Читать книгу Однажды в старые добрые времена. Книга вторая - Ирина Лем - Страница 34

Утро началось с дождя, а когда он прекратился, небо продолжало хмуриться, будто предвещало еще больше неприятностей – бурную грозу или даже град. Ожидая улучшения погоды, Джоан с воспитанницами поднялись в детскую, и каждая занялась своим делом.

Обуреваемая энергией, Кэти собралась развязать войну «лиловых» против «желтых» и принялась строить из кубиков укрепления для той и другой стороны. Она еще не решила – к кому присоединиться, потому строила с одинаковым усердием. Солдаты обоих цветов стояли поодаль в кучке и ждали приказа начать воевать.

Более спокойную Молли не увлекали страсти подвигов. Она занялась мирными делами – вообразила себя многодетной мамочкой, окружилась куклами-детьми и принялась их воспитывать. Она смешно выставляла указательный пальчик и с интонациями гувернантки обучала их правилам хорошего тона – чтобы и на приеме, и на прогулке вели себя «как леди».

Джоан устроилась за столом, достала рисунки, сделанные накануне Кэти, Молли и Томом, и принялась рассматривать.

С заданием – нарисовать тигровую лилию, которую Том предусмотрительно захватил из оранжереи, все трое справились отлично, учитывая возраст и способности. В детских рисунках важно не мастерство, а старание.

Работу Кэти отличала схематичность: она изобразила шестикончную звезду с тремя тычинками посередине, похожими на молоточки. Молли нарисовала нечто вроде оранжевой ромашки, сзади пририсовала карандашом два уголка и на вопрос «что это?» ответила «это ушки моей пони Вики, когда она нюхает цветок». Далее Джоан расспрашивать не стала – у Молли свой мир, не детский, не взрослый. Свой.

Рисунки девочек Джоан отложила. Позже сделает из них альбом, который они будут показывать родным и который останется потом в семейном архиве.

Вот рисунок Тома. Совсем другой уровень. Почти профессиональный, у Джоан лучше бы не получилось. Лилия как живая: желтый цвет на краях лепестков плавно переходит в оранжевый, каждое пятнышко выписано с усердием и отличается от других, тычинки усеяны пыльцой и выглядят мохнатыми, кажется, тронь их, и пыльца останется на пальцах.

Конечно, Том имеет преимущество – работает в оранжерее и каждый день видит цветы. Но дело не только в этом. Мальчик отлично владеет техникой рисунка. Его никто не учил, значит – взаимодействие глаз и руки у него от природы. Плюс ощущение гармонии. Все вместе называется талант. Если его развить, получится настоящий художник.

«Я бы ему помогла, но прежде хочу выяснить, не случайность ли этот рисунок. Удастся ли Тому так же хорошо изобразить другие предметы, отличные от тех, что ежедневно мелькают у него перед глазами. Дам детям другое задание. Прямо сейчас?».

Джоан отложила листки и оглянулась на воспитанниц.

– Кэти, Молли, вы не устали играть?

– Ой, устала кубики таскать, – пожаловалась старшая сестра. Она оставила оборонительные работы и развалилась на подушках на полу, раскинув руки. – И солдат поднимать надоело. Война еще не началась, а они все время падают, будто их по-настоящему убили.

– Я тоже устала, – поддержала младшая – скорее из сестринской солидарности, чем по правде. Она махнула рукой, сметая кукол в одну кучу. – Надоело их раздевать, спать укладывать, потом поднимать и опять одевать. Пора бы им самим научиться. Не хочу иметь детей! – неожиданно заявила Молли и нахмурилась.

– Хотите порисовать? – спросила Джоан.

– Хотим! – хором ответили девочки и, забыв об «усталости», побежали к гувернантке. На ходу сыпали вопросами: – Что будем рисовать? Пойдем сегодня на улицу? А когда сказки читать?

– Сказки почитаем перед сном. На улицу пойдем, если распогодится. А рисовать будем что-нибудь посложнее цветка…

Джоан обвела взглядом комнату, подошла к шкафу с игрушками и достала самую нарядную куклу. Она была слишком красива, чтобы с ней играть. Одежда выдавала ее благородное происхождение: розовое атласное платье с рюшами, на шее жемчужные бусы, в ушах такие же серьги, на голове шляпа из кружев и перьев. Она глядела голубыми глазами в пол-лица со спокойной уверенностью, что с ней не посмеют обращаться небрежно.

Со всем уважением Джоан посадила ее на стол.

– Например, нарисуем эту куклу. Ее зовут Серафима.

– Серафима? – переспросила Кэти. – Никогда не слышала такого имени. Расскажите что-нибудь про нее. Легенду или…

– Знаю стихи. В древних книгах серафимами звали светлых ангелов, защитников добра и любви. Их часто упоминали поэты.

…Хотя ресницы душу скрыли тенью,

Ты блещешь грустной нежностью своей.

Как серафим, несущий утешенье,

Но сам далекий от земных скорбей.

И я склоняюсь ниц в благоговенье

И оттого люблю еще сильней.

– «И оттого люблю еще сильней», – проговорила мечтательно Кэти. – Я бы посвятила эти стихи… – Она замолчала, взяла рисунок Тома, который лежал сверху, и принялась пристально рассматривать.

– А я бы посвятила моей любимой Вики, – сообщила Молли. – А вы кому, мисс Джоан?

Вопрос застал врасплох. Джоан вдруг сообразила, что когда она обычно читала поэтические строки, обязательно представляла – кому их посвящала. Читая на английском, она представляла Алекса, потом Джереми. Читая на испанском, представляла того красивого тореадора в красном костюме, что пел серенады даме в беседке. Кстати, книжка та куда-то подевалась, несколько дней уже ее не видела. Ну, не важно. Книжка старая, к тому же на не понятном для местных обитателей языке. Она ни для кого не представляет ценности. Найдется.

– Давайте пригласим Тома, – предложила Кэти.

– Да, давайте, – сказала Молли, второй раз за один день соглашаясь с сестрой. Редкий случай взаимопонимания. Затишье перед бурей? Как бы они через пять минут не подрались… – Он рассказывает интересно. И рисует лучше нас.

– Хорошо, – сказала Джоан. – Готовьте краски и воду. Я схожу в оранжерею за Томом. Без нас не начинайте, пожалуйста. – Взяла его рисунок и вышла.

Оранжерея располагалась в торце левого крыла, чтобы туда попать, Джоан пришлось совершить целое путешествие – спуститься по лестнице, потом под нее, потом пройти через коридор, галерею и зимний сад. Коридор был низкий, темный и похожий на все коридоры старых замков: на стенах портреты, по бокам продолговатые столы и диванчики, на полу ковровые дорожки, приглушающие шаги. В конце его виднелась высокая арка, прикрытая с двух сторон гардинами, подобранными посередине.

За аркой находилась галерея. Она была в два раза выше коридора и в сто раз светлей. Полукруглый потолок ее украшали лепные орнаменты и барельефы на охотничьи темы. Правая стена состояла из окон, тянувшихся от пола до потолка, снаружи в них сочился ненастный серый свет и создавал атмосферу легкой грусти.

Перед окнами на мраморных подставках стояли женские и мужские бюсты с античными прическами и обрубленными руками. Вероятно, это были второстепенные божества, имен и заслуг их никто теперь не знал. Они с равнодушной усталостью смотрели на противоположную стену, которую заполняли тропические растения-ползунки и цветущие орхидеи. Наверное, бюсты мечтали иметь руки и ноги, чтобы бродить вдоль галереи, любоваться на лепнину и рвать цветы. Джоан показалось – они проводили ее завистливыми взглядами. У нее есть то, чего нет у них, выходит, она удачливее небожителей.

Галерея заканчивалась такой же аркой, какой и начиналась, за ней открывался зимний сад – прекрасный, как уголок Эдема. Джоан меньше всего ожидала увидеть его в мрачном чреве Милтонхолла. Она ахнула и застыла, оглядываясь с удивлением и недоверием, будто ожидала, что вдруг возникшая красота вот-вот исчезнет.

Не знакомые, буйно разросшиеся экзотические растения заполняли его, и было заметно, что они чувствовали себя на чужой земле как дома. Между ними стояли мраморные статуи – в полном комлекте, а не в усеченном, как в галерее. Статуи пребывали в добром настроении и благодушно улыбались. Все они были чем-то заняты: кто собирал виноград, кто играл на лире, кто танцевал.

В одном уголке росли деревья, увешанные ярко-желтыми шарами лимонов, и шептал струями фонтан. Весело чирикали птички, перелетая с ветки на ветку. Птицы чирикают, когда счастливы. Да, этот сад – островок счастья.

Лесенка с ажурными перилами вела на увитую лианами балюстраду, посередине сада стояла круглая беседка без крыши. Внутри ее – диван, уложенный подушками, и стол с чашей, полной самых разных фруктов, прибывших как из рога изобилия. Воздух полнился ароматами – вкусными, далекими, непривычными. Так пахла бы Испания…

Невозможно было не задержаться здесь. Джоан наклонилась рассмотреть крупный, красный, круглый цветок, не походивший ни на георгин, ни на маргаритку – постоянных жителей английских садов. Лепестки его свободно раскинулись в разные стороны, и напоминали растрепанную розу. Обычно роза одета в лепестки, плотно прилегающие друг к другу, как юбки порядочной дамы. Красный же цветок не признавал чопорной упорядоченности в одежде и походил на пышные, струящиеся волнами подолы танцовщицы фламенко.

– Как же он называется? – спросила вполголоса Джоан, ни к кому не обращаясь. Она думала, что рядом никого нет.

– Гибискус, – послышался низкий, хриплый голос совсем близко.

Она выпрямилась, обернулась. И постаралась не вздрогнуть: поодаль стоял тот самый горбун, который недавно подарил ей бархатную розу – она все еще стояла у Джоан в спальне. Уродливое тело он спрятал за стволом молодого кипариса, и осторожно выглядывал, готовый исчезнуть при первом знаке ее испуга или отвращения. Ни того, ни другого Джоан не оказала. Она вспомнила, что его звали Эверт Робертсон.

– Замечательный цветок, – сказал он. – Мало того, что красивый и душистый, его можно есть и заваривать в чай. Существует легенда. Однажды блуждал путник в пустыне, обессилел от голода. Присел отдохнуть. Поставил котелок с последней водой на огонь и возмолился Всевышнему, чтобы тот послал ему хоть чуточку еды. В котелок упало несколько лепестков гибискуса. Они окрасили воду в алый цвет. Получился вкусный напиток. Путник утолил и голод, и жажду и благополучно выбрался из песков.

– Красивая легенда. А откуда он родом?

– Он растет везде, где тепло.

– В Испании тоже?

– Да. В Каталонии его называют «цветком прекрасных женщин». Они вплетают его в волосы, когда отправляются на праздник.

– Праздник – находиться в этом саду. Только человек с красивой душой мог его создать. Вы видели такой сад на картинках?

– Я видел его внутри себя. И таким сделал. – Эверту было неловко выслушивать похвалу, он не знал – как себя вести. Решил поступить по-простому – на приятное ответить приятным. – Вы за цветами пришли, мисс? Хотите, нарву вам самый свежий и красивый букет?

– О, нет, спасибо. Вообще-то, я за Томом пришла. Но сначала хотела поговорить с вами.

– Тогда пойдемте в оранжерею, у меня там свой уголок.

В оранжерее не цвели цветы, и не порхали птицы, она предназначалась не для вдохновения, но для практической пользы. Там росли овощи и фрукты, и висел тяжелый, влажный воздух. Стоя на коленях, Том окучивал кустики клубники. Заметив Джоан, он едва заметно улыбнулся ей и продолжил работу.

Эверт провел ее в уголок, где хранились садовые инструменты и стоял самодельный стол с двумя табуретками – повыше и пониже. Он сел на низкую, выпрямил спину и стал выглядеть почти нормально. Другую табуретку пододвинул гостье.

– Чем могу быть вам полезен, мисс?

– Простите, что отвлекаю вас, мистер Робертсон. Я ненадолго. Вот посмотрите. – Джоан подала ему рисунок. – Это работа вашего сына.

Эверт взял листок за самые кончики, чтобы не испачкать грязными пальцами – они не отмывались, и он оставил попытки. Посмотрел, пожал плечами. Не знал, что сказать. Не знал, зачем пришла эта девушка, и стеснялся.

– Лилия похожа на настоящую.

– Том – одаренный человек. Вы когда-нибудь замечали у него способности к рисованию?

– Ну-у, замечал. В свободные минуты он все время что-то рисует. Карандашом на клочках бумаги. Выжигает на деревяшках толстым стеклом… – Он замолк. Не верил тому, что происходило: воспитательница господских детей интересовалась делами его сына. Никто и никогда не интересовался. Даже походя никто не спрашивал «как поживаете?». Ладно, у Эверта не спрашивали, думали: не достоин внимания – горбун, страшилище и монстр. Но почему то же самое думали про Тома?

– Он когда-нибудь рисовал красками? – продолжала спрашивать Джоан.

– Никогда. У меня и денег на них нет.

– Я могла бы помочь Тому. Не финансово, конечно. Советом. Жаль, если талант его погибнет. Кто знает, может, в будущем получится из него настоящий художник. Служить высокому искусству лучше, чем копаться в земле.

– Копание в земле приносит какие-никакие деньги, а картины… Сомневаюсь. Простым людям не до картин. А богатым не до Тома. Художник – не профессия. Баловство. Пусть осваивает садоводство. Дело грязное, зато верное.

Джоан склонила голову и поджала белые пальцы.

– Вы правы. Но жаль.

– Очень любезно с вашей стороны, мисс. От себя скажу: если он сам захочет у вас поучиться, препятствовать не стану. Буду отпускать из оранжереи. Ненадолго. Общение с людьми пойдет сыну на пользу. Друзей-то у него нет, а я молчун. С вами вот разговорился. Обычно за целый день двух слов не скажу, больше мычу да знаками объясняюсь. Спасибо, что обратили внимание на нас, грешных. Никто ведь… Ни доброго слова, ни доброго взгляда. Я-то привычный. Сыну странно. Он старается, а я тоже порой забываю похвалить. А ведь он для меня… он все… без него… ничего…

Слезы прочертили по его грязным щекам две чистые дорожки. Джоан отвела глаза.

– Не стоит благодарности, мистер Робертсон.

– Называйте меня Эверт, как все остальные. Не такой уж я важный. И совсем не старый. Тридцать лет всего.

– Хорошо, Эверт. Позволите сыну сейчас отвлечься на часок?

– Можно. – Он позвал Тома и, когда тот прибежал, сказал: – Эта добрая леди предлагает пойти с ней. Хочешь?

Глаза мальчика вспыхнули радостным огнем, но, взглянув на отца, Том их загасил. Эверт понял.

– Насчет прополки не беспокойся. Потерпит. Вернешься, закончишь.

– Спасибо, папа. Я пойду помою руки.

Когда сын и Джоан ушли, Эверт дал волю слезам. Он давно не плакал. Он запретил себе – ради сына. Ради него он живет. Ради него он умрет. Или убьет. И ради нее – той девушки, которая не побрезговала ими, простыми садовниками. Она разглядела у Тома талант и взяла его под свое покровительство. Она разглядела у Эверта человеческую душу под убогой оболочкой монстра. Эх, побольше б на земле людей, ей подобных, не была б горька его судьба…