володя продолжал и снаряды его пушки в цель попадали.

Под утро к батарее пробрался посыльный с приказом немедленно отступать, а отступать была поздно, потом они выбирались из окружения. Володя отвечал за вверенные ему орудия, они не должны были достаться врагу, поэтому для их выхода из окружения надо было подобрать надежные пути.

Во время разведки, Володя был поражен, что на природу совсем не действуют законны военного времени, природа и во время войны подчинялась только своим сезонным законам. По дороге ему попалась бесхозная лошадь, она была рада послужить бойцу на задании, Володя умело оседла гнедую и она поскакала рысцой по лесной дороге, уложенной опавшей листвой. В осеннем лесу пахло грибами, и в небе курлыкали журавли, словно войны не было в помине.

Мимо Володи проехали два грузовика, в кузове которых сидели отступающие пехотинцы, он обрадовался, решив, что грузовики едут в нужном направлении, к своим, и пришпорил кобылку, чтобы та ускорила шаг. Володя уже мечтал о грибнице, как тут гул самолета ударил по ушам. Немецкий самолет показался в небе, а вскоре он уже летел над грузовиками, прицеливая бомбовый удар. Сначала первая машина взлетела в воздух, а во время второго захода самолета от разрывала бомбы загорелся и второй грузовик. Когда бомбардировщик развернулся на третий заход, Володя понял, что этот маневр по его душу.

Лошадь это тоже поняла, она вздыбилась, сбросила седока и ускакала. Володя вскочил на ноги. Нет, ему не показалось – самолет явно пикировал прямо на него. Он мог поклясться, что видел довольное выражение фашиста, сидевшего у штурвала самолета. Раздумывать было нечего, надо было удирать. Володя свернул с дороги, и как заяц, сиганул в рощу. Сброшенная бомба взорвалась рядом, но беглеца не задела. Немец, поупражнявшись в бомбометании, улетел восвояси, а Володя уже пешком продолжил разведку местности, но из головы не выходила наглость фрица, который с самолета гонялся за ним по полю, и его собственная трусость, когда он спрятался в овраге.

Тяжкие раздумья так одолели его, что он в сумерках проворонил вражескую батарею, а потом было уже поздно поворачивать назад, так как орудия батареи были направлены на него. Первая мысль была ясная и очень короткая: «Драпать второй раз? Не дождешься этого, нечисть фашистская!» Тут его память подсказала решение, а ум мгновенно просчитал, что если, немцев всего 56 миллионов, а русских 125 миллионов, то ему перед смертью надо непременно убить минимум двух немцев, чтобы погибнуть отомщенным. Володя в кармане шинели взвел пистолет, но его геройский порыв сменился радостью, потому что на солдатских пилотках он заметил красные звездочки.

– Я свой! Свой я!

Володю окружили бойцы красной армии, уже прошедшие боевое крещение. Из окружения батарея вышла без потерь, и участвовала в первом наступлении на врага, тогда он не чувствовал ненависть к врагу, а его сердце переполняла гордость быть защитником своего отечества. Такой сострадательной любви к своей Родине и к своему народу он до того дня не испытывал, и эта любовь помогала ему быть смелым и мужественным в боях с фашистами.

Володя сидел за столом на кухне. Воспоминая войны помогли ему вновь обрести твердую уверенность, что он добрый и любящий своих детей отец, который совершил ужасный поступок. И тут ему до одури захотелось выпить 100 грамм фронтовых, и тут опять перед глазами возникла надменна пленного фрица, как бы говоря, что фронтовик, думал, что победил?

– Против кого я кулак понял? Совсем обезумел! Мой сын насильник? Побойся бога, это бред! – обратился он сам к себе, и край захотелось ему свои фронтовые 100 грамм. Он грубо протер лицо ладонями, чтобы сбросить это наваждение. Не нужна ему водка, фронт остался в прошлом, но фронтовые наказы командира и в мирное время не теряют своей командой силы.

Война близилась к концу, когда Володю вызвали к командиру дивизии. На его груди рядом с двумя орденами Красной звезды блестели медали за оборону Сталинграда, за бои под Курском, за взятие Кенигсберга. Дух скорой победы поднимал настроение артиллеристам, которые в передышках между боями готовились к мирной жизни, обменивались адресами и поминали фронтовыми «ста граммами» своих товарищей, павших на полях сражений.

– Лейтенант Шевченко по вашему приказанию прибыл, – проговорил Володя скороговоркой, еле удерживая равновесие. Командир Куропаткин указал лейтенанту на стул, что стоял посредине комнаты. Володя присел на краешек стула, снял с головы полинявшую фуражку и, положив ее на колено, еще больше выпрямив спину.

– Что ты собираешься делать, лейтенант Шевченко, когда вернешься домой? – вдруг как-то по-домашнему спросил его командир.

– Буду учиться, товарищ подполковник, – без запинки ответил Володя.

– На кого ты хочешь учиться?

– На инженера, товарищ подполковник!

– Хорошо, а что дальше?

– Женюсь, чтобы были… дом… дети. Всё как положено, товарищ подполковник, – немного смущаясь, но твердо ответил Володя командиру.

– Так вот, лейтенант Шевченко, воевал ты хорошо, – начал говорить Куропаткин, медленно поднимаясь со стула, а потом он, опершись кулаками о стол, продолжал говорить уже командным голосом, – Сначала ты, лейтенант Шевченко, постарайтесь вернуться домой живым, выучиться на инженера и женитесь на хорошей девушке, чтоб воспитала детей достойными гражданами советской страны. Работай так, чтобы заслужил к старости почет и уважение. Дом построй такой, чтобы не стыдно было пригласить гостей и меня. Вот, когда вы всего этого добьетесь, лейтенант Шевченко, тогда и выпейте за здоровье свои фронтовые сто грамм. А сейчас прекратите это безобразие! Вы даете плохой пример своим солдатам. Это приказ!

– Слушаюсь, товарищ подполковник!

Это был приказ на мирную жизнь, и он имел такую же силу, как приказ командира на войне. Выкинув из головы все мысли о граненном стакане, Володя глубоко вздохнул. Фронтовая дружба осталась только в его памяти. Никто из его фронтовых друзей не горел желанием встретиться вновь в мирное время, да, и он сам ничего не сделал, чтобы отыскать своих однополчан, потому что в мирное время большего всего ему хотелось поскорее забыть мрачный ужас реальной войны.

– Как мне теперь жить дальше? – этот вопрос бил по мозгам.

Володя всегда думал о себе хорошо. Он хорошо воевал и был примером для друзей и близких. На работе он тоже старался оправдать доверие партии народа, соседи ему уважительно кивали при встрече, а женщин он к себе не подпускал, потому что любил единственную женщину на свете, этой женщиной была его жена, только с ней он чувствовал себя состоявшимся мужчиной. Потому что только Римма умела ставить перед ним недосягаемые высоты, и он шел от одной победе к другой. Римма не давала ему расслабиться ни в жизни, ни в любви.

Но в эту ночь его успешная жизнь пошатнулась, его Римма стала ведьмой, а он – палачом! Как он сможет теперь смотреть детям в глаза? Ему даже захотелось молиться, но он забыл какими словами надо молиться, а ведь он был мальчиком, когда его учила молиться мама. Как давно это было!

Молитва в глазах Володи была больше уделом женщин, проявлением их женской слабости. Он помнил, как молилась его мама. Ранним утром, когда деревню начинали будить первые петухи, она ставила в угол горницы маленькую икону и начинала молитву. Слов ее тихой молитвы разобрать было трудно, но от молитвенного шепота хорошо становилось на душе.

Подростком Володя стеснялся легких прикосновений ее натруженных рук, гладивших его по голове, и притихал, когда мама его крестила. Все его братья и сестры знали молитву «Отче наш», они вместе с родителями проговаривали эту молитву перед едой, но мамины молитвы были другие, более сокровенные, более насущные. Она молилась и за мужа, и за детей, и за соседей, даже за погоду молилась, выходя в поле.

– Мы нуждаемся в том, чтобы Господь благословил нас хорошим урожаем.

Дети в семье в церковь не ходили, не положено было при Советской власти ходить в церковь, но в семье по воскресеньям пелись песни о божественном. Володе запомнилась только одна песня, в ней говорилось о встрече на небесах. Когда Володя был еще маленьким мальчиком, ему очень хотелось хотя бы одним глазком увидеть какими бывают «небеса»? Мама с улыбкой слушала своего подросшего сыны и объясняла ему, что в небесный рай мы попадем, когда умрем. Володя в знак согласия кивал маме головой, не понимая до конца значения этих слов, и долго про себя не мог решить, что же будет для него лучше: скорей умереть и попасть в небесный рай, или все-таки пожить дольше? И от этих размышлений в его сознании осталась надежда, что смерть, может быть, не так страшна, как кажется. Это помогало ему в жизни быть смелым, а окрыляла его смелость святая материнская любовь.

Как-то ранней зимой ударил крепкий мороз, и за ночь их деревенская речка Ильинка покрылась прочной коркой льда. Когда Володя бежал по этому льду на выручку старшему брату, то он не думал о «встрече на небесах», ему нельзя было на небеса, пока его брат не будет спасен, а Василий уже наполовину погрузился в студеную воду, судорожно карябая пальцами белый рыхлый лед.

– Володька! Володька! Вернись! – слышал за спиной Володя голоса друзей.

– Ты сам потонешь, дурень! Вернись, пока не поздно! – охрипшими голосами кричали ему с берега, но Володя даже и не думал вернуться. Ведь это он подал идею лихо пробежаться по замерзшей от первых морозов реке. Это он задорно крикнул: «Братва, кто смелый – за мной!» и первым вступил на лед. Когда он пробегал под мостом, он обернулся назад, ожидая увидеть восторг детворы от его геройства, но ребята не глядели на Володю. Они стояли на заснеженном берегу и следили за его старшим братом Василием, который был тем единственным, кто побежал вслед за Володей, но на середине реки лед под ним проломился, и мальчик на глазах у друзей стал медленно тонуть.

Володя легко пробежал почти до середины пути, разделявшего его с братом, потом, осторожно опустившись на лед, змейкой пополз к Василию, а тот, ожидая подмогу, с еще большим рвением цеплялся за ледяную крошку. В момент, когда Володя был в двух метрах от утопающего, он с ужасом понял безнадежность своего положения: у него под рукой не было ничего, за что можно было утопающему брату ухватиться. Продвигаться дальше было опасно, это – верная гибель. Мысли в голову приходили одна за другой, и решение пришло.

Володя снял с себя шарф, осторожно переворачиваясь с живота на спину и обратно, сделал по его краям два толстых морских узла. В один из узлов мальчик положил кусочки льда, для тяжести. Заворожено следили за его действиями дети и взрослые, собравшиеся на берегу реки у моста. Василий держался на льду из последних сил, и, когда перед ним шлепнулся узел голубого шарфа, он вцепился в него мертвой хваткой. Осторожно тащил Володя своего старшего брата по неокрепшему льду к берегу.

Когда братья выбрались на берег, то они закоченели от холода и не могли двигаться. На их счастье, сосед проезжал мимо с телегой, полной соломы, он подобрал ребят и довез их до дома. Володя ожидал справедливого наказания от отца, потому что он осознавал свою вину. Наказали только его брата, Ваську.

Володя был любимым сыном у отца с матерью. На него родители возлагали большие надежды. Мальчик рос умным, мужественным пареньком и очень хотел учиться. В свой первый класс Володя пришел с «белыми мухами», когда все работы по хозяйству были сделаны и выпал первый снег.

– К сожалению, Володя Шевченко, ты опоздал. Приходи на следующий год. – сказал ему директор школы, глядя на мальчика из-под очков.

– Но на следующий год я тоже не смогу прийти раньше. Отец опять не отпустит в школу, пока все осенние работы не будут закончены. По этой причине мой старший брат не учится до сих пор! – настойчиво просил директора Володя.

– Извини, но программа начата с первого сентября, а ты явился в начале декабря, – директор был неумолим.

– Возьмите меня, я смогу наверстать упущенное! – не отступал паренек.

– Пойми, дети в классе прошли уже почти весь алфавит, и тебе их не догнать! И программа по математике слишком сложна, чтоб наверстать ее за один месяц.

– Я их догоню, вот увидите, я их догоню и перегоню, – в глазах у Володи стояла такая решимость и уверенность в своих возможностях, что директор сдался, решив проверить упрямого мальчика в деле. Директор школы в тот год запоздал с передачей списков учеников в район, а еще один ученик только бы улучшил показатели сельской школы.

– Дерзай, – сказал директор свое последнее слово. – Даю тебе срок до Нового года. Справишься – будешь учиться дальше, не справишься – отправишься домой, а я буду ждать тебя в следующем году!

Володя справился. Через 10 лет он с отличием окончил школу и был принят в Свердловский государственный университет, но учиться в университете, Володе было не суждено. В один из понедельников на втором месяце обучения всех студентов университета собрали в академическом зале с огромной хрустальной люстрой под потолком и объявили указ правительства о введении оплаты за обучение будущих ученых. Для многих студентов – это нововведение означало конец учебы. Знаком протеста зазвучала в стенах академическом зала шальная мелодия «Ах, вы лапти, мои лапти». Тогда многие умные ребята покинули университет, с ними ушел и Володя. Он вернулся в родное село и был принят в школу преподавателем математики в старших классах, где и учительствовал, пока война не обрушилась бедой на страну.

Село, где родился Володя, расположилось в глухом районе Алтайского края, среди густых лесов и холмов, у берегов журчащей речки Ильинки. Это место выбрал для жизни дед Володи. Он выкупил свою жену Олену из крепостных и уехал с ней из Украины на восток, вместе с другими переселенцами. Совместными усилиями переселенцев был создан на Алтае островок Украины, спрятанный среди дремучих лесов. В деревне все говорили на украинском языке, пели раздольные украинские песни, любили хорошо погулять и выпить крепкую настойку из дикой вишни, чтобы лучше плясалось. В мужчинах ценились сила и упрямство, а в женщинах – красота и покорность.

Семья Володи жила в мазанной известью хате, что стояла на краю села на невысоком холме, рядом с которым протекала речка. Двор был открыт всем ветрам, и в центре двора дымила самодельная печка с высокой трубой. Забором из сухих веток были огорожены два огорода: один – под картошку, другой – под овощи. Тоненькая скользкая тропинка зигзагом бежала среди высокой сочной травы к реке, где женщины брали воду для полива, где купалась летом детвора и где хорошо ловилась рыба. Зимой все домашние собирались у красной от огня печки, и пение печальных старинных украинских напевов под гитару и балалайку помогали коротать длинные зимние вечера.

У родителей Володи было десять детей, но места в доме хватало всем. Одним рядком спали мальчики, а у другой стены – девочки. Мама и папа спали за пологом. В доме не было ссор и ругани. Авторитет отца был бесспорным, а мама всегда находила для каждого своего «дитятки» доброе словечко. Многие в селе завидовали этой дружной семье, но завидовали не богатству, которого у них не было, а их семейному единству в труде, в отдыхе и в беде.

Степана, отца Володи, арестовали в 1936 году, объявив его врагом народа. Сгорела мельница, охранять которую председатель колхоза обязал его в течение несколько месяцев. Степан не раз обращался в сельсовет, чтобы ему нашли помощника для охраны мельницы. Председатель сельсовета только обещал рассмотреть этот вопрос, но ничего не решалось. Мельница сгорела, когда Степан ушел домой, чтобы взять еду на ночное дежурство.

Все в деревне знали, что на Степана Шевченко донес в НКВД сам председатель колхоза Коврига, а ему-то и обижаться на жизнь было стыдно. Коврига имел добротный крестовый дом, правда, сварливую жену в нем, но зато покорную, она совсем не мешала мужу заводить пышных сладострастных любовниц. Сытную жизнь вел председатель при советской власти, и так растолстел, что садился сразу на два стула, но сам добрее от этого не стал. Жену, дочерей и всех жителей села Коврига держал в ежовых рукавицах, зато с районным начальством умел хорошо ладить. Всё было хорошо у председателя в жизни, но обида юности змеей лежала на его сердце.

Ладная дивчина Мария отвергла его, богатого и знатного жениха, чтобы выскочить замуж за бедняка Степана. Ревность сжигала Ковригу долгие годы. А как стал он верховодить в деревне, то отыграться решил на Степане. Любил этот Коврига пакостить людям.

Тогда время было такое, по одному доносу людей хватали и без суда и следствия отсылали в лагеря, а бывало, что и до тюрьмы дело не доходило, прямо на месте приводили смертный приговор в исполнение, а если сам председатель сельсовета донос написал, то никто в деревни сомневался, что не увидят более Степана Шевченко живого.

Когда отца арестовали, Володя с Василием уже готовились ночью поджечь крестовый дом председателя, но мама тихо подошла к ним после ужина, положила им руки на плечи и сказала: «Ох, сынки, не спешите делать зло, как-бы оно к вам самим не вернулось», – и потом, вздохнув, добавила: – «Бог ему судья! Не забудьте, что батя сказал вам на прощанье. Ты, Василий, как старший, будешь детям за отца, а ты, Володька, утихомирь свою прыть и учись справно». После ареста мужа, по воскресным дням, Мария, одевала на голову нарядный платочек, подаренный ей Степаном, и отправлялась на богослужение в маленькую церковь, что стояла в пяти километрах от их села, и там она вымаливала своего мужа у Бога, чтобы дети сиротами не остались.

Степана освободили перед самой войной. Этого не ожидал никто в селе, потому что это было чудом – выйти из лагеря живым. К Степану толпами шли люди, чтобы узнать что-нибудь о своих близких, о таких же, как и Степан, «врагов народа», от которых уже долгие годы не было известий.

Когда началась война, провожая на фронт мужа и двух сыновей, Мария не кричала от горя и не плакала горючими слезами, она их благословляла и крестила, а в одежду Степана, Василия и Володи она зашила молитву «Живый в помощи…», которую ей написала на листочках старшая дочь Надежда. Володя знал о молитве, написанной рукой сестры, и не стал вступать на фронте в ряды коммунистов, ибо в глубине души боялся разрушить силу материнской молитвы.

Степан и его сыновья живыми возвратились домой через четыре года. И дом опять наполнился радостью и песнями. Через год после их возвращения Мария родила еще одну дочку, Раису. Уверенность в завтрашнем дне озаряла их жизнь. В селе был уже новый председатель сельсовета, не из местных сельчан, бывший фронтовик, а Коврига перед самой победой скончался от сердечного приступа, после бани под водочку.

– Володя, Володя.

Тихий голос жены пробудил его от воспоминаний. Римма сидела напротив него за кухонным столом.

– Володя, – говорила ему Римма одобряющим тоном, – Володя, ты поступил правильно. Зло должно быть наказано в его зародыше.

– Но Саша не признался! – вставил устало Володя.

– Вера – тоже, но это дело времени и зависит от нашего с тобой родительского усилия.

– Римма, как же нам теперь жить?

– Бороться со злом и не дать ему нас победить, – ответила Римма уверенно.