Читать книгу Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Т. 2 - Юрий Александрович Лебедев - Страница 29

И Курчатов начал работать так, как никто другой – он ведь теперь не относился к множеству ученых, «незнакомых с ходом работ за границей». В последующем консультации с разведкой стали практически регулярными, особенно после образования специального подразделения («группа “С”»), координирующего работу НКВД и ГРУ по атомной разведке, данные из которого направлялись лично Курчатову.

Эта группа, как утверждает Судоплатов, была создана в связи с просьбой самого Курчатова

«поручить разведывательным органам выяснить ряд важных вопросов о состоянии атомных исследований в США»[197].

Никаких документальных подтверждений участия Судоплатова в обеспечении разведывательной информацией Курчатова вплоть до осени 1945 г. нет. Но существование группы, «работавшей на Курчатова», несомненно.

Известны два лица, реально готовивших в период 1943–1945 гг. информацию, которая попадала к Курчатову. Это помощник заместителя председателя СНК СССР М.Г. Первухина А.И. Васин и Е.М. Потапова.

А.И. Васин

«до середины 1945 года выступал “связующим звеном” между НКВД – НКГБ, ГРУ и СНК. Через него прошла вся секретная переписка, отражающая взаимодействие этих организаций. В частности, материалы, добытые советской разведкой с 1942 года до середины 1945 года. Так что скромный чиновник из СНК был лучше осведомлен о размахе советского атомного шпионажа, чем руководство Первого управления НКГБ или ГРУ. А к органам госбезопасности, а тем более к разведке, Александр Иванович Васин никакого отношения не имел, не считая того, что за ним присматривали чекисты – слишком много он знал. Инженер-теплотехник по образованию, он непродолжительное время проработал на производстве, а затем ушел на административную работу в аппарат СНК. Прекрасное техническое образование позволило ему легко разобраться в основах атомной физики. После создания Отдела “С” НКГБ – НКВД СССР он продолжал курировать переписку по “атомному проекту” Специального комитета СНК СССР с Лубянкой и “Аквариумом” (неофициальное название ГРУ)»[198].

Е.М. Потапова —

«сотрудница 3-го отдела Первого управления НКГБ СССР переводчик с английского языка майор Елена Михайловна Потапова. Именно эта женщина, а не сотрудники таинственной группы “С”, с 1942 по 1945 год готовила на основе полученных из-за рубежа материалов справки для передачи их научному руководству советского атомного проекта… В 1937 году она закончила Московский химико-технологический институт, но по специальности работала недолго. В 1938 году ее зачислили в штат центрального аппарата НКВД»[199].

К сожалению, подробности биографии Е.М. Потаповой установить не удалось – ее студенческого дела в архиве РХТУ им. Д.И. Менделева не обнаружено. Может быть, по той же причине, по которой в архиве Колумбийского университета не обнаружилось документов студента Коваля. И то, и другое, как мне кажется, можно попробовать разыскать в архивах соответствующих спецслужб России и США.

В период 1943–1945 гг. работа Курчатова с материалами разведки была организована в Кремле:

«По указанию Берия на третьем этаже помещения арсенала был оборудован небольшой кабинет, где офицер НКВД мог встречаться с Курчатовым и передавать ему секретную информацию, полученную из-за границы по каналам разведки. Этим офицером был Леонид Квасников – руководитель подразделения научно-технической разведки (НТР), которого впоследствии сменил на этом посту Лев Василевский. Кабинет был наскоро обставлен мебелью: письменный стол, кресло, настольная лампа, телефонный аппарат. Курчатов проводил в нем долгие ночные часы, изучая материалы разведки. Здесь же он сообщал представителю НТР о своих оценках того, с чем только что ознакомился, и о своих потребностях в дополнительной информации… Материалы НТР, поступавшие из Англии и Америки, направлялись в группу обработки для перевода на русский язык. В первые годы – с марта 1943 по сентябрь 1945 года – документы целиком передавались Курчатову, который решал, какие из них и кому направить. Брат Игоря Курчатова Борис, тоже физик, имел полномочия действовать от его имени и был единственным человеком в Лаборатории-2, помимо Игоря Курчатова, кто просматривал эти документы… Все материалы хранились в трех сейфах. В первом находились оригиналы сообщений из резидентур, во втором – переводы сообщений, но уже без псевдонимов агентов, от которых они были получены. Третий сейф был предусмотрен для документов, предназначенных к сжиганию. Курчатову было разрешено просматривать содержание всех трех сейфов <выделено мной — Ю.Л.>»[200].

Есть в этом описании кремлевского кабинета Курчатова что-то инфернальное. И когда я попал в дом-музей Игоря Васильевича в московском институте его имени, меня поразила фигурка Мефистофеля у камина:

Скульптура Мефистофеля в музее Курчатова[201].

Эта фигурка в моем сознании сразу проассоциировалась с той ипостасью Игоря Васильевича, которая «волею судеб» связала его с сообществом «рыцарей плаща и кинжала». Такую же скульптуру я обнаружил на фотографии интерьера рабочего кабинета И.В.Курчатова на промплощадке строительства первого промышленного атомного реактора под Челябинском. Похоже, что и сам Игорь Васильевич считал Мефистофеля одним из своих сотрудников…

Не менее демонический мотив обнаружился и в недавно рассекреченных материалах Манхэттенского проекта:

Тень Оппенгеймера, склонившегося над «Гаджетом»[202].

Контакты с разведкой постепенно сделались для Курчатова своеобразным «допингом» и даже «информационным наркотиком».

Вот свидетельство тому историка, имевшего личный доступ к архивному делу КГБ № 13676 («Энормоз»). В этом деле, по сведениям А.Б. Максимова, историка разведки НКВД, под грифом «хранить вечно»,

«имеются на листах разведывательной информации отзывы и заключения Игоря Курчатова: “Было бы хорошо получить… ”, “очень важно знать… ”, “крайне важно выяснить… ”. Таких обращений сотни… <выделено мной — Ю.Л.> И разведка “получала”, “узнавала”, “выясняла”… Со слов разведчиков-атомщиков известно, что Курчатов ни разу не отверг информацию разведки как сомнительную или неугодную»[203].

Но я не вижу в этом свидетельстве ничего обидного или порочащего научную и человеческую репутацию Курчатова.

Что касается науки, то данные разведки позволяли Курчатову быстрее решать стоящие перед ним задачи. Эта помощь ускоряла решения, но сами решения требовали его научной работы. А это была очень трудная и ответственная работа. И далеко не всегда он соглашался с ответами из судоплатовского решебника.

Например, при обсуждении важнейшего вопроса о конструкции первого советского промышленного атомного реактора в Челябинске (комбинат № 817, реактор А, «Аннушка») он поддержал конструктора Н.А. Доллежаля, предложившего принципиально новое конструкторское решение.

«Важно подчеркнуть, что, как было известно И.В. Курчатову из разведдонесений, в американском уран-графитовом реакторе… стержни располагались горизонтально… Однако Научно-технический совет ПГУ решил на своем заседании, продолжавшемся с короткими перерывами 92 часа, принять вертикальный вариант Н.А. Доллежаля, разработанный в НИИхиммаше. За это твердо высказались Курчатов, Поздняков, Славский, Меркин, Доллежаль, Калинин и Кондрацкий. Остальные члены комиссии отдали предпочтение горизонтальному варианту»[204].

Степень личной ответственности Курчатова в этом случае была сугубой. Дело в том, что

«на все крупные объекты атомной отрасли назначались свои научные руководители, подчинявшиеся И.В. Курчатову. Однако научным руководителем комбината № 817 Курчатов назначил себя сам, продолжая нести одновременно груз научного руководства всем Атомным проектом»[205].

Что же касается человеческой репутации, то взятый им на себя тайный грех «информационного наркомана» спасал десятки (может быть, даже сотни, если учитывать «спецконтингент ГУЛАГа») тысяч людей от бессмысленной, тяжелой, а порой и смертельно опасной работы, неизбежной при отказе Курчатова от «информационного допинга». Так что был этот грех – во спасение непричастных.

Для Курчатова психологическим следствием этого «греха» было, вероятно, подсознательное ощущение себя «демиургом информационного поля». Как пишет известный разведчик и историк В.Б. Барковский,

«вся поступавшая из резидентур информация передавалась лично И.В. Курчатову и в его интерпретации доводилась им до своих избранных сподвижников <выделено мной – Ю.Л.>»[206].