Читать книгу Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Т. 2 - Юрий Александрович Лебедев - Страница 35

И после создания Спецкомитета, 28 сентября 1945 г. при нем было создано «Бюро № 2», а 27 сентября в структуре НКГБ появился «Отдел “С”». И тем, и другим руководил П.А. Судоплатов.

Бюро № 2 было «официальным прикрытием» отдела «С» – для «не очень посвященных» ученых. Создание же отдела «С» было обусловлено тем, что для обеспечения успеха стратегии Курчатова требовалось добывать и обрабатывать очень большой объем развединформации.

«Штат отдела “С” состоял из 34 сотрудников (оперативные и научные работники, переводчики[248], библиотекарь, шифровальщик, технический персонал и т. п.). Дополнительно предусматривался резерв по “негласному штату” – 20 человек. Главными специалистами отдела были физики – Я.П. Терлецкий и А.Н. Рылов: “26 сентября 1945 года… Павел Судоплатов объявил Якову Терлецкому и Аркадию Рылову об их назначении заместителями начальника Отдела „С“ НКВД СССР по научной части”»[249].

Образование отдела «С» происходило быстро и четко, условия работы для сотрудников создавались самые благоприятные.

Вот маленький «бытовой пример». К моменту начала работы семья А.Н. Рылова (жена и трое детей) находилась в Якутске. Жена преподавала в Якутском педагогическом училище (ЯПУ) и дирекция не отпускала ее. Ситуация разрешилась быстро. Вот дневниковая запись самого А.Н. Рылова:

«Прилет Марты, Юры, Володи, Веры + капитан для сопровождения. Прилет на Центральный аэродром 5.XII 45 г. Организовали перелет Л.П. Берия и П.А. Судоплатов. Сопротивление в ЯПУ. Не дали денег на дорогу. Всё было организовано за счет КГБ. Всё это произвело сильное впечатление в Якутске»[250].

П.А. Судоплатов[251]

Я.П. Терлецкий[252]

А.Н. Рылов[253]

В письме ко мне В.А. Белобородова сообщила об истории вхождения А.Н. Рылова в Атомный проект:

«Папа, будучи кандидатом физ. – мат. наук, в 1940 году отправился в город Якутск (ковать национальные кадры). Он преподавал физику в Якутском педагогическом институте, который впоследствии стал Якутским Государственным университетом. Летом 1945 года во время каникул он приехал в Москву (вся семья была в Якутске) и пришел к своему научному руководителю поговорить о продолжении научной работы (то бишь о докторской диссертации). Тут мнения нашего семейства разделились. (Папочки нет, спросить не у кого). Один брат говорит, что на физфаке он встретил Курчатова, и на вопрос, чем он занимается, ответил: “Гоняю космические лучи… ”. Другие вспоминают, что когда Аркадий Никифорович был у своего руководителя, побеседовал с ним и уже хотел прощаться, то зазвонил телефон. Это был август 1945 года. Видимо, в срочном порядке, создавался отдел С. На другом конце провода, видимо, давали указания… На что его руководитель ответствовал: “Один уже есть… ”. После чего папа никуда не ушел, чуть ли не на следующий день приступил к работе, а семья (мама с тремя детьми) через пару месяцев была доставлена в Москву в сопровождении капитана соответствующей службы…»[254].

Я думаю, что правдой является и то, и другое… Но смысл в том, что нашей судьбой управляет «Его величество случай». Улыбка Судьбы – А.Н. Рылов стал «атомным ученым» столь же случайно, как Ж.А. Коваль стал «атомным разведчиком».

Постепенно Бюро № 2 стало равноправным производственным отделом Спецкомитета. И, как и всякий производственный отдел, он «забюрокрачивался» и «заболачивался».

«Нелепо полагать, что разведывательная информация из-за рубежа всякий раз была «лакомым кусочком», без которого наши ученые не могли сделать и шага. Конечно, всякий полученный разведкой материал – уже огромное достижение. Другой вопрос, каково реальное значение добытой информации и что из нее было в действительности использовано на практике. По разным причинам и далеко не всегда добытые сведения оказываются востребованными»[255].

Разведчики очень часто меряют свои успехи в «листах» переданной информации. Показательно, что когда в 1942 г. обсуждалась кандидатура научного руководителя советской атомной программы, одним из существенных соображений при выборе было то, что «кандидат» должен уметь быстро оценивать данные разведки. Как пишет Жорес Медведев,

«позиция НКВД в этом выборе была важна прежде всего потому, что выбранному “лидеру” нужно было знакомиться в разведуправлении НКВД с большим количеством документов, многие из которых даже в НКВД никто не мог прочитать. Они состояли из формул, схем, расчетов и объяснений на английском языке. К этому времени в НКВД накопилось уже около двух тысяч страниц сугубо научных материалов. Любой физик, которому доверили бы руководство проблемой, первые месяцы должен был бы работать в НКВД, а не в лаборатории»[256].

К 1945 г. листов стало еще больше. Как вспоминает Я.П. Терлецкий,

«в сейфах Отдела “С” находилось около 10 000 страниц этих, в основном американских, секретных отчетов»[257].

Не знаю, как разбирались в этих «тысячах страниц» физики Я.П. Терлецкий и А.Н. Рылов, но даже после их экспертизы для рассмотрения на Научно-техническом Совете Спецкомитета правительства СССР по атомной проблеме под грифом «Совершенно секретно (Особая папка)» порой (в данном случае это было 8 августа 1946 г., судя по дате совершенно секретной записки П.А. Судоплатова к П.Я. Мешику, рассекреченной 15.11.1993 г. и опубликованной в мемуарах П.А. Судоплатова[258]) представлялись такие добытые разведкой материалы, как, например, «Обычное решение алгебраических многочленных уравнений» на 45 листах[259] или «Кинетика образования реактива Гриньяра» на 24 листах[260].

С точки зрения «обычного» математика или химика эти материалы тривиальны и даже на гриф «Для служебного пользования» претендовать не могут.

Но у разведчиков другой взгляд – важно не только содержание документа, но и то, где и как он получен, его принадлежность тому или иному лицу или организации, связь с той или иной проблемой. Листок ясеня – ботаническая банальность. Но если выясняется, что этот листок упал с дуба, эта информация – серьезный повод для ботаника задуматься.

Но такого рода информация – об обстоятельствах получения тех или иных документов – в советском атомном проекте никогда не раскрывалась разведкой перед учеными.

Действовало абсолютное правило «обезлички» развединформации. Считалось, что ее потребители должны полагать, что информация получена в рамках работы какого-то другого секретного отдела, который предоставляет важные результаты своей работы коллегам.

Думаю, что в случаях, подобных описанному, некоему квантовому «внешнему наблюдателю» было бы забавно наблюдать, как члены Научно-технического совета, слушая доклад «Обычное решение алгебраических многочленных уравнений», недоумевали – какой ерундой занимаются некоторые наши отделы и лаборатории! Но вряд ли они высказывали свои недоумения вслух. Срабатывали и корпоративная этика, и соображения о том, что «руководству виднее», над чем нужно работать коллегам.

Но я не могу понять, какими соображениями руководствовались Я.П. Терлецкий и А.Н. Рылов, весьма квалифицированные физики, выставляя на доклад Научно-Технического совета подобные материалы. Единственное разумное объяснение – это неизбежное «замыливание» взгляда при переработке огромного массива информации – «Монблан информации», как охарактеризовал его А.Н. Рылов[261].

Ясно, однако, что принцип «обезлички» спасал агентуру, но он же и обесценивал порой результаты ее работы.

Рискну предположить – вопреки распространенному мнению о том, что только Курчатов и Харитон (ну, и Щёлкин, конечно!) сознательно использовали в своей работе данные разведки – достаточно большое число сотрудников «средневысокого» уровня догадывались, что стоит за вывеской Бюро № 2.

Вот как описывает работу Бюро № 2 Л.Р. Квасников:

«Все эти материалы в конечном итоге проходили через Терлецкого. Он их докладывал на Совете, а все, собравшиеся там, вставали и говорили: “Этот доклад запишите мне”. Алиханов просит: “Мне этот”, а ему говорят: “…этот тебя касается вопрос, – хорошо, записать: Алиханов! Кикоин, – ага, диффузия? Записать ему. Оружие? Харитон? Хорошо, записать Харитону!”. Они приезжали ко мне на работу, знакомились с материалами и их использовали. “Нет!” – сегодня утверждают. А я говорю: “Ну как же тебе не стыдно, ты же у меня сидел, знакомился с материалами, а теперь говоришь, что ты их не использовал!”»[262].

Разумеется, и этот эмоциональный пассаж великого разведчика имеет подоплеку. Фактически Квасников здесь сетует на то, что члены Технического совета при Спецкомитете и лица, допущенные к его работе, верили тогда или теперь делают вид, что верили тогда в пущенную руководством Спецкомитета байку о том, что Бюро № 2 – это просто «обменный пункт» информации между различными подразделениями советского атомного проекта.

И я согласен с Леонидом Романовичем – такие жизненно-опытные люди как Алиханов, Кикоин, Иоффе и другие слушатели докладов Бюро № 2 (во всяком случае, значительная их часть) должны были понимать, откуда берется информация для таких, например, докладов, как «Общее описание атомной бомбы» (материал № 246, 7 листов); «Данные о конструкции атомной бомбы» (материал № 56, 10 листов); «Заметки о производстве атомной бомбы» (доклад № 6 на 10 листах); «Список лиц, принимавших участие в разработке атомной бомбы» (на 2 листах); «Атомные котлы»; «Заметки о состоянии работ по использованию атомной энергии в Англии» (на 3 листах)[263].

И ведь здесь перечислены только некоторые доклады осени 1945 г., когда каждый из присутствующих знал, что сам он только начинает работу над каким-то элементом создания нашей бомбы. И если верил, что где-то у нас уже сделано то, о чем сообщается в докладе, то должен был задать вопросы «Где? Кем? А я-то здесь зачем?».

Ведущие члены Технического совета просто знали об источниках информации Бюро № 2. Как пишет В.Б. Барковский,

«академик А.Ф. Иоффе считал, что “информация на много месяцев сокращала объем работ и облегчала выбор направлений… Я не встречал ни одного ложного указания”»[264].

Бойцы вспоминают минувшие дни… П.Л. Капица, И.В. Курчатов, А.Ф. Иоффе, 3 февраля 1960 г.[265]

А то, что присутствовавшие на заседаниях «рядовые специалисты» достаточно быстро поняли суть Бюро № 2, подтверждается таким эпизодом из рассказа Я.П. Терлецкого о первом заседании Технического совета. Перед началом его доклада Борис Львович Ванников

«объявил, что будут доложены материалы “Бюро № 2”, тактично потушив возникшие недоуменные вопросы об этой организации»[266].

Жаль, что Яков Петрович не детализировал, в чем же состояло это «тактичное разъяснение» и почему «потухло» естественное любопытство «рядовых» участников заседания. Но факт – ученые оказались понятливыми и после первого же разъяснения на следующих заседаниях никакого недоумения по поводу «материалов Бюро № 2» не возникало.

Степень понятливости ученых – и наших, и иностранных – видна из такого воспоминания Ю.С. Владимирова, одного из ведущих наших ученых в области теории гравитации:

«Терлецкий это фигура интересная. Он работал в соответствующей структуре. Но это нигде не афишировалось, нигде не говорилось. Это была некоторая тайна. Когда об этом заговаривали близко, то люди замолкали. Но то, что он там связан с чем-то, это чувствовалось. На все конференции он ездил, хотя многих заворачивали… Он везде был… Это всё так.

Вот в Копенгагене я жил с ним во время конференции в одной комнате, но никаких у нас разговоров об этой его деятельности не было. Никаких. Другое дело, что на меня стали смотреть косо иностранцы, зная, что мы живем с ним в одной комнате… Я оказался в какой-то степени жертвой. Нет, он ничего мне не говорил… Он был воспитан этой системой достаточно хорошо»[267].

Прежде, чем обсуждать конкретные результаты, полученные Жоржем как атомным разведчиком, и обсуждавшиеся на заседаниях Технического совета как данные Бюро № 2, полезно осознать, на каких тонких ниточках была подвешена работа по их добыванию, да и само существование разведчика Дельмара в 1940–1948 гг.

Невозможно отследить все «подводные камни» и «минные поля», опасности встречи с которыми удалось преодолеть Жоржу. Но один пример реконструируется достаточно подробно.