Читать книгу Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв. - Антология, Питер Хёг - Страница 15

В тот час, когда в последний раз прощался

Рассвет печальный с плачущей землей,

Младой Адонис на охоту мчался:

Любовь презрел охотник удалой.

        Но путь ему Венера преграждает

        И таковою речью убеждает:

«О трижды милый для моих очей,

Прекраснейший из всех цветов долины,

Ты, что атласной розы розовей,

Белей и мягче шейки голубиной!

        Создав тебя, природа превзошла

        Все, что доселе сотворить могла.

Сойди с коня, охотник горделивый,

Доверься мне! – и тысячи услад,

Какие могут лишь в мечте счастливой

Пригрезиться, тебя вознаградят.

        Сойди, присядь на мураву густую:

        Тебя я заласкаю, зацелую.

Знай, пресыщенье не грозит устам

От преизбытка поцелуев жгучих,

Я им разнообразье преподам

Лобзаний – кратких, беглых и тягучих.

Пусть летний день, сияющий для нас,

        В забавах этих пролетит, как час!»

Сказав, за влажную ладонь хватает

Адониса – и юношеский пот,

Дрожа от страсти, с жадностью вдыхает

И сладостной амброзией зовет.

        И вдруг – желанье ей придало силы —

        Рывком с коня предмет свергает милый!

Одной рукой – поводья скакуна,

Другой – держа строптивца молодого,

Как уголь, жаром отдает она;

А он глядит брезгливо и сурово,

        К ее посулам холоднее льда,

        Весь тоже красный – только от стыда.

На сук она проворно намотала

Уздечку – такова любови прыть!

Привязан конь: недурно для начала,

Наездника осталось укротить.

        Верх в этот раз ее; в короткой схватке

        Она его бросает на лопатки.

И, быстро опустившись рядом с ним, Ласкает, млея, волосы и щеки;

Он злится, но лобзанием своим

Она внезапно гасит все упреки

        И шепчет, прилепясь к его устам,

        «Ну нет, браниться я тебе не дам!»

Он пышет гневом, а она слезами

Пожары тушит вспыльчивых ланит

И сушит их своими волосами,

И ветер вздохов на него струит…

        Он ищет отрезвляющее слово —

        Но поцелуй все заглушает снова!

Как алчущий орел, крылом тряся

И вздрагивая зобом плотоядно,

Пока добыча не исчезнет вся,

Ее с костями пожирает жадно,

        Так юношу прекрасного взахлеб

        Она лобзала – в шею, в щеки, в лоб.

От ласк неукротимых задыхаясь,

Он морщится с досады, сам не свой;

Она, его дыханьем упиваясь,

Сей дар зовет небесною росой,

        Мечтая стать навек цветочной грядкой,

        Поимой щедро этой влагой сладкой.

Точь-в-точь как в сеть попавший голубок,

Адонис наш в объятиях Венеры;

Разгорячен борьбой, розовощек,

В ее глазах прекрасен он без меры:

        Так, переполнясь ливнями, река

        Бурлит и затопляет берега.

Но утоленья нет; мольбы и стоны,

Поток признаний страстных и похвал —

Все отвергает пленник раздраженный,

От гнева бледен, от смущенья ал.

        Ах как он мил, по-девичьи краснея!

        Но в гневе он еще, еще милее.

Что делать в этакой беде? И вот

Богиня собственной рукой клянется,

Что слез, катящих градом, не уймет

И от груди его не оторвется,

        Покуда он, в уплату всех обид,

        Один ей поцелуй не возвратит.

Услышав это, он насторожился,

Как боязливый селезень-нырок,

Скосил глаза – и было согласился

Ей заплатить желаемый оброк,

        Но близкий жар у губ своих почуя,

        Вильнул и ускользнул от поцелуя.

В пустыне путник так не ждал глотка,

Как жаждала она сей дани страстной;

Он рядом – но подмога далека,

Кругом вода – но пламя неугасно.

        «О мой желанный, пощади меня!

        Иль вправду ты бесчувственней кремня?

Как я тебя сейчас, меня когда-то

Молил войны неукротимый бог;

Набыча шею грубую солдата,

Рабом склонялся он у этих ног,

        Униженно прося о том, что ныне

        Без просьбы ты получишь у богини.

На мой алтарь он шлем свой воздевал,

Швырял свой шит и пику боевую —

И мне в угоду пел и танцевал,

Шутил, дурачился напропалую,

        Смирив любовью свой свирепый нрав

        И полем брани грудь мою избрав.

Так триумфатор, прежде необорный,

Был красотой надменной покорен;

В цепях из роз, безвольный и покорный,

Побрел за победительницей он.

        Но, милый мой, не стань еще надменней,

        Сразив ту, кем сражен был бог сражений.

Песенка Фесте из «Двенадцатой Ночи»

Друг мой милый, где ты бродишь,

Отчего ко мне не входишь?

    Без тебя – тоска и мрак.

Прекрати свои блужданья,

Все пути ведут к свиданью,

    Это знает и дурак.

Ты прекрасна и желанна,

Но судьба непостоянна,

    Остывает сердца жар.

Нет резона в проволочке:

Коротки в июне ночки,

    Юность – ветреный товар.

Когда я был совсем еще мал,

Дуй, ветер, дождь, поливай! —

Я много дров уже наломал,

И где уж грешному в рай!

Когда я взрослых годов достиг,

Дуй, ветер, дождь, поливай! —

Я другом стал воров и плутыг,

И где уж грешному в рай!

Когда жениться я пожелал,

Дуй, ветер, дождь, поливай! —

Сказали мне: убирайся, нахал,

И где уж грешному в рай!

Когда я вновь завалился спать,

Дуй, ветер, дождь, поливай! —

Башкою спьяну сломал я кровать,

И где уж грешному в рай!

Актеры устали, кончать пора,

Дуй, ветер, дождь, поливай! —

А завтра будет другая игра,

И где уж грешному в рай!

Король корону, как яйцо,

    Рассек мечом шутя,

Увидел две скорлупки —

    Запрыгал, как дитя.

Пляши, пляши, цыпленок

    С седою бородой,

Дурацкую макушку

    Скорлупкою прикрой!

Шутам невесело сейчас,

    Дела их стали плохи

С тех пор, как умники у нас

    Ведут, как скоморохи.

Писклявил кукушонок,

    Покуда был он мал,

А вырос из пеленок —

    Папашу заклевал.

В такую пору мы с дружком

    За двери ни ногой;

Укрылся в домике один,

    И в гульфике – другой.

Бродяга нынче, как султан,

    Ночует в шалаше,

И с ним в обнимку – весь отряд

    Его любимых вшей.

И только умник под дождем

    Блуждает без дорог;

Он пятку до небес вознес,

    А сердцем пренебрег.

Когда нарциссов первых стрелки

    Выглядывают из-за пня,

И – тира-лира – свиристелки

    Трезвонят с каждого плетня,

И – тира-лира – перерыва

    Не знает певчая душа,

И воздух слаще кружки пива,

    Хотя и кружка хороша,

И слышен в небе шум весенний —

    Тилира-лира – день-деньской,

Приятно поваляться в сене

    Тогда с девчонкой хуторской!

Ни хлад зимы, ни лета зной

Тебе отныне не страшны:

Ты расточил свой дар земной

На все четыре стороны.

    Прощайся с солнышком и слазь,

    Как трубочист, во тьму и грязь.

Ни гнев царя, ни ложь раба

Не властны над душой твоей.

Ждет та же смертная судьба

И палачей и лекарей.

    Прекрасных юношей и дев

    Зовет земли несытый зев.

Ни вспышка молнии ночной,

Ни грома страшного раскат,

Ни хищных тварей жуткий вой

Тебе отныне не грозят.

    Все, чем ты жил в любви, в мечтах,

    Все это обратится в прах.

Мы повторяем: завтра, завтра, завтра…

И с каждым «завтра» мелкими шажками

Мы приближаемся к концу времен,

И каждое «вчера» мостит нам путь

К могиле пыльной… Догорай, огарок!

Жизнь – только тень, дрянной комедиант,

Что пыжится и корчится на сцене,

Пока не кончит роль; она – рассказ

Безумца, полный ярости и шума,

Лишенный смысла…

Не надобно прикрас для красоты —

Румян и пудры всякой лести вздорной;

В сравненье с тем, чего достоит ты,

Ничтожна лепта славы стихотворной.

Я и во сне тягаться не мечтал

С певцами – мастерами лицемерья:

Воистину высок предмет похвал

И слишком куцы нынешние перья.

Ты счел мое молчание виной? —

О нет, в заслугу мне должно вмениться,

Что я замкнул уста, пока иной

Сулит бессмертье, а творит гробницу.

Один твой взгляд живее, милый друг,

Всех наших поэтических потуг!

Его ль стихов раздутых паруса

Меня великолепием сразили,

Дум смелых заглушили голоса

И в гроб их колыбель преобразили?

Его ли духу что с духами привык

Общаться, к вечной приобщаясь Музе,

Сковал проклятьем бедный мой язык?

Увы – ни он, ни те, что с ним в союзе.

Пока его дурачит гость ночной

Любезною и вкрадчивой беседой,

Я нем не от восторга, – надо мной

Они не могут хвастаться победой.

Пока тебя он славит, я молчу:

Петь хором не могу и не хочу.