Читать книгу Архетипическая психология - Джеймс Хиллман - Страница 7

Философская проблема метода «определения души» или ее логоса (Christou, 1963) в первую очередь должна рассматриваться как психологический феномен, возникающий на основе стремления души к самопознанию, феномен, который может найти полное удовлетворение в рамках своей собственной конституции – в образах. Поэтому логос души, т. е. правдивый рассказ о ней, непременно окажется образным, многократно метафорическим «отчетом» или подробным метафорическим описанием (Corbin, 1979, p. 43).

Вышеприведенное утверждение, что «первичной метафорой психологии должна быть душа» преследует двойную цель: а) установить природу души с помощью ее собственного (метафорического) языка и б) признать, что все психологические утверждения, касающиеся души, являются метафорами. Таким образом, понятие души как метафоры выходит за пределы проблемы способа «определения души» и позволяет ей вести рассказ о себе так, чтобы не было необходимости в определении, но лишь сохранялась возможность предстать в воображении. В этом случае метафора выполняет психологическую функцию: она перестает быть только «риторической фигурой» и становится инструментом созидания души, поскольку переносит вопрошание души о своей природе в мифопоэзис реального воображения, в непрерывное психологическое созидание (Berry, 1982).

Концепция души как метафоры также позволяет описать процесс душевного действия. Как и метафора, душа транспортирует смысл и освобождает внутреннее, скрытое значение. Все воспринимаемое душой на слух реверберировано (насыщено) обертонами (Moore, 1978). Перспектива затемняется при более глубоком свете. Но эта метафорическая перспектива также и убивает: она приведет к смертельному состоянию наивный реализм, натурализм и буквальное понимание. Таким образом, связь души со смертью – тема, которая проходит через всю архетипическую психологию – определяется метафорической деятельностью психического. Для метафорического стиля нехарактерны яркие контрасты и декларативные утверждения. Он приводит все вещи к обозрению собственной теневой стороны, и поэтому метафорическая перспектива сводит на нет любую героическую попытку достигнуть определенного взгляда на явление. Напротив, метафорический стиль души «уклончив, символичен, иллюзорен» (Romanyshyn, 1977). Метафоры разрушают само определение сознания как интенциональности, а его историю как развитие.

Человеческая осознанность терпит неудачу на пути самопостижения не вследствие первородного греха или невроза личности, или в результате противодействия объективного мира, которому она предположительно противопоставляется. Человеческое представление о душе живет в соответствии с психологией, но не со всякой психологией, и терпит неудачу, потому что метафизические средства души содержат в себе потенцию суицида или суицидальной необходимости (Hillman, 1964[11]), членство в «подземном мире», в преисподней (Hillman, 1979а), «патологию и болезненность» (Ziegler, 1980), судьбоносность, отличные от требований дневного мира, что в принципе не позволяет психическому подчиниться высокомерию (hubris) эгоцентрического представления о субъективности: о достижении (Leistung), определяемом как познание, способность к волевому движению, сама воля, интенция, восприятие и т. д.

Таким образом, чувство слабости (Lonez-Pedraza, 1977, 1982), неполноценности(Hillman, 1977с), разочарования (Berry, 1973), умопомрачения (Winquist, 1981), мазохизма (Cowan, 1979) и пораженчества (Hillman, 1972b) присущи форме существования самой метафоры, которая не позволяет реализовать сознательное понимание в качестве власти над явлениями.

В конечном счете метафора как форма реализации логоса души порождает отказ от данности, родственный мистицизму (Avens, 1980).

Метафорический перенос – «связанное со смертью» действие, которое одновременно репробуждает сознание к ощущению души – составляет сущность миссии, возложенной на архетипическую психологию, на ее всеобщую задачу.

Аналогично тому, как Фрейд и Юнг пытались обнаружить основную «ошибку» западной культуры с тем, чтобы решить проблему убогости и страдания человека в период упадка Запада, архетипическая психология определяет эту ошибку как потерю души, отождествляемую затем с утратой образов и образного восприятия.

Эта потеря привела к усилению субъективности (Durand, 1975), которая проявилась в замкнутом эгоцентризме, гиперактивности и жизненном фанатизме западного сознания, утратившего связь со смертью и преисподней.

Реанимация образности в психологической культуре, к которой стремится архетипическая психология, неизбежно приводит к патологизации, так как только такое ослабление или «отпадение» (Hillman, 1975) способно пробить замкнутость субъективности и возвратить ей глубину в душе, позволяя последней вновь появиться в предметном мире.

Реанимация вещей с помощью метафоры уже отмечалась Вико (Vico, 1968, II, I, 2), который писал, что «метафора… наделяет ощущениями и страстью бесчувственные предметы». Метафорическая перспектива не только реанимирует душу, но и оживляет такие области, которые, как считалось, находились за пределами души и психологической сферы: события, связанные с телом и медициной, экологический мир, антропогенные явления архитектуры и транспорта, образование, продукты питания, бюрократические системы и язык. Все эти области рассматривались как метафоры и стали предметом широких психологических исследований, проводившихся Сарделло и его студентами вначале в Далласском университете, а затем в Далласском институте гуманитарных наук и культуры. Метафорический подход, с помощью которого обыденные явления рассматриваются как образы, позволяет обнаружить «чувство и страсть» там, где картезианский ум усматривает лишь простое расширение обездушенных бесчувственных объектов. Таким образом, вынося психологию за стены консультационных кабинетов и лабораторий, поэтическая основа разума позволяет психологии выйти даже за пределы личной субъективности и уместиться в психологии предметов как объективизаций образов, обладающих внутренним миром, вещей как проявлений фантазии.

В архетипической психологии «фантазия» и «реальность» меняются местами и ценностями. Во-первых, они больше не противопоставляются друг другу. Во-вторых, фантазия никогда не бывает лишь ментально субъективной, она неизменно разыгрывается и воплощается (Hillman, 1972a, p. XXXIX–XL). В-третьих, все физически или буквально «реальное» всегда является еще и образом фантазии. В этом смысле мир так называемой суровой реальности является также проявлением сформированной особым образом фантазии и поэтому, присоединяясь к высказыванию американского философа и поэта Уоллеса Стивенса, у которого архетипическая психология нередко черпает образы, мы можем сказать, что «в сердце всех вещей всегда есть что-то поэтическое». Юнг сформулировал эту мысль следующим образом: «Психическое каждый день творит реальность. Единственный термин, который подходит для обозначения подобной деятельности, – это фантазия» (Юнг, ПТ, 6, пар. 743). Тем самым он вывел слово «фантазия» из поэтического словоупотребления.

Последние исследования в архетипической психологии, результаты которых частично были опубликованы в 1979–1982 гг. в «Spring», посвящены поэтике, эстетике и литературной критике. Это вызвано не столько интересом современных психоаналитиков к языку, сколько переоценкой самой психологии как деятельности поэзиса (poesis) и того факта, что фантазия является архетипической деятельностью психического.