Читать книгу Вилли по прозвищу Мессершмитт - Денис Елишев - Страница 10

А с Ромкой Лиза познакомилась весной, по-моему, 2010 года.

Каждую весну, по старой, Бог знает кем и когда заведенной традиции, студенты худучилища на майские праздники выбирали день с хорошей погодой и ездили на этюды в Лучистое, на Демерджи.

Ну, то есть, в каком смысле ездили. По ялтинской дороге, на троллейбусе, доезжали до поворота на Лучистое, а оттуда, уже пешком, или как повезет, до поселка – и наверх. Наверх, наверх, наверх по тропе, на высоту в полтора километра.

Меня в этот поход тогда затащила Ленка Каценеленбоген. Наш роман с ней был еще в самом разгаре. Вот тогда-то, с ней и пришел на троллейбусную остановку в Марьино, где был назначен сбор, этот самый Рома Широкорад. Он оканчивал третий курс дизайнерского отделения, и внешне был типичным студентом худучилища. Буйная шапка черных кудрявых волос во все стороны, драные кеды и такие же драные джинсы все в красках, голодный и веселый.

Мне он тогда понравился. Понравился он и Лизе.

Выехали мы троллейбусом на Ялту еще с вечера и к началу тропы добрались практически уже глубокой ночью.

И вот наш маленький отряд, человек, по-моему, из двенадцати, начинает свое восхождение по тропинке среди каменных завалов Долины Привидений – на самую вершину горы, к «голове Екатерины». Ночь полнолуния. Огромный, сначала оранжево – красный, а потом ослепительно белый лунный диск, как-то очень не торопясь, поднимается вверх прямо из моря. Мир вокруг постепенно становится черно – белым. Лунный свет совершенно другой. Он заливает поверхность земли как молоко и окрашивает вдруг выпавший туман в красивый, голубовато – сиреневый цвет. Я и не думал, что в мае в горах может быть так холодно. Но это так только в самом начале движения. Дальше становится тепло, а потом и совсем жарко. Я даже с каким-то удовольствием начинаю ощущать такой знакомый разогрев мышц и связок, и постепенное обретение тонуса сердца от нагрузки. Но то, что для кандидата в мастера спорта по плаванию хорошо, то для студента художника – смерть. Хотя ребята пока держатся молодцом, и стонов я не слышу.

На засыпанных вулканической каменной крошкой склонах горы, рядом с тропинкой, в лунном свете, я замечаю маленькие горные весенние цветы. Совсем без запаха, но удивительной красоты. Луна уже в зените, и в ее лучах я отбрасываю огромную, почти пятиметровую тень на каменных валунах Долины Привидений. Возвращаюсь в строй с двумя маленькими букетиками.

Почти середина пути. Все уже порядком запыхались, но мы идем, похоже, в хорошем темпе и Рома, для которого это восхождение уже третье, объявляет маленький привал. Я удобно устраиваюсь головой на шикарном Ленкином бюсте и как бы, между прочим, говорю, что со стороны очень хорошо видно, что в лунном свете Лизка не отбрасывает тени. Мне тут же в шею впиваются острые Ленкины зубки и с урчанием начинают меня покусывать. К ней тут же присоединяться Лиза. Вампиры пируют. Но пора в путь. Впереди еще метров семьсот достаточно крутого подъема. Я трезво оцениваю ситуацию и забираю у Ленки и Лизы их рюкзаки. Ну, никто особо и не протестует.

Лунный диск, из ослепительно белого, становится бледным. Скоро рассвет. Хотя здесь, на западном склоне Демержи, это не ощущается пока никак. Но огромный, каменный воротник за «головой Екатерины», уже начинают утюжить первые солнечные лучи, и от этого он как будто слегка раскалился и становится малиново – красным. Нам очень хочется застать рассвет уже наверху и все, как по команде, из последних сил прибавляют шаг. Мы, наконец, выбираемся на вершину. Туман здесь уже совсем рассеялся и перед нами огромное плато Демерджи.

Я, в общем, и ожидал увидеть нечто необычное, но открывающаяся картина просто оглушает нас. Заливая все рубиновым светом, прямо из моря, где-то из – за Феодосии, выкатывается громадный, непрерывно вибрирующий в прохладном утреннем воздухе огненный шар. Небо на востоке полуострова тут же зажигается ярким голубым пламенем, редкие, висящие под этим удивительно прозрачным, синеющим куполом облака становятся одновременно розовыми сверху, беловато – красными посередине и пока остаются серыми внизу.

Мы все еще тяжело дышим, но абсолютно счастливы, стоим в один ряд обнявшись и просто молчим. Весь Крым перед нами как на ладони, и мы с удивлением замечаем, какой он все-таки маленький. И какой же он красивый.

Воздух, очень упругая и достаточно плотная среда. Жаль, что мы не всегда вовремя это осознаем. Вышедший из состояния равновесия, он становится ветром. Здесь, на вершине, ветер господствует уже безраздельно. Его стараниями, за миллионы и миллионы лет, здесь все уже закруглено, тщательно отшлифовано и заглажено.

Но люди, по натуре своей – легкомысленные непоседы, и в своем вечном, неуемном желании перемен пытаются управлять стихией, над которой они часто не властны. И тогда она вырывается из их слабых рук, и все начинает происходить совсем не так, как они это себе представляли. С чудовищным грохотом, в мгновение ока крушатся казавшиеся незыблемыми гранитные основы и ломаются вековые устои. Все трещит, и трещины эти безжалостно разделяют то, что еще вчера было одним целым, и казалось таким нерушимым. Веками стоявшие рядом хребты вдруг разделяет непреодолимая пропасть. Края у этих трещин истории всегда с зазубринами. И вот об эти, вдруг ставшие острыми, как бритва, события, люди, семьи и целые народы режут в кровь свои судьбы.

Все это длится мгновения. Шквал перемен уляжется, пыль осядет и за дело снова возьмется ветер истории. Осколки всех этих устоев и судеб постепенно заполнят самые глубокие, и кажущиеся непроходимыми ущелья. На месте, где еще вчера пролились слезы и кровь, вырастут эти самые удивительно красивые цветы без запаха, и вскоре люди проторят здесь свои новые дороги.

Как ласковые мамины руки в детстве, этот неспешный, но неумолимый ветер вытрет все слезы на лице, ловко поправит на голове волосы, и терпеливо будет гладить все наши обиды до тех пор, пока все их острые края снова не станут гладкими и боль не утихнет.

Под лучами восходящего солнца, хаотичные каменные завалы, оставшиеся от знаменитого оползня начала прошлого века, начинают какую-то совершенно дикую пляску непрерывно переплетающихся и смещающихся солнечных теней. Между всем этим клубятся, погибая под теплым солнечным светом, остатки холодного ночного тумана. И где-то внизу, в заоблачной вышине, под нашими ногами, парит вдруг возникшая откуда-то пара огромных орлов. Ромка тихонько включает так удачно нашедшуюся у него в плеере мелодию Фаусто Папетти. Время останавливается.

Ситуацию, как всегда, разряжает Лиза и делает это так, как умеет делать только она. Руками она рисует на фоне уже сверкающего голубого неба, силуэт огромного сердца и складывает и складывает его несколько раз. Пока он не становится совсем маленьким. После этого она открывает кармашек рубашки у себя на груди и прячет его. Улыбаясь, она снова достает его оттуда и раздает всем нам, отрывая каждому по маленькому кусочку.

Мы хохочем и без сил валимся на рюкзаки. Там внизу, каждого из нас вскоре ждет в итоге своя, извилистая дорога на этом нашем маленьком полуострове.

Но здесь, на вершине, мы пока просто наслаждаемся этим чудесным видом, беззаботной молодостью и любовью.

Как по команде из рюкзаков извлекаются карандаши, холсты, бумага и краски. Мои компаньоны дружно бросаются делать то, ради чего, собственно говоря, мы все сюда и приперлись, в такую- то рань.

Но, так как к умению рисовать, меня Господь не способил совершенно, я иду прогуляться по окрестностям и подыскать нам место для лагеря. Горячий, ароматный кофе и вкусные домашние бутерброды – это то, что всем нам сейчас совершенно необходимо.

Метров за сто от склона, где мы пока расположились, я обнаруживаю под скальным навесом небольшую, симпатичную ровную лужайку, почти всю еще засыпанную намокшим снегом, несмотря на стоящую, несколько последних дней, двадцатитрехградусную жару. Очевидно, это из-за того, что сюда, под этот каменный навес, солнце проникает только под определенным углом и всего на несколько часов в день. Посередине лужайки растет маленькая, кривая от ветра дикая яблоня, а площадка вокруг, куда солнце проникает уже беспрепятственно, вся успела зарости нежной, молодой, зеленой травой.

Пожалуй, это то, что нам нужно. Я перетаскиваю туда все наши рюкзаки и потихоньку обустраиваю нам лежбище.

К обеду солнце заливает горячим светом уже все закоулки на плато, и вдруг выясняется, что если постелить прямо на снег теплый спальный мешок или покрывало, то можно достаточно комфортно там позагорать.

В этом весь Крым.

Все дружно следуют моему примеру. Но Лену, похоже, сегодня больше интересуют зарисовки с обнаженной натуры. С моей. И она, прихватив с собой теплое покрывало, утаскивает меня в поисках укромной расщелины.

По возвращении в лагерь, я первым делом натыкаюсь на Лизу, которая в присущей ей абстрактной манере делает зарисовку горной гряды, убегающей от Демерджи к морю.

Я подхожу к ней сзади и обнимаю за плечи. В ответ мне молча подают, очевидно, загодя приготовленный рисунок со смешными смайлами, смысл которого примерно можно перевести было так: катись к своей любимой Леночке, а меня оставь в покое, я работаю, пока, кто-то никак натрахаться не может. Я тихонько целую ее в шею и шепчу ей на ушко, что тоже очень сильно ее люблю.

Нам пора собираться. День постепенно катиться к вечеру, а мы не спали всю ночь и нужно вовремя попасть на шоссе. А то, пожалуй, кое-кого мне придется таки тащить на руках.

Но вниз, понятное дело, шагается веселее, и ближе к закату мы уже усаживаемся внутри лучшего друга всех крымских студентов и пенсионеров – крымского троллейбуса, который шустро везет нас по самой протяженной в Европе горной троллейбусной трассе назад, в Симферополь. Едва добравшись до кресел, вся команда дружно засыпает. Нет, скорее все-таки от усталости теряет сознание. Обратную дорогу Лиза уже спит у Ромки на плече. Ну, что же. Пожалуй, в этом ничего плохого и нет. Нужно будет все-таки к нему присмотреться немного внимательнее. К этому Роме. Единственное, что меня немного удивляет, так это его поразительная бодрость. Кажется, что он совсем не устал и сможет запросто повторить этот путь еще раз.

Тогда я просто не придал этому никакого значения.

Нет. Как выяснилось позже, тогда Ромка еще просто припудривал себе нос каким-то порошком, в котором был кокаин. Кошмар начался потом. Примерно года через полтора.

Рома уже закончил учебу, начинал работать в какой-то дизайнерской студии, и Лиза тоже частенько там пропадала. Они уже год как встречались, когда я начал замечать подобные странности в поведении и за Лизкой. Но самая главная перемена была все-таки в Роме. Он и так был парень такой. Изящный. А тут просто стал похожим, на какой-то скелет. Появились странные, резкие перемены в настроении, которые Лизка пыталась объяснить усталостью. Володе я тогда ничего не сказал, да мы и виделись не так часто. А вот у Олега спросил, чтобы это такое могло быть.

Когда я рассказал ему об этом, то увидел у него в глазах то, чего, пожалуй, не замечал раньше еще никогда – реальный испуг.

– Ты сдурел? Это по ходу, даже уже не трава. Это кокс. Если не чего похуже.

– Да ладно.

– Складно. Ты говорил с ним?

– Да, в общем, пока нет.

– Короче. Давай-ка я подскочу к тебе в универ, в пятницу вечерком, после службы, и сгоняем мы в Севас, к Володе.

Володя, как всегда, не сказал ничего, но тут же стал собирать сумку. Мы поехали в Симферополь, к Лизе. Хотя по дороге решили все же сначала заглянуть к Ромке. Созвонились с ним, и договорились встретиться у него в студии. Благо, Лизы там не было. Собственно говоря, там не было уже никого.

В итоге все оказалось гораздо хуже, чем мы даже могли предполагать.

Нужно отдать Ромке должное. Повел он себя тогда, как мужчина. Врать и изворачиваться не стал.

Расклад на тот момент был такой: Рома уже примерно полгода практически не мог обходиться без каждодневных инъекций, пробовал соскочить сам, но безуспешно.

Трудно это описать. Это ведь кажется так, что все эти неприятности случаются, где-то, когда-то, и с кем-то, а мы это все видим в сериалах, да в книжках читаем.

Нет. Это все происходит именно с нами. В нашей жизни. Здесь и сейчас.

И вот мы стоим над ним, исхудавшим, измученным парнем, покалечившим свою жизнь и втянувшим в это дерьмо самого близкого себе, и нам человека, и не знаем, что делать. Хотя еще по дороге сюда нам просто хотелось его убить. А теперь, глядя на его худющие ручки и ножки, у меня подкатывает ком к горлу.

Теперь становится понятно, почему Лизка должна деньги и Володе, и Олегу, и даже уже мне, такому же бедному студенту, как и она.

Без лишних слов Рома понимает, что дальнейшее его общение с Лизой возможно только при полной завязке. Но сделать это без посторонней помощи, очевидно уже не удастся.

Володя быстро поднимает какие-то обширные связи по Севастополю Екатерины Васильевны и на утро нам уже назначена анонимная встреча с хорошим специалистом в наркологическом диспансере. На всякий случай – нам всем.

Олегу утром нужно было на службу, и он уехал. Мы с Володей с утра отпросились с занятий и повезли Ромку в Севастополь. В клинику.

Держался он молодцом, и было видно, что он надеется, что ему здесь помогут. В этом деле настрой – это, наверное, самое главное.

Оставляя его, мы уже прикидывали, когда сможем бывать у него, хотя бы по очереди. Нам и в голову не могло прийти, что мы видели его в последний раз в жизни.

Тяжелые наркотики, потому и называют тяжелыми, что это совершенно непосильная ноша для человеческого организма. Неподъемная.

Несчастный Ромка, к исходу второй недели ломки, таки обманул санитаров в клинике, отпросился у них в туалет с процедур на пятом этаже здания, нарисовал на окне туалета фломастером фирменный Лизин плачущий смайлик, как-то открыл решетку на окне – и выбросился с пятого этажа на бетон.

Все дни до похорон после этого Лиза как-то еще держалась, а вечером, вернувшись с кладбища, наглоталась снотворного.

Не знаю, можно ли назвать это словом спасли. Но, выйдя из медикаментозной комы, Лиза стала другой.

Мне никогда раньше до этого не приходилось вот так близко видеть душевнобольных людей.

К любому физическому недостатку человека можно привыкнуть.

К любому. Только если он не затрагивает его душу.

Если затронул, то все. Тело можно излечить, желудок промыть, самые уродливые шрамы на коже скрыть. А вот порезы на душе остаются в глазах навсегда.

Или, во всяком случае, очень надолго.

По сравнению с Лизой, ее брат Володя, который хоть и был молчуном, выглядел как несносный болтун с незакрывающимся ртом.

Лиза вообще не имела дурной привычки говорить попусту. То есть настолько не имела, что те люди, кто встречался с ней в первый раз, иногда тихонько спрашивали у окружающих, а может ли она вообще говорить. Говорить она конечно могла, и голос кстати, у нее был очень красивый, мягкий и неожиданно низкий – ну как для ее внешности. Просто она умела общаться с близкими ей людьми совсем по-другому.

Во-первых, глаза. Голубовато серые, они умели тихонько хихикать и трястись от смеха. А могли грустить до пощипывания в груди или окатить холодной яростью. Но самым потрясающим были, конечно, ее маленькие абстрактные рисунки, которые она умела изображать с помощью нескольких фломастеров на белых листиках бумаги для записи. Такие маленькие бумажные отрывные квадратики, которые она всегда таскала в своей сумочке.

И ее фирменные смайлы.

А теперь Лиза просто замкнулась. И так немногословная, она практически перестала общаться совсем.

Говорят, в такие моменты жизни небо становится размером с овчинку. Горизонт Лизкиной вселенной сузился до размеров ее окна, куда она молча смотрела теперь практически целыми днями.

Кстати говоря, знаете, почему диагноз шизофрения ставится только повторным консилиумом врачей?

Потому что этот диагноз не снимается, если только не имела места врачебная ошибка.

Нет пока, к сожалению, подтвержденных случаев излечения от этой страшной болезни.

В случае с Лизой, слава Богу, этот диагноз, хотя скорее все же приговор, не подтвердился.

Состояние комы. Пожалуй, самое точное сравнение. Человек жив, но он не совсем человек. Или может быть не так. Он человек. Но не совсем жив.

Кого было по-настоящему жалко – это Володю и Лизиных родителей.

Есть такое выражение: постареть в один день. Это было точно про Екатерину Васильевну, Лизину маму

Слава Богу, нашелся очень хороший специалист – Алексей Лурье. Как мог, он с помощью мощнейших препаратов и хорошего ухода держал Лизу хотя бы в этом, равновесном состоянии. Но с его слов, время все же работало против нас. И чтобы вернуть Лизу, ей нужно было сильное потрясение со знаком плюс. И самое главное, она должна была снова начать рисовать.

Это как прокол на нарыве. Как сброшенная крышка с кипящего котла. Эмоции, выходящие наружу, и положительные, и негативные освобождали внутри Лизы место. Для новых событий и чувств.

А движение, это жизнь. И точнее, тут, пожалуй, не скажешь.