Читать книгу Понкайо - Евгения Минчер - Страница 27

Лола не знала, сдержит ли Максим обещание ничего не говорить Руслану. Каждый день она ждала звонка от переполошенного брата, но пока все было тихо. Они продолжали видеться, их отношения крепли с каждой встречей, желание бывать вместе перерастало в необходимость. С Русланом было легко, как с родным человеком. Его простота и нежность покоряли. Лола могла часами говорить с ним. Они ходили в кино, зависали в кафе, допоздна засиживались друг у друга в гостях и за чаем и кофе с любимыми лакомствами обсуждали все на свете.

Лола больше не виделась с приятелями Руслана, не посещала слётов, уходила сразу же, едва нежданный телефонный звонок извещал о скором прибытии гостей. Руслан уже не пытался ее задержать. Может, от его внимания не ускользнула обособленность Лолы во время посиделок? Или он понял, что вся эта шумная ватага заставляет ее чувствовать себя не в своей тарелке… Лола искала в его глазах следы разочарования – не справилась с возложенной «миссией», не произвела фурора среди его приятелей, – но Руслан, к ее удивлению, сам выглядел виноватым. А потом и вовсе попросил прощения за то, что давил на нее, вынуждал торчать среди его «гиперактивных баламутов». Лола засмеялась, на сердце потеплело. Руслан самый лучший на свете, в этом нет сомнений.

Молодой декабрь еще не успел застелить город снежной периной, и палисадник под окном Лолы красовался в своем богатом вечнозеленом убранстве. Низкорослые пальмы, мушмула, кипарисы и лавровишня прятали в своих нарядах оголенные ветки облетевших деревьев и подслащивали сырой ветерок ароматом листьев и цветов. Была пятница, Лола отдыхала второй день из трех и, как всегда, рисовала. Вечер подходил к концу, за окном еще не стемнело, но верхний свет уже горел, а над письменным столом нависала включенная подвижная лампа. Сейчас это нужно было для лучшей видимости, но раньше Лола до беспамятства боялась темноты. Даже когда в соседней комнате мирно спала родительница, девушка не могла пройти по коридору из комнаты в кухню, если в спину не бил свет из ванной. По сумрачным пролетам и лестницам она бежала сломя голову, торопясь добраться до квартиры прежде, чем горло сожмет удушьем панической атаки. После смерти отца квартира превратилась в холодный склеп. В непроглядном мраке пустых комнат Лолу преследовали навязчивые тревоги, в кромешной тьме чудились уродливые глаза без зрачков, по стенам и потолку ползали когтистые тени деревьев и косматые фигуры пальм. До возвращения матери с работы Лола бродила по комнатам, овеянная жутью, как чьим-то стылым дыханием. Не в силах заставить себя выключить свет хотя бы на кухне, она вынуждала родительницу ежемесячно переплачивать за электричество и мучилась угрызениями совести.

В новом доме Лола чувствовала себя иначе. Конечно, лифт часто капризничает, а коридоры между пролетами ужасно длинные – Лола привыкала к ним не один месяц, – но света хватает и подниматься не так страшно. Шаги уже не кажутся такими гулкими, а тени вдалеке – такими живыми. Прихожая не в пример уютнее и сама квартира на седьмом этаже, а не на третьем, как раньше, и нет за окном пугающих теней. Лола понимала, что вряд ли когда-нибудь исцелится полностью, но улучшения есть, и она это чувствовала.

Из колонок тихо лилась инструментальная музыка. Спокойные мелодии без слов упорядочивали мысли, окутывали художницу множеством ярких образов. Лола рисовала только городские пейзажи. Она постоянно находилась в поисках новых сюжетов. По дороге на работу и с работы, сидя в автобусе или маршрутке, не отлипала от окна. Девушка стеснялась рисовать на улице, поэтому запоминала интересные сценки, а потом переносила их в драгоценный альбом. Выпавшие из памяти фрагменты она произвольно заполняла собственным воображением, и ни одному ее рисунку это не повредило. Целостность идеи не нарушилась, взаимосвязь объектов не ослабла.

Когда требовалось выделить детали, Лола изображала рисунок в цвете, но черно-белые сценки нравились ей больше. Лола уделяла много внимания деталям. У каждой погоды был свой характер, каждая тень ложилась на свое место. В блестящих окнах мелькали крохотные купы комнатных растений и цветов. Архитектурно прекрасные переходы крыш темнели на фоне чистой голубизны или мрачной поволоки неба. Отражая пушистые облака, переливались солнечными бликами зеркальные лужи. Листва нежно трепетала на легком ветру, тяжелые хвосты пальм подметали аккуратно подстриженные газоны. Лола старалась передать общее настроение, сплоченность множества нитей, гармоничную связь, как в мозаике, но не умела рисовать лица, поэтому человеческие фигуры выходили у нее в стиле минимализма: с длинным прямым носом, маленькими губками и прочерками глаз и бровей. В других случаях она прятала лица под шляпами и капюшонами, заставляла низко опускать голову под вихрями неуемного ветра, отворачиваться от липких хлопьев снега, поднимать воротники против настырного дождя. Почему-то изображать противостояние людей непогоде доставляло ей особое удовольствие. Даже простые рисунки, где солнце раскидывало яркие снопы света, Лола стремилась обогатить взаимодействием с силами природы.

Лола обожала детали. На один рисунок она, бывало, тратила недели, вдыхала в него жизнь с любовью и нежностью мастера-кукольника. Альбомы давно заменили ей дневники. Перенося образы из своей головы на бумагу, Лола жила в этой сценке, чувствовала играющий в ней ветер, слышала напев дождя и ропот города. Тихие переливы музыки уносились вдаль и в конце концов переставали существовать. Лола отдавалась сюжету без остатка, и когда на пустынной ночной улице, заснеженной крупными хлопьями и обласканной теплым сиянием фонарей, появилась вдалеке неясная черная фигура, девушку охватила тревога. Охватила и не отпускала, пока рисунок не был закончен.

Лола брала сценарии из окружающего мира или обращалась внутрь себя и всегда была если не участницей, то свидетелем. Истории разворачивались вокруг нее, исходили из сердца или являлись во снах. Если она задерживалась с исполнением, они повторялись из ночи в ночь, требовали права на жизнь, требовали своего карандашно-альбомного свидетельства о рождении. Только после того оставляли девушку в покое, как ложился на бумагу последний штрих. Лола пробовала не рисовать, делала многомесячные перерывы, но в итоге всегда возвращалась к альбому. Иногда ей казалось, что в нем больше жизни, чем в ней самой.

По обыкновению она так увлеклась, что не сразу уловила вибрацию мобильника на прикроватной тумбочке. Лола оглянулась. Телефон затих, словно обидевшись на равнодушие хозяйки, но тотчас ожил, едва очутился у нее в руках. Лола в смятении уставилась на экран. «Максим». Прописная буква, казалось, сердито хмурилась за долгое ожидание. Девушка взяла у брата номер Максима на крайний случай, всеми силами уповая на то, что ей никогда не придется ему звонить.

– Алло?..

– Привет. У тебя очень наглый секретарь. «Данный номер не отвечает. Перезвоните позже». Никогда не понимал, зачем живым людям прикидываться автоматами.

Шутливым тоном Максим явно давал понять, что настроен благожелательно, однако Лола, огорошенная внезапным звонком, не находила слов для ответа.

– Надеюсь, трубку не бросишь?

– У меня нет на то причин, – призналась она немного удивленно и меж тем совершенно честно.

– Я все правильно рассчитал: у тебя выходной?

– Да…

– И я тебя ни от чего не отвлекаю?

– Н-нет, – с легкой запинкой ответила девушка.

– Я хочу заключить мир. Можно подняться?

Лола потеряла дар речи. Успокоенная ровным тоном, она было подумала, что Максим хочет поговорить с ней о том вечере и еще раз извиниться. Но заявления таких масштабов она совсем не ждала.

– Лола?

– Я здесь… – в растерянности уронила девушка. Максим застигнул ее врасплох, ей никак не удавалось собраться с мыслями.

Лола приблизилась к окну, спряталась за плотной шторой и украдкой оглядела двор, залитый бело-желтым светом фонарей. Автомобиль Максима она видела лишь однажды и потому не была уверена, что сейчас узнает его среди припаркованных на обочине узкой проезжей части черно-серых и черных джипов. Тем более с такого расстояния.

– Откуда у тебя мой адрес?..

– Вытянул у Владимира, – бесхитростно признался Максим.

Девушка отвернулась от окна и прислонилась к стене.

– Не сердись на него. Я применил военную хитрость.

– Зачем тебе мой адрес?

– Чтобы в случае чего знать, где искать Руслана.

Лола в растерянности прошлась до закрытой двери комнаты и повернула обратно.

– Можно подняться?

Девушка не знала, что сказать.

– Мы паршиво начали. Я бы хотел все исправить. Если ты позволишь.

Лола резко остановилась посреди комнаты. Опять этот проникновенный тон…

– Максим, ты мне ничего не должен. – Она ощутила знакомый прилив сил. – Не надо стараться только… только из-за того, что случилось.

– Думаешь, я из жалости?

– Да, – бросила Лола, нервно кусая заусенец на большом пальце. – Именно так я и думаю.

– Я и сам жалости не терплю.

– Ты не переменился бы так, если бы я не… если бы не мой недуг.

– Может быть. Но после того вечера многое для меня встало на свои места.

– И теперь ты уверен, что мне нужно какое-то особое отношение?..

– А ты так не считаешь?

– Помнишь, что ты сказал про Гедеона? «Не надо особого отношения. Он все чувствует, и это унижает его».

– Мы все стараемся вести себя с Солохой как обычно и делаем вид, что ничего не замечаем. Но это тоже в какой-то степени особое отношение, разве нет? И оно нужно как раз для того, чтобы не выделять Солоху среди остальных.

Лола заправила за ухо непослушную прядь и огляделась, точно не узнавая комнаты.

– Почему ты так переменился ко мне? У меня обычная клаустрофобия, – выпалила она и сразу пожалела: до чего глупо прозвучало…

– Я не раз видел, как ты выходишь из лифта. Мы же сталкивались на этаже у Руслана, помнишь?

Лола почувствовала себя еще глупее.

– Тогда почему?.. – спросила она, прижимая прохладную ладонь сначала к одной, затем ко второй распаленной щеке. – Я думала, ты всех ненавидишь.

Максим усмехнулся.

– Я не ненавижу, я не доверяю.

– Ты думаешь, раз со мной случилось что-то плохое, я не могу вести себя непорядочно?..

– Насколько мне известно по опыту общения, люди, которые пережили, извини за выражение, некоторое дерьмо, немного эмпаты по натуре. Они избегают обращаться с другими так, как обошлись с ними, потому что знают, каково это.

– Это справедливо лишь в половине случаев. В другой половине «те, кому причинили зло – зло причиняют другим». Не помню, чьи это слова, но это верно. Такие люди тоже творят зло…

– Вот и ответ.

Лола нахмурилась.

– Я не понимаю…

– Ты спрашивала, почему я переменился.

– Но где же ответ?..

– Я подсчитал, сколько зла ты натворила за все время, что знакома с Русланом.

Лола присела на диван и устремила взгляд на стену напротив, где крупным планом были изображены ее любимые цветы: орхидеи, розы и лилии. Днем рисунок приобретал бело-голубой оттенок, но сейчас, под ровным сиянием матовой люстры, отливал зеленовато-желтым.

– Не стану отрицать, в тот вечер я был немного не в себе. Я встретился с тобой, чтобы разъяснить правила, хотел определить для тебя место, раз уж ты породнилась с Русланом и в ближайшее время никуда не денешься. Таков был план. Но я не знал, чем все закончится, и не хотел ставить тебя в такое положение. Я готов извиниться еще раз. Прости меня, Лола. Раз уж сегодня день честности, скажу, что я нечасто ошибаюсь в людях и обычно с первого раза составляю о них правильное мнение. Но я не держусь за него. Если я оказываюсь не прав, оно меняется. Поэтому не удивляйся, что я так быстро переменился к тебе.

Максим изъяснялся спокойным ровным голосом, неторопливо, сразу вплетая нужные слова. Он будто готовился заранее, проговаривал про себя, подыскивал правильную интонацию. Лоле даже показалось на миг, что он читает по бумажке. Это тронуло ее сердце. Запал прошел, нападать на Максима больше не хотелось. Так странно, Лола считала его зацикленным на себе, не способным говорить о ком-либо, кроме себя, или о чем-либо, что не касалось его лично… Максим удивил ее своей проницательностью. Откуда в нем такие глубокие познания о человеческой природе?

– Как видишь, жалость тут ни при чем.

Не применяя силы, он обезоружил ее.

– Можно подняться? Я торт привез. Но если не хочешь меня видеть, могу оставить его на пороге. Только проследи, чтоб не стащили.

Лола подперла лоб рукой и уставилась на мягкий бежевый ковер на полу. Когда Максим в первый раз попросил дозволения подняться, она твердо решила не уступать, не поддаваться уговорам и ни за какие коврижки его не впускать. Но сейчас этой категоричности как не бывало. Хочет ли она прогнать его? Нет. Пусть Максим не позвонил перед тем, как выехать, не спросил разрешения, свалился как снег на голову… Но как бы она поступила на его месте? Наверно, тоже пришла бы без предупреждения, лишь бы дали возможность высказаться и быть услышанной. Лишь бы не остаться, как неприкаянной, на улице с тортом и отвергнутым предложением мира…

– Лола? Ты здесь?

– Я здесь… – эхом отозвалась девушка, зачесала пальцами волосы и поднялась с дивана. – Седьмой этаж, квартира с правой стороны. Номер знаешь?.. Лифт неисправен, вызывается только с третьего этажа.

– Не застряну? Может, прихватить с собой еды? А то вдруг придется куковать в кабине.

– У тебя же торт, – машинально ответила Лола, и оба засмеялись. Девушка невольно пожалела, что не увидела сего знаменательного события. – Подожди минут десять и поднимайся, ладно?..

В ванной Лола долго отмывала руки. Ребро правой ладони, мизинец и безымянный палец переливались металлическим глянцем карандашного грифеля. Лола терла мягкой мыльной щеткой, стараясь успеть к приходу гостя придать рукам приличный вид. Затем ополоснула лицо, промокнула махровым полотенцем, провела по волосам деревянным гребнем и завязала на затылке короткий хвост. Сняла домашнюю футболку с потрепанной горловиной, надела уличную, светло-розовую. Выдергивая ступню из узких спортивных штанов с пузырями на коленках, едва не завалилась на диван: электронная рулада звонка заставила ее подпрыгнуть на месте.

Лола натянула джинсы, перевела дух и с громко бьющимся сердцем отперла хитрый дверной замок.

– Я точно не помешал? – спросил Максим, переступая через порог и с удивлением разглядывая прихожую.

– Точно… – Лола защелкнула дверь. – Я просто… закрутилась по дому.

– Я оторвал тебя от домашних дел? Тогда, наверно, ничего страшного. Особенно если у тебя не было предлога их отложить.

Губы растянулись в непослушной улыбке. Кто бы мог подумать, что у Максима такое хорошее чувство юмора. И зачем он постоянно хмурится, точно угрюмый старик?

Максим протянул девушке круглую пластиковую тортовницу, аккуратно перевязанную простой бечевкой. Под прозрачной крышкой красовался умопомрачительный сливочный торт, богато украшенный ежевикой и клубникой, свежими дольками абрикоса и полукружиями киви и обсыпанный с боков тертым миндалем.

– Ничего себе… – в ошеломлении пробормотала девушка и застенчиво приняла угощение. – Это же не покупной… Ты сам сделал, да?

Максим пожал плечом, как бы говоря, что возможно всякое. Лола в смятении молчала. Когда она мечтала о том, чтобы попробовать хотя бы кусочек вкусных шедевров Максима, разве могла она допустить, что он принесет ей целый торт, да еще и с предложением мира?

– Если хочешь, я уйду. – Он продолжал поглядывать ей за спину. – Съешь в одиночестве или с кем-нибудь. Он очень легкий.

– Нет, – опомнилась девушка. – Разувайся, проходи… Куртку можешь повесить вот сюда…

Максим не изменил своей привычке и выглядел стильно и аккуратно, как и полагается человеку, работающему с людьми, тем более с родителями маленьких детей. Бежевый джемпер с овальным вырезом смягчал черно-синюю глубину плотных джинсов, а поблескивающие на руках часы и браслет отвлекали на себя внимание от жесткого взгляда, резких черт лица и страшного перебитого носа.

Лола втянула приятный аромат свежего парфюма и пригласила гостя на кухню, но Максим попросил минуту и повернулся к стене, уперев руки в пояс и наконец-то предавшись внимательному изучению расписанной прихожей.

По сине-зеленому каналу плыли два лебедя. На заднем плане вплотную теснились коричнево-белые и желтые здания: гладкие фасады, уютные галереи, резные лоджии с узкими колоннадами. На фоне архитектурного изобилия стройная колокольня осталась бы незамеченной, но вздымающийся в голубое поднебесье острый шпиль выделял ее среди шатровидных и пирамидальных строений. Перед фасадами зданий пушились нежно-зеленые купы высоких деревьев; над каналом вытянулся длинный каменный мост. За белоснежной балюстрадой с любовно прорисованными фигурными балясинами поодиночке и парами гуляли жители города. Вид открывался из позолоченной солнцем крытой галереи, или клуатра. Белые колонны стояли увитые виноградной лианой. В больших вазах на постаментах отливали девственной белизной пышные цветы. По мраморным плитам бродили два деловитых голубя и собирали крошки, третий застыл у кромки воды и задумчиво наблюдал за лебедями. Клуатр не был огорожен ни балюстрадой, ни парапетом, и от воды его отделяли только две ступени. Из-за правого постамента с вазой выглядывала гребная лодка с веслом и деревянным гребнем на носу. Антураж напоминал прекрасную Венецию, дышал сказкой и волшебством.

Максим перевел озадаченный взгляд на терпеливо поджидавшую Лолу.

– Вы нанимали художника?

– Нет, – замялась девушка.

– Неужели ты сама все это сделала?

Лола промолчала. Максим не первый, кого удивила живописная прихожая. До него точно так же замирали на месте Владимир и Руслан. Замирали и подолгу изучали настенную роспись.

– Это чем?

– Акрилом. Но рисунок не удался… – вздохнула девушка.

– Ты шутишь, что ли?

– Я допустила несколько ошибок. – Лола приблизилась к Максиму и встала рядом. – Гребень на носу лодки деревянный, хотя должен быть металлическим. И не с четырьмя выступами, а шестью, по числу районов. – Лола переместила тортовницу в другую руку и указала на мост: – С растительностью переборщила… Венеция – город из камня и воды. Но все это я узнала уже потом.

– Так здесь нигде и не написано, что это Венеция, правильно?

Лола краем глаза увидела, что Максим смотрит на нее, но не повернула головы: слишком близко.

– Гондола – символ Венеции.

– Откуда известно, что это гондола? Может, лодка обычная.

– Закругление на гребне обозначает шляпу дожа, правителя Венеции. А по гребню определяют высоту моста: сможет ли гондола проплыть под ним.

Максим с полминуты молча разглядывал стену.

– Да, плохо не знать матчасть…

Лола согласилась и поспешила отойти. Они прошли на кухню, девушка щелкнула выключателем, и под потолком вспыхнула изжелта-зеленая люстра, осветив новый рисунок на стене перед обеденным столом: две-три тонкие веточки цветущей вишни, увеличенные во всю стену и взятые в резкий фокус на фоне размытого голубовато-зеленого заднего плана. Просто, но изысканно и очень аккуратно.

Максим отступил подальше, чтобы охватить взглядом весь рисунок. Лола спросила, что ему предложить: чай или кофе.

– Кофе, если можно.

– Но у меня только растворимый… – предупредила Лола. Почему-то ей казалось, что Максим должен люто его ненавидеть и пить только молотый, самый лучший, чашками.

– Я не привередлив, – отвлеченно бросил Максим, продолжая осматриваться.

На деревянном кухонном фартуке девушка изобразила невысокую плетеную корзину с ландышами, перевязанную желтой ленточкой. Корзина стояла как бы в углублении фартука, в небольшой нише, похожей на эркер, что придавало рисунку необыкновенный объем. Три веточки ландыша лежали тут же: кто-то вынул из корзины, чтобы вдохнуть аромат, а потом невзначай бросил рядом. Еще несколько цветов, перехваченных узкой ленточкой, составляли орнамент по углам росписи.

– Спрашиваю скорее для галочки: холодильник тоже твоих рук дело?

– Да, – без всяких придумок ответила Лола и достала из деревянного шкафчика фарфоровую кружку для гостей.

На бледно-желтом двухкамерном холодильнике во весь рост вытянулась обильно цветущая розовая сирень. Верхние ветви с пустой кормушкой нависали над крошечным балкончиком с деревянными ставнями-жалюзи, за коваными перилами которого радовали глаз ухоженные цветы в глиняных горшках. Между ними стояла длинноносая лейка. Нижние ветви сирени обрамляли приоткрытое окно в деревянном переплете. Любопытный взор, проникая внутрь, видел молодую светловолосую женщину в темно-розовом выходном платье с короткими рукавами и треугольным вырезом. Руки в прихватках: она как раз вынула из духовки готовый пирог и поставила на стол у окна. Молодая хозяйка созерцала плоды своих трудов, лицо ее было опущено, на глаза падала пышная, чуть изогнутая золотистая челка. Волнистые волосы убраны наверх и сдержаны темно-розовым ободком в тон платью. На шее крупный жемчуг ловит мягкие отсветы солнечных бликов, играющих на деревянных ложках и лопатках в глиняном кувшине у окна, а также на гладкой поверхности широкого подоконника, усыпанного мелкими розовыми цветками. Над пирогом вьется легкий дымок. И только приглядевшись, можно заметить на нижних ветках сирени пару пичуг, привлеченных запахом угощения.

– Но разве ты сам не рисуешь? Я видела фотографии тортов.

– Там я трафареты использую, – ответил Максим. – Здорово экономит время.

Он стоял напротив холодильника и внимательно изучал рисунок. Потом расцепил сложенные на груди руки, нагнулся и вгляделся в детали: листву, блики, резные перила, жемчуг.

– Трафареты? – рассеянно переспросила девушка.

– Ну да. Изготавливаешь трафарет и при помощи распылителя наносишь рисунок на торт.

– Распылителя краски?

– Угу.

– Я даже не знаю, как он выглядит…

– Сам распылитель – как шариковая ручка. Компрессоры же разные бывают. У меня, например, на тостер похож.

– А фигурки из марципана и мастики ты сам делаешь?

– Какие-то сам леплю, какие-то заказываю. Если я буду все вручную варганить, на один торт уйдет несколько дней. А мне надо быстро, чтобы успеть к заказу на тот же день сделать еще двадцать пирожных. От настоящего искусства я несколько далек, хотя в моей работе без него не обходится. Другое дело – то, что я вижу сейчас. Не понимаю, что ты забыла в книжном, – задумчиво бросил Максим, усаживаясь за стол.

Лоле было непривычно слышать похвалу – сначала от Владимира, потом от Руслана, теперь от Максима. Для нее самой роспись квартиры была связана с тяжелейшим периодом, когда из-за страха перед толпой она не могла выйти на улицу. Лола орудовала кистью, как помешанная, забывая о еде и сне. Луиза гнала ее спать, Лола ворочалась в постели, дожидалась, пока родительница уснет, вставала и продолжала творить. Это стало жизненной необходимостью. Шкафы, кухонный и ванный фартуки, стиральная машина, холодильник, балкон… Стена за стеной, комната за комнатой – вместо терапии, для избавления от кошмаров и навязчивых видений. Вынужденная сидеть дома, Лола была голодна до духовной пищи, как никогда. Лишенная возможности поделиться своей болью с окружающими, она выплескивала ее через руки. Горечь и страдания находили выход в активной деятельности, но никогда не отражались в содержании: «квартирный холст» она расписывала отвлеченными, безобидными рисунками, которые бы радовали глаз, успокаивали. В них не должно быть отражения тревог и боли. Для этого есть альбом.

Без рисования Лола бы не справилась. Наравне с переездом оно спало ее рассудок.

– Тебе сколько ложек кофе?

– Две.

– С горкой?

– Нет, обычно.

– Сахар нужен?

– Я на диете.

Лола сыпанула две ложки кофе, залила кипятком, и кухня сразу наполнилась душистым ароматом. Сама девушка не любила кофе, покупала его только для Руслана.

– Комнаты тоже расписаны?

Лола кивнула, мысленно надеясь, что Максим не попросит разрешения взглянуть. В ее комнате остался небольшой беспорядок: на полу карандашная стружка, в кресле и на диване впопыхах брошена одежда, на столе крошки от ластика, кружка с недопитым чаем и тарелка с недоеденным овсяным печеньем…

– Ты знатно потрудилась.

– Вряд ли наша кухня сравнится с твоей.

«Только бы он не начал спрашивать, что меня вдохновило…»

– У меня кухня – место работы. А у вас, как я смотрю, отдыха и расслабона.

– Мама любит все светлое и яркое. Это южная сторона, здесь солнце целый день, но мама хотела, чтобы его отражала вся кухня, поэтому обила ее вагонкой.

– Твоя мать правильно говорит. Кухня должна быть либо стильной, либо уютной.

Лола вспомнила небольшую кухню брата, похожую на элитную студию, и мысленно согласилась с Максимом. Интересно было бы взглянуть на его кухню-мастерскую…

– Я позавчера был у Руслана. – Максим так неожиданно подстроился под ее мысли, что Лола оглянулась и воззрилась на него с удивлением.

Максим ее взгляд истолковал по-своему.

– Не волнуйся, меня никто не подсылал. Я пришел по своей инициативе. Руслан не знает, что я здесь.

Чистые блюдца появились на столе по мановению волшебной палочки. Лола в растерянности шарила по ящикам в поисках длинного узкого ножа, запрятанного матерью куда-то вглубь кухни. А, вот же он… Лола положила по куску торта себе и гостю и едва удержалась, чтобы не слизнуть крем с пальца. Перед гостем нужно следовать правилам этикета, поэтому Лола подождала, пока не окажется у Максима за спиной.

– Ты перестала бывать у него.

– Почему, я захожу…

– Но на всеобщих вечерах не появляешься.

Лола неопределенно качнула головой.

– Не люблю толкучку…

– Надеюсь, это не я отбил охоту?

Она подняла глаза на Максима.

– Я здорово тогда сорвался.

– Вовсе нет. То есть… да, ты сорвался… и это было некрасиво, но мне и раньше не особо нравились слёты… Я просто не хотела обижать Руслана.

– Этим ты его не обидишь.

– Да, я знаю… Теперь знаю.

Максим в молчании сделал осторожный глоток горячего напитка. Лола приготовила себе любимый чай с мятой и вернулась к столу. Пододвинула стул, в нетерпении посмотрела на блюдце с аппетитным куском торта и втянула сладкий запах пропитанных кремом фруктов и ягод. Желудок недовольно сжался, и девушка запоздало вспомнила, что сегодня не обедала и не ужинала, только пила чай с печеньем. Торт не лучшая замена полноценной еде, но как удержаться и не попробовать?

– Максим, это очень вкусно! – восхитилась Лола. Шоколадно-творожная прослойка таяла во рту.

– Я рад, – сдержанно ответил Максим. – Сам я редко пробую. Только заготовки. О том, как получилось, узнаю от людей.

– А пряники, кексы и печенье? – Лола сунула в рот ложку с вываленной в креме и растопленном шоколаде спелой клубникой и блаженно прикрыла глаза.

– Тоже нет. Я готовлю строго определенное количество. Столько, сколько заказали. Если бы стал делать с запасом и пробовать, уже бы в дверь не пролазил.

– Ты всегда хотел быть кондитером? – Лола отщипнула ложкой от заметно уменьшившейся порции еще один кусочек сочного бисквита, прожевала и запила чаем.

– Я раньше не отделял друг от друга кондитерское и кулинарное дело. Мне просто нравилось готовить. До какого-то момента даже не думал превращать это в бизнес. На повара отучился только потому, что для института не хватило ни денег, ни мозгов. А из бесплатного больше ничего не интересовало. Будь мы с Русланом поумнее, не оказались бы в армии. Руслан говорил, что мы служили?

Лола кивнула, подбирая ложечкой остатки крема с блюдца. Когда же она последний раз ела торт? В августе, когда они всей семьей справляли день рождения Руслана. Но тогда торт был покупной – в сравнение с этой сказкой он даже не идет.

– А что ты? – вдруг спросил Максим. – Ты не думала заняться рисованием всерьез, расписывать стены в квартирах?

– Даже не знаю, – неуверенно отозвалась девушка, сделав еще один глоток чая. – Если я стану зарабатывать этим на жизнь, мне придется рисовать, как скажут… Я не смогу выражать себя, как мне хочется, мне придется переносить желания и мысли других людей… Не думаю, что это мне по душе…

– Я тоже раньше так думал. Но когда ты нарабатываешь опыт, твоя, скажем так, кисть, становится легче, ты приобретаешь уверенность в том, что делаешь, и к тебе неволей начинают прислушиваться. Меня часто просят сделать какую-нибудь безвкусицу и даже пошлятину, но я всегда отказываю и предлагаю то, что намного лучше и угодно мне. В девяти случаях из десяти клиент соглашается. И никаких нареканий впоследствии еще не бывало, только благодарность.

Лола слушала его очень внимательно.

– Но ведь такого, наверно, непросто добиться?..

Максим пожал плечами.

– Как и всего стоящего. Сейчас рисование только для тебя, и это нормально, учитывая твой возраст. Но если ты его не забросишь, придет время, когда тебе захочется показать кому-нибудь свои работы, пусть даже сейчас эта мысль кажется тебе бредовой и невозможной.

– Да, ты верно подметил… Рисование для меня как способ самовыражения и не больше… Я знаю, что мои рисунки несовершенны, что в них страдает перспектива, да и фигуры людей не совсем анатомичны… Но это я – в той мере, в какой могу себя выразить.

– И тебя страшит мысль развить технику?

– Немного, – призналась Лола. – Я пробовала ее развить, пробовала исправлять и рисовать по правилам…

– И как получилось? – задал Максим новый вопрос, едва она замолчала.

Лола покачала головой.

– Это была уже не та сценка, которую я видела, запомнила и прочувствовала… Получилась просто красивая картинка, без характера и жизни, без частицы моей души… Ее можно было бы поместить на открытку, но никаких чувств она не выражала и не вызывала.

– У тебя много рисунков?

– О да, и я помню каждый!.. – с жаром отозвалась Лола и тут же смутилась своего порыва. Но Максим не изменился в лице, и это несколько успокоило девушку. Она смело продолжила: – Даже когда я возвращаюсь к ним спустя долгое время, они пробуждают во мне те же эмоции, что и раньше. Я могу легко воспроизвести в памяти тот день, когда увидела это на улице, и даже что при этом делала, куда шла или ехала, о чем думала… Но исправленные рисунки я забываю на следующий же день. Ты понимаешь?..

– Да. Наверно, альбом для тебя как личный дневник?

Лола вспыхнула.

– Вроде того… – пробормотала она.

– Я правильно понял с твоих слов: ты рисуешь, в основном, городские пейзажи?

– Да, я очень люблю Немерчик и все, что с ним связано, все, что здесь происходит, – мечтательно проговорила Лола. – Он полон сюжетов, как яблочный сад – яблок, только Немерчик цветет круглый год и плоды в нем созревают каждый день. И каждый может стать картиной… А все вместе они составляют жизнь… – закончила она шепотом.

Максим одобрительно хмыкнул.

– Хотел бы я так же находить смысл в окружающем, – бросил он под нос, не глядя на Лолу, но тут же вернул на нее взгляд. – Но, знаешь, и с отточенной техникой можно самовыражаться. Тебе не нужно будет подстраиваться под нее, как ты думаешь. Она не изменит твое мироощущение, не исказит рисунок – она его усовершенствует, приблизит к реальности. Возьмем, к примеру, роспись в прихожей. Ты огорчаешься, что не знала матчасть. То же самое с техникой. Без нее твои рисунки хороши, но с ней станут полнее, правильнее и оттого глубже. Они приобретут жизнь. Ты сможешь передавать всеми чувствами сразу, передавать через себя, не искажая при этом реальности. Оно будет твоим ровно настолько же, насколько оно часть мира.

Лола смотрела на Максима во все глаза и не шевелилась, так сильно ее поразила проницательность и глубина знаний этого человека. Максим как ни в чем не бывало одним глотком допил кофе и вдруг усмехнулся каким-то своим мыслям.

– Сейчас вот говорил и вспомнил о другой своей мечте… Руслан рассказывал, что в детстве мы собирались, когда вырастем, построить яхту и укатить за горизонт?

– Он говорил, вы построили свою собственную лодку, когда вам было по семнадцать лет… – пробормотала девушка, медленно приходя в себя. – Еще кофе?

– Не откажусь.

Лола в смятении поднялась из-за стола.

– Только не лодку, а швертбот, – уточнил Максим. – Построили за полтора года, чтобы побаловаться восемь месяцев и продать. Нам больше нравилось строить. До армии еще всерьез верили, что хотим бороздить моря и океаны на собственной яхте. Уговорились, как вернемся, сразу начать вкалывать, чтобы закупиться всем необходимым. Но Владимир сбил настрой с Руслана, и замысел так и остался на уровне чертежей. Причем даже не наших чертежей, а того самого проекта, по которому Владимир строил «Милану».

– Сбил настрой – это когда он уехал в кругосветное плавание сразу после вашего возвращения из армии?.. – тихо спросила Лола.

Максим кивнул и рассказал подробнее. Когда Владимир узнал об их намерении после армии с нуля создать то, на что у него из-за собственной неопытности ушло восемь лет и за что он расплатился браком, он вызвал их обоих на разговор и объяснил, что сейчас, пока они так молоды, лучше не тратить силы понапрасну, а заняться карьерой. Постройка яхты – только полдела, но ведь еще потребуется место для стоянки, наличные на ремонт и уход… Им придется работать только на нее. Или они собираются отбивать деньги с ее помощью и катать туристов? Ребята замялись. Такая перспектива их не особо радовала. Ну а коли суденышко нужно им только для отдыха, это вполне может подождать, ответил Владимир. Молодые люди строят швертботы. К яхтам переходят уже будучи зрелыми, с профессиональным опытом за плечами, с постоянными наличными в кармане, твердо стоя на ногах. В противном случае они оба рискуют упустить горячую пору и раньше времени перегореть.