Читать книгу Финеас Финн - Энтони Троллоп - Страница 15

Финеас Финн прибыл в Лохлинтер вместе с мистером Ратлером, сев в почтовую карету в ближайшем городке. Мистер Ратлер был путешественником опытным, поэтому ни в чем не испытывал затруднений, наш же герой вскоре обнаружил, что новый слуга, которого пришлось посадить снаружи, рядом с кучером, всем мешает.

– Я с собой никого не беру, – заявил мистер Ратлер. – Хозяйским слугам это куда больше по нраву, ведь они получают на чай, вот и выходит, что они и работают лучше, и обходятся вдвое дешевле.

Финеас залился краской, но девать нанятого человека было некуда, так что оставалось делать хорошую мину при плохой игре.

– Никогда не знаешь, как лучше, – сказал он. – Возьмешь слугу – так он не нужен, не возьмешь – жалеешь, что его нет.

– Я не склонен к таким колебаниям, – произнес мистер Ратлер.

Лохлинтер, когда они подъехали ближе, показался Финеасу куда роскошнее Солсби. Так и было, но Лохлинтеру не хватало того обаяния древности, которым дышало имение графа Брентфорда. Здесь тесаный камень стен был вытесан только вчера. Особняк стоял на пологом склоне, и зеленый дерн мягко спускался от парадного входа к горному озеру. По другую сторону водной глади к небесам поднималась высокая гора – Бен Линтер. У подножия и дальше налево, сколько хватало глаз, на много миль раскинулся Линтерский лес с его утесами, болотами и горными склонами. Нигде в округе не было лучшего места для охоты на оленей, чем Бен Линтер. А река Линтер, струившая быстрые воды к озеру сквозь скалы, кое-где над ней почти смыкавшиеся, протекала так близко к дому, что приятный шум ее водопадов доносился сквозь двери большого зала. За домом простирался осушенный парк – казалось, бесконечный, а за ним вновь поднимались горы – Бен Линн и Бен Лоди. И все эти земли принадлежали мистеру Кеннеди. Он, как говорили его люди, был лэрдом Линна и лэрдом Линтера. При этом его отец пришел в Глазго мальчишкой, имея в кармане, как водится, единственную монету в полкроны.

– Великолепно, правда? – спросил Финеас у попутчика, когда они подъезжали ко входу.

– Весьма внушительно, но по молодым деревьям видно, что хозяин здесь новый. Лес можно купить, но деревья в парке так сразу не получишь.

Финеас в этот момент задавался вопросом, насколько соблазнительным для леди Лоры может быть все, что сейчас открылось взору: уходящие вдаль горы, замок, озеро, река – вся видимая изобильность и благородная красота этого места. Возможно ли, чтобы женщина, которой предложили половину такого богатства, предпочла половину от нуля, которую мог дать он сам? Девица, почитающая любовь превыше всего, – быть может. Но женщина, которая смотрит на мир почти мужским взглядом – словно на устрицу, которую намерена вскрыть любым доступным ей орудием? Леди Лора интересуется всем, что происходит на свете. Она любит политику, разбирается в общественных науках, имеет собственные взгляды на религию и образование. Такая женщина наверняка сочтет, что деньги ей необходимы, и готова будет ради них мириться с мужем, которого не любит. Но, быть может, она даже и предпочтет брак без романтической любви? Так размышлял Финеас, подъезжая к крыльцу замка Лохлинтер, в то время как его спутник превозносил красоту деревьев в старых парках.

– Шотландский лес, в конце концов, весьма неопрятен, – подытожил мистер Ратлер.

В доме никого не было, по крайней мере они никого не нашли; через полчаса Финеас уже в одиночестве прогуливался по окрестностям. Мистер Ратлер объявил, что с радостью займется своей корреспонденцией, и, без сомнения, готовился разослать несколько дюжин писем, не забывая указать местом отправления Лохлинтер и упомянуть, что в одном доме с ним пребывают мистер Грешем, мистер Монк, Плантагенет Паллизер и лорд Брентфорд. Финеасу писать было некому, и поэтому он, распознав шум воды, поспешил через широкую лужайку к реке. В здешнем воздухе было что-то, мгновенно наполнившее его бодростью, и в своем желании поскорее исследовать местные красоты он даже забыл, что ему предстоит ужинать с четырьмя министрами. Вскоре он достиг речки, журчавшей в ложбине, и начал пробираться вверх по течению, минуя водопад за водопадом. Там и сям ему попадались небольшие мостики, казавшиеся наполовину естественными, наполовину рукотворными; под ногами пролегала тропинка, по которой кое-где требовалось карабкаться, но которая все же была устроена так, чтобы гость мог сполна насладиться ласкавшими слух звуками горного потока. Финеас уходил все дальше и дальше вверх по течению, пока не дошел до крутого изгиба, где, подняв глаза, увидел выше, на одном из деревянных мостиков, мужчину и женщину. Обладая острым зрением, он сразу узнал леди Лору Стэндиш. Кто был мужчина, он не видел, но почти не сомневался, что это мистер Кеннеди – последний человек, которого Финеас желал увидеть сейчас в этом положении. Больше всего нашему герою хотелось повернуть назад, но он едва ли смог бы уйти незамеченным. Впрочем, он был уверен, что леди Лора и мистер Кеннеди уже его разглядели. Присоединяться к ним и тем самым разбивать их тет-а-тет он не хотел и потому, оставшись на месте, начал бросать в воду камешки. Но не успел прозвучать и второй всплеск, как Финеаса окликнули, и он, посмотрев вверх, увидел, что его зовет хозяин имения. Оставив свое занятие, Финеас направился по тропинке вверх – к мостику, где стояла пара. Мистер Кеннеди, шагнув навстречу, приветствовал гостя и казался теперь сердечнее и даже словоохотливее, нежели обычно.

– Вы сразу отыскали здесь самое живописное место, – сказал хозяин.

– Разве не чудесно? – воскликнула леди Лора. – Мы приехали всего час назад, и мистер Кеннеди настоял на том, чтобы привести меня сюда.

– Восхитительно красиво, – подтвердил Финеас.

– Вид отсюда и побудил меня построить здесь усадьбу, – сказал мистер Кеннеди. – Мне было всего восемнадцать, когда я принял решение: на этом самом месте. С той поры прошло ровно четверть века.

«Значит, ему сорок три», – отметил Финеас, размышляя, как прекрасно, когда тебе всего двадцать пять.

– Не прошло и года, – продолжал мистер Кеннеди, – как здесь уже копали фундамент и работали каменщики.

– Ваш отец, как видно, был очень добр, – сказала леди Лора.

– Ему больше нечего было делать с деньгами, кроме как осыпать ими меня. Не думаю, что ему самому они приносили удовольствие. Поднимемся немного выше, леди Лора? Оттуда открывается отличный вид на Бен Линн.

Леди Лора заверила, что готова следовать за ним так высоко, как он пожелает, а Финеас заколебался, не зная, как лучше поступить: остаться на месте, повернуть вниз или иным способом исчезнуть под благовидным предлогом, ведь, если он уйдет слишком внезапно, сложится впечатление, будто он намеренно оставляет их наедине. Мистер Кеннеди, заметив эти колебания, пригласил его присоединиться:

– Идемте с нами, мистер Финн. Ужин подадут в восемь, а теперь только начало седьмого. Мужчины пишут письма, а дамы, верно, почивают после долгой дороги.

– Не все, мистер Кеннеди, – поправила леди Лора.

Они продолжили приятную прогулку. Хозяин имения подводил их то к одной, то к другой точке обзора, пока они не согласились, что Лохлинтер – самое прекрасное место на свете.

– Признаюсь, оно доставляет мне радость, – сказал хозяин. – Когда я прихожу сюда сам по себе и понимаю, что на нашем маленьком, перенаселенном острове все эти просторы принадлежат мне одному и никто, как бы богат он ни был, не может на них притязать, я испытываю такую гордость, что в конце концов начинаю ее стыдиться. Ведь на мой вкус жизнь в городе приятнее, по крайней мере для человека состоятельного.

Мистер Кеннеди, кажется, сказал сейчас больше, чем Финеас слышал от него за все время их знакомства.

– Я с вами согласна, – промолвила Лора, – если уж выбирать между городом и деревней. По мне, так и на мужчин, и на женщин благотворно действует возможность бывать и там и там.

– Без сомнения, – сказал Финеас.

– Это, конечно, приятнее всего, – согласился мистер Кеннеди.

Он вывел их из ложбины на склон горы, а затем провел по другой тропинке через лес к заднему двору усадьбы. По пути мистер Кеннеди вновь впал в молчание, и разговор продолжали только леди Лора и Финеас. Уже когда в просвете среди деревьев показался замок, мистер Кеннеди их покинул.

– Уверен, мистер Финн сможет проводить вас обратно, – сказал он. – А я, раз уж мы здесь, загляну на ферму. Если я не являюсь туда время от времени, когда приезжаю, люди начинают ворчать, что я, мол, «не пекусь о скотине».

– Неужто, мистер Кеннеди, вы хотите сказать, будто понимаете в быках и овцах? – спросила леди Лора.

Тот, признавшись, что кое-что понимает, отправился на скотный двор, а Финеас со своей спутницей повернули к дому.

– Думаю, он лучший человек из всех, кого я знаю, – сказала леди Лора.

– Но, на мой взгляд, весьма праздный, – возразил Финеас.

– Сомневаюсь. Быть может, он не слишком деятелен и не одержим рвением, но вдумчив и обладает принципами. Деньги он расходует разумно и с пользой. И, как видите, не чужда ему и поэзия, если настроить его на подходящий лад. Как он любит местные красоты!

– Еще бы! Мне совестно признаться, но я почти завидую ему. Мне никогда не хотелось быть мистером Робертом Кеннеди в Лондоне, но я бы хотел быть лэрдом Лохлинтера.

– «Ах, лэрды Линтера и лэрды Линна – на лето здесь и прочь зимою длинной». Была такая баллада о прежних лэрдах – в той ветхой древней башне у озера, задолго до мистера Кеннеди, жила какая-то ветвь рода Маккензи. Когда старый мистер Кеннеди купил эти земли, здесь обрабатывалось от силы сто акров.

– И все принадлежало Маккензи?

– Да, Маккензи из Линна, как их называли. Отец мистера Кеннеди впервые назвал поместье Лохлинтером. Раньше замок звался Линн, прежние владельцы жили в нем сотни лет. Но здешние горцы – как бы ни говорили, что они радеют за свой клан, – уже забыли Маккензи и гордятся новым богатым хозяином.

– Как неромантично, – сказал Финеас.

– О да. Но романтики любят приврать. Сдается мне, Шотландия считалась бы ничуть не романтичнее прочих стран, если бы Вальтер Скотт не постарался – точно так же, как Генрих V стал романтическим персонажем лишь благодаря Шекспиру.

– Иногда мне кажется, что вы презираете поэзию.

– Да, если она лжива. Секрет в том, чтобы это распознать. Вот Томас Мур лгал всегда.

– Но Байрон лгал еще больше, – с убежденностью заявил Финеас.

– Куда меньше, мой друг. Но оставим это сейчас. Вы уже виделись с мистером Монком?

– Пока ни с кем не виделся. Я приехал с мистером Ратлером.

– Почему именно с ним? Едва ли вам может быть по нраву его общество.

– Это вышло случайно. Но мистер Ратлер – разумный человек, леди Лора, едва ли им стоит пренебрегать.

– Мне всегда казалось, что в политике трудно чего-либо добиться, сидя у ног мелких Гамалиилов [11].

– Но Гамалиилы великие не потерпят рядом с собой новичка.

– Тогда будьте сами по себе. Поймите, любой товар покупают за ту цену, что назначит продавец, – и это вдвойне касается вас самих. Если станете водить дружбу с Ратлером, все будут считать, что вы его человек – и более никто. А если будете держаться Грешемов и Паллизеров, все уверятся, что ваше законное место – рядом с ними.

– Думаю, ни один ментор не воодушевлял своего Телемаха, как вы.

– Это лишь потому, что я не думаю, будто вы и впрямь грешите подобным. Будь это так – вообрази я такое, – я сложила бы с себя роль наставницы. Глядите, там на лестнице мистер Кеннеди, леди Гленкора и миссис Грешем.

Они поднялись сквозь ионическую колоннаду на широкую каменную террасу перед входом, где собралось множество гостей: как видно, государственные мужи уже успели написать все письма, а дамы – отдохнуть.

Переодеваясь к ужину, Финеас размышлял о словах леди Лоры – не столько над сутью ее советов, хоть и она заслуживала внимания, сколько над самим фактом того, что леди Лора взялась ему советовать. Она первой назвала себя наставницей – его ментором, и он принял это имя и согласился быть ее Телемахом. Но Финеас считал себя старше годами – или, быть может, ровесником. Возможно ли, чтобы ментор женского пола полюбил Телемаха – той любовью, которой Финеас искал в леди Лоре? Ему хотелось верить, что да. Быть может, они оба ошибались – и в том, как он поставил себя с леди Лорой, и в том, как она поставила себя с ним. Возможно, старый холостяк сорока трех лет и думать не думает о женитьбе. Будь холостяк и правда влюблен в леди Лору, разве он оставил бы ее на прогулке вдвоем с Финеасом, отговорившись тем, что идет к овцам? Как бы то ни было, наш герой решил попытать счастья, что бы ни ждало его в конце, а для этого требовалось, насколько возможно, отказаться от игры в Ментора и Телемаха. Что до совета общаться с Грешемами и Паллизерами вместо Ратлеров и Фицгиббонов – им он, безусловно, воспользуется в той мере, в какой позволят обстоятельства. Ему самому казалось удивительным уже и то, что его принимали в свой круг Ратлеры и Фицгиббоны, стоило подумать об отце в старом семейном доме в Киллало и вспомнить, что сам Финеас еще ничем не успел себя зарекомендовать. Как могло случиться, что он сейчас в Лохлинтере? Из этого следовал лишь один вывод: чтобы ребус сошелся, приходилось допустить, что леди Лора действительно его любит.

Комнаты в Лохлинтере были великолепны, куда просторнее, чем в Солсби, и роскошнее обставлены. Но во всем – в том числе, пожалуй, и в манерах иных из присутствующих – ощущалась чопорность, которой в Солсби не было. Финеас сразу почувствовал, как ему не хватает изящной прелести и веселой дерзости Вайолет Эффингем, и одновременно понял, что та была бы здесь не в своей тарелке. Гости в Лохлинтере собирались, чтобы вершить дела. Это было событие по крайней мере наполовину политическое или, быть может, лучше сказать, наполовину служебное, и Финеас быстро понял, что не должен искать здесь лишь развлечения. Когда он вошел в гостиную перед ужином, мистер Монк, мистер Паллизер, мистер Кеннеди и мистер Грешем вместе с другими гостями собрались перед камином; среди них были и леди Гленкора Паллизер, леди Лора и миссис Бонтин. Гости, казалось, слегка расступились, давая ему место, но Финеас – вероятно, единственный – заметил, что первоначальное движение исходило от леди Лоры.

– Мне кажется, мистер Монк, – заявила леди Гленкора, – что, кроме нас с вами, здесь никто не знает, чего хочет.

– Я счастлив оказаться в компании леди Гленкоры Паллизер, даже если при этом мне придется отколоться от стольких друзей, – ответил мистер Монк.

– И чего же, позвольте поинтересоваться, вы с мистером Монком желаете? – спросил мистер Грешем со своей особенной улыбкой.

– Полного равенства для всех мужчин и женщин, – провозгласила леди Гленкора. – Вот что я считаю главным в нашей политической доктрине.

– Нет уж, увольте, леди Гленкора, – возразил мистер Монк.

– Разумеется. Входи я в кабинет министров, я бы тоже отпиралась. Есть то, о чем приходится умалчивать, а есть официальная позиция.

– Но вы же не хотите сказать, леди Гленкора, что действительно поддерживаете полное равенство? – спросила миссис Бонтин.

– Именно это я и хочу сказать! И я пойду дальше: если вы не поддерживаете равенство, если оно не составляет основу ваших политических убеждений, вы не можете быть настоящим либералом.

– Позвольте мне решать самой, леди Гленкора.

– Ни в коем случае, если вы собираетесь критиковать меня и мои политические взгляды. Разве вы не хотите, чтобы низы хорошо жили?

– Разумеется, хочу, – подтвердила миссис Бонтин.

– И получали образование, и были счастливы и добропорядочны?

– Вне всякого сомнения.

– Словом, чтобы им жилось не хуже, чем вам?

– И даже лучше, если возможно.

– И я уверена, что и сама вы желаете жить не хуже, чем любой другой, не хуже, чем те, чье положение выше, если такие имеются? Вы же с этим согласны?

– Да, если правильно вас понимаю.

– Вот вы и признали, что желаете всеобщего равенства, – так же, как мистер Монк и я. От этого не уйти – правда ведь, мистер Кеннеди?

Тут всех пригласили к ужину, и мистер Кеннеди проследовал в столовую под руку с прекрасной якобинкой. По пути она прошептала ему на ухо:

– Вы же понимаете, я не говорю о том, что люди и вправду могут быть равны, но лишь о том, что все законы и все государственное управление должны ставить уменьшение неравенства своей целью.

Мистер Кеннеди не ответил: политические воззрения леди Гленкоры были, на его вкус, слишком изобильны и ошеломительны.

Проведя в Лохлинтере неделю, Финеас оказался на дружеской ноге со всеми политическими корифеями, особенно с мистером Монком. Он решил, что не станет следовать совету леди Лоры, ища общества великих, если при этом придется показаться хоть немного навязчивым. Он не пытался, выражаясь фигурально, садиться у чьих-то ног, но оставался в стороне, когда беседовали люди более почтенные, и полностью смирялся с тем, что стоит ниже, чем мистер Бонтин или мистер Ратлер, ибо и в самом деле уступал им положением. К концу недели, однако, он обнаружил, что без всяких усилий – и даже отчасти вопреки самому себе – сошелся со всеми собравшимися легко и непринужденно, и это приводило его в восторг. Вместе с мистером Паллизером он добыл оленя и на привале под утесом обсуждал пошлину на ирландский солод. С мистером Грешемом он играл в шахматы и узнал, что тот думает о процессе над Джефферсоном Дэвисом, бывшим президентом Конфедеративных Штатов Америки. Лорд Брентфорд наконец-то назвал его по-дружески «Финн», опуская формальное «мистер», и доказал ему, что в Ирландии совсем не разбираются в овцах. Что до мистера Монка, с ним Финеас вел долгие дискуссии об отвлеченных политических вопросах и к концу недели готов был считать себя его учеником или по крайней мере последователем. Почему, собственно говоря, и не выбрать мистера Монка для этой цели? Тот входил в кабинет министров и был в нем самым прогрессивным либералом.

– Леди Гленкора была не так уж неправа тем вечером, – сказал мистер Монк Финеасу. – «Равенство» – некрасивое слово, и его лучше избегать. Оно сбивает с толку и пугает – как настоящий жупел. И она, произнося его, быть может, не имела четкого представления о том, что подразумевает. Но долг порядочного человека – помогать тем, кто ниже его, приблизиться к его собственному положению.

С этим Финеас согласился, а затем постепенно начал соглашаться и со многим другим.

Мистер Монк – высокий, сухопарый человек – посвятил политике всю жизнь без какого бы то ни было вознаграждения, кроме репутации и чести заседать в парламенте. У него имелось трое или четверо братьев, которые занимались предпринимательством и преуспели – он же преуспел только на своем поприще, а жил, как поговаривали, на содержании у родственников. Мистер Монк провел в парламенте более двадцати лет и был известен не только как радикал, но и как демократ. Десять лет назад, когда он уже снискал определенную славу, но не расположение тогдашнего правительства, никто и подумать не мог, что Джошуа Монк когда-нибудь станет получать жалованье от английской короны. Он яростно нападал то на одного министра, то на другого, будто все они заслуживали быть низложенными. Он проповедовал доктрины, которые в то время казались совершенно несовместимыми с английской политикой и законами, и в целом был занозой в боку у каждого члена правительства. Но теперь он вошел в кабинет министров, и те, кто так страшился его в прежние времена, начали понимать, что он, в сущности, ничем не отличается от них самих. Немного на свете лошадей, которых нельзя запрячь в упряжку, и те, кто обладает самым строптивым норовом, нередко тянут лучше всех.

Внимательно глядя по сторонам, Финеас заметил, что мистер Паллизер не ездит охотиться с мистером Ратлером, а мистер Грешем не играет в шахматы с мистером Бонтином. Последний, говоря по правде, был человеком шумным, напористым и как будто не пользовался особой любовью окружающих. Почему его приглашали в Лохлинтер и давали должности, Финеас понять не мог. Объяснить это как-то взялся его друг Лоренс Фицгиббон: «Человек, который всегда готов голосовать, как потребуется, и выступить с речью, когда нужно, и не имеет при этом личных амбиций, дорогого стоит. А если у него к тому же красивая жена, то его следует холить и лелеять».

В свою очередь, мистер Ратлер, без сомнения, был весьма полезен для партии и отлично знал свое дело, но, как казалось Финеасу, в Лохлинтере к мистеру Ратлеру не проявляли подобающего уважения. «Если бы я достиг таких высот, я бы считал, что мне очень повезло, – говорил себе Финеас. – Однако никто, кажется, не думает так про Ратлера. Выходит, все твои заслуги ничто, если ты не добрался до самой вершины».

– Полагаю, я поступил правильно, заняв нынешний пост, – как-то произнес мистер Монк, когда они сидели вместе на камне рядом с одним из мостиков через Линтер. – Скажу больше: если человек отказывается от предложенной ему должности, хотя обязанности не противоречат его убеждениям, он отказывается и от возможности воплощения этих убеждений. Человек, который критикует то одно, то другое министерство, требуя неких изменений, не смеет отказываться от поста министра, имея возможность занять его и – хотя бы какое-то время – воплощать эти изменения непосредственно. Вы меня понимаете?

– Вполне, – ответил Финеас. – Отказаться от поста в такой ситуации – все равно что бросить собственного ребенка.

– Конечно, человек вправе счесть, что по какой-либо причине не подходит для должности. Я едва не воспользовался этим оправданием, но, хорошенько все обдумав, понял, что это будет неправдой. Скажу, однако, откровенно: вся приятность политической жизни полностью достается на долю оппозиции. Это все равно что свободу сравнивать с рабством, огонь – с глиной, движение – с застоем! Оппозиции простительны ошибки, и это само по себе преимущество, которое ценнее, чем все возможности и престиж министерской власти. Когда попробуете себя и в той и в другой роли, скажите, согласны ли вы со мной. О, я помню, как занимал скамьи по другую сторону зала, где мог в любой момент взять слово и где мне ни на кого не нужно было оглядываться, кроме моих избирателей! Теперь это все в прошлом. Я в упряжке, и хомут натирает мне плечи. Зато здесь прекрасный овес и безупречное сено.