Читать книгу Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв. - Антология, Питер Хёг - Страница 9

Из английской поэзии
Джордж Гаскойн
1534?–1577

Родился в провинциальной дворянской семье. Учился в Кембридже и в лондонской юридической школе Линкольн-Инн. Безуспешно пытался сделать карьеру, неудачно женился, рассорился с родичами, воевал в Нидерландах, где попал в плен. По возвращении в Англию опубликовал второе издание своих сочинений (первое вышло во время его пребывания на войне) под названием «Девизы Джорджа Гаскойна» (1575) или, в другом переводе, «Цветочки Джорджа Гаскойна». В сборник вошли не только его стихи, но и «Приятная повесть о Фердинандо Джероними и Леоноре де Валаско» – первый английский психологический роман о любви. В последние два года жизни написал и издал множество сочинений, в том числе «Благородное искусство псовой охоты» и назидательную поэму «Стальное зерцало».

Благородной леди, упрекнувшей меня, что я опускаю голову и не гляжу на нее, как обычно

Не удивляйся, что твоим глазам

Я отвечаю взглядом исподлобья

И снова вниз гляжу, как будто там

Читаю надпись на своем надгробье.

На праздничном пиру, где ты царишь,

Мне нет утехи; знаешь поговорку,

Что побывавшая в ловушке мышь

Сильнее ценит собственную норку?

Порою надо крылышки обжечь,

Чтобы огня не трогать даже с краю.

Клянусь, я сбросил это иго с плеч

И больше в эти игры не играю.

Упорно, низко опускаю взгляд

Пред солнцами, что смерть мою таят.

Два сонета из «Приятной повести о Фердинандо Джероними и Леоноре де Валаско»

Когда тебя узрел я, о Звезда, —

Твой блеск и прелесть дивную твою,

Признаюсь: я зажмурился тогда,

Как трус невольно жмурится в бою.

Когда я вновь раскрыть глаза посмел,

Они еще спасти меня могли б,

Вдаль ускользнув; но я в упор смотрел,

Увы! – и засмотрелся – и погиб.

Я словно птичка у сучка в плену,

Которую схватил коварный клей:

Чем судорожней лапку я тяну,

Тем делается самому больней.

Как видно, нет мне участи другой,

Чем плен принять и стать твоим слугой.

Пред ней сидел я, за руку держа,

«Помилосердствуй!» – умоляя взглядом,

И вдруг увидел, как моя душа

С соперником моим, стоявшим рядом,

Переглянулась; усмехнулся он —

Неверная улыбкой отвечала;

Она не слышала мой горький стон,

Соленых слез моих не замечала.

Что ж! блажью женской я по горло сыт,

Пора безумцу протрезветь немножко;

Пословица, ты знаешь, говорит:

И лучшая из кошек – только кошка.

Все клятвы их, что манят простеца,

Не стоят и скорлупки от яйца.

Колыбельная Гаскойна

Как матери своих детей

Кладут на мягкую кровать

И тихой песенкой своей

Им помогают засыпать,

Я тоже деток уложу,

И покачаю, и скажу:

Усните, баюшки-баю! —

Под колыбельную мою.

Ты первой, молодость моя,

Свернись в калачик – и усни,

Надежд разбитая ладья

Уж догнила в речной тени;

Взгляни: сутулый и седой,

С растрепанною бородой,

Тебе я говорю: прощай,

Усни спокойно: баю-бай!

Усните, зоркие глаза,

Всегда смотревшие вперед, —

Чтоб вас не обожгла слеза

Мелькнувших в памяти невзгод;

Зажмурьтесь крепче – день прошел;

Каков бы ни был он тяжел,

Вас ожидает гавань сна,

И темнота, и тишина.

Усни и ты, мой дерзкий дух,

Не знавший над собой узды;

Жар прихотей твоих потух

И сумасбродные мечты;

Клянусь тебе, за эту прыть

Мне дорого пришлось платить;

Угомонись на этот раз,

Усни спокойно, – в добрый час!

Ты тоже усмири свой пыл,

Любвеобильный Робин мой,

И трепетом бессильных жил

Прошу, меня не беспокой;

Пусть этим мучится юнец,

А ты истратился вконец;

Утихомирься, шалопай,

Улягся и усни. Бай-бай!

Усните же, мои глаза,

Мечты и молодость, – пора;

Оттягивать уже нельзя:

Под одеяла, детвора!

Пусть ходит Бука, страшный сон —

Укройтесь, и не тронет он;