Читать книгу Архетипическая психология - Джеймс Хиллман - Страница 4

Образ служит той данностью, с которой начинается архетипическая психология. Юнг отождествляет образ с психическим («образ – это психическое» – CW 13, par. 75). Этот принцип был разработан в архетипической психологии для обозначения того факта, что душа состоит из образов и преимущественно представляет собой деятельность воображения, которая в первозданном, парадигматическом виде представлена сновидением. Действительно, сновидец выступает во сне в качестве образа наряду с другими образами, и поэтому можно достаточно обоснованно показать, что скорее сновидец пребывает в образе, а не наоборот (образ пребывает в сновидце).

Источником образов – образов-сновидений, образов-фантазий, поэтических образов – служит спонтанная деятельность самой души. Поэтому в архетипической психологии термин «образ» не относится к послеобразу, т. е. к результату ощущений и восприятий. Не означает «образ» и ментальной конструкции, представляющей в символической форме некоторые идеи и чувства, выражением которых он служит. В действительности образ соотносится только с самим собой. За своими пределами он не связан ни с чем проприоцептивным, внешним, семантическим: «Образы ничего не обозначают» (Hillman, 1978а). Они составляют само психическое в его имагинативной видимости; в качестве первичной данности образ неразложим. (Отношение между образом и «структурой» рассматривалось в работах: Berry, 1974; Kugler, 1979b.)

В то же время видимость отнюдь не означает, что образ должен восприниматься визуально. Он не всегда обладает галлюцинаторными свойствами, вследствие чего акт восприятия образов и их воображение смешиваются. Не всегда образы воспринимаются на слух, как, например, в поэтическом чтении. В таких представлениях о «видимости» скрыто стремление к буквальному пониманию образов как отдельных событий, представленных органам чувств.

Кейси в своей новаторской работе «К архетипическому воображению» (Casey, 1974) утверждает, что образ представляет собой не то, что мы видим, а то, как мы видим. Образ преломляется сквозь призму воображения и воспринимается только посредством акта воображения.

Автохтонное качество образов как независимых (Watkins, 1981, p.124 и далее) от субъективного воображения, посредством которого осуществляется восприятие, позволяет осуществить дальнейшее развитие идеи Кейси. Вначале субъект предполагает, что образы являются галлюцинациями (видимыми вещами); затем он рассматривает их как акты субъективного воображения; наконец, в-третьих, приходит понимание того, что образы независимы от субъективности и даже от самого воображения как ментальной деятельности. Как и в сновидениях, образы приходят и уходят по своему соизволению, следуя своему ритму, в рамках внутренней специфики своих собственных отношений независимо от личностной психодинамики. Фактически образы являются той основой, которая обеспечивает возможность реализации такой психодинамики. Они претендуют на реальность, т. е. на значимость, объективность и определенность. Согласно последнему утверждению не воображение пребывает в разуме, а разум в воображении. Воспринимаемое умом (ноэтическое) и воображаемое (имагинальное) утрачивают свое противостояние (Hillman, 1981). «И тем не менее это психология, хотя уже и не наука; это психология в более широком смысле этого слова, психологическая деятельность творческого характера, в которой пальма первенства отдана творческой фантазии» (Юнг, ПТ, пар. 84).

Корбин (1958) соотносит последнее утверждение с пробужденным сердцем как местом реализации процесса воображения. Это место известно в западной традиции благодаря immagine del cuor[4] Микеланджело. Эта взаимозависимость сердца и образа тесно связывает саму основу архетипической психологии с феноменом любви. Выдвинутая Корбином теория творческого воображения сердца позволяет прийти еще к одному заключению: когда психология опирается на образ, она в то же время должна признать, что воображение – это не только одна из человеческих способностей, но и деятельность души. Мы являемся не субъектом, а объектом воображения (мы не те, кто воображает, но мы те, кто воображаем).

При таком переносе «образа» из сферы человеческого представления о его состояниях к своего рода душевной деятельности, воплощенной в независимом представлении своей неприкрашенной сути, все эмпирические исследования воображения, сновидений, фантазии, творческого процесса у художников, любые методы управляемого сновидения не способны внести какой-либо существенный вклад в развитие психологии образа, если отправной точкой таких исследований служит эмпирика процесса воображения, а не феномен образа, не являющегося результатом этого процесса. Эмпирические методы анализа и управления образами стремятся установить над ними контроль. Архетипическая психология решительно отмежевывается от подобных методов образного контроля. Убедительные доводы в пользу этого утверждения можно найти в работах Уоткинс (Watkins, 1976, 1981). Осуществленный Кейси переход в трактовке понятия образа от объекта видения к способу видения («видение сердца», по выражению Корбина) позволяет архетипической психологии предложить свое решение старой дилеммы между истинным (vera) воображением (Парацельс) и ложным, или фантазийным (Кольридж). С точки зрения архетипической психологии это различие зависит от вида ответной реакции на образ и от способа его отработки. Поэтому критерии, применяемые архетипической психологией, относятся к ответной реакции (response), причем метафорическая и имагинативная реакция лучше реакции фантастической и буквальной. В первом случае реакция «плодотворна» (Лангер) и поэтому способствует углублению и уточнению образа. Во втором случае реакции профанируют смысл – распыляют образ в более наивном, поверхностном и статическом (догматическом) значении.

С точки зрения архетипической психологии, образы не являются хорошими или плохими, истинными или ложными, демоническими или ангельскими (Hillman, 1977а), хотя образ всегда предполагает существование «точно определенного контекста, настроения и места». Последние побуждают к суждению как дальнейшему образному уточнению, суждению, проистекающему из самого образа в результате того, что образ требует отклика (response). Поэтому воздержание от суждения означает впадение в объективистскую фантазию. Суждения присущи образу (подобно тому, как произведение искусства несет в себе критерии своей оценки или текст несет в себе герменевтику собственной интерпретации). Архетипическая психология исследует суждения об образе имагистически, как дальнейшие уточнения образа и как психологические утверждения, которые нельзя воспринимать буквально, с духовной, чисто ноэтической точки зрения в отрыве от контекста образа.

Акцент на ответной реакции привел архетипическую психологию к использованию аналогии с искусным мастером, обсуждающим моральные вопросы. Насколько искусно сработан образ? Способствует ли он дальнейшему процессу воображения? Облагораживает ли образ воображение? Соответствует ли ответная реакция образу в качестве поставленной задачи? Не распыляется ли отклик в неимагистических символах, личных мнениях и толкованиях? Такие вопросы ставит перед собой архетипическая психология.

«Соответствие образу» (см.: Jung, CW 16, par. 320) стало золотым правилом метода архетипической психологии. Это объясняется тем, что образ служит исходной психологической данностью. Хотя образ всегда подразумевает больше, чем демонстрирует, «глубина образа, его безграничная неоднозначность… лишь отчасти постигаются в скрытых значениях. Поэтому подробное толкование образа сновидения включает и суждение о нем. Это еще одна причина, по которой мы не стремимся слишком удаляться от источника» (Berry, 1974, p. 98).

Следует отметить комплексный характер «источника». Архетипическая психология изначально сложна, поскольку образ представляет собой самоограниченное множественное соотношение значений, настроений, исторических событий, качественных подробностей и экспрессивных возможностей. Поскольку его референт имагинален, он неизменно сохраняет виртуальность за пределами своей актуальности (Corbin, 1977, р. 167). Образ представляется более глубоким (архетипичным), более мощным (потенциально) и прекрасным (теофаничным), чем его постижение. Отсюда возникает чувство, будто смотришь сквозь мутное стекло (как при восприятии сновидения). Кроме того, отсюда исходит и настоятельная потребность в различных видах искусства, поскольку они обеспечивают комплексную подготовку, позволяющую актуализировать сложную виртуальность образа.

Эта полисемантическая сложность предвещает появление политеистической психологии персонификаций, аналогичной юнговской теории комплексов, в качестве множественного сознания, составляющего основу психической жизни (Jung, СW 8, par. 388). Взяв в качестве отправной точки некоторую сложную данность (образ), архетипическая психология избавляется от необходимости истолковывать психическую жизнь в упрощенных терминах элементарных механизмов, первопричин и ограниченного числа базовых структур. Редукционизм изначально терпит поражение, поскольку, во-первых, ум поэтичен, а во-вторых, сознание не является последующим, вторичным построением на первичной основе, оно дано вместе с основой в каждом образе.

Тезис «поэтическая основа разума» был впервые выдвинут Хиллманом в лекциях, которые он читал в Йельском университете в 1972 г. В них среди прочего утверждалось, что архетипическая психология «начинается не с физиологии мозга, структуры языка, организации общества или анализа поведения, а с процессов воображения». Взаимосвязь между психологией и художественным воображением обусловлена природой ума. Таким образом, наиболее плодотворный подход в исследовании разума опирается на самые высокие имагинативные ответные реакции, благодаря которым образы получают наиболее полную свободу и разработку (Hough, 1973; Giegerich, 1982; Berry, 1982).